На солнце ноги в сапогах непривычно согрелись — он взглянул вниз и с изумлением обнаружил, что на нём его любимые мокасины, а вместо гимнастерки — легкая рубашка с короткими рукавами.

«Да, мыслями управлять сложно, — подумал он. — Машина так тонко настроена: чуть зазеваешься — и можешь оказаться совсем в неожиданной ситуации».

Он мысленно вернул себе яловые сапоги, гимнастерку и повернул в проулок к ее дому. Одноэтажный бревенчатый дом, обнесенный старым штакетником, казалось, был пуст. Белые занавески на окнах были задернуты и подчеркивали отсутствие хозяев. Летняя кухня тоже пустовала, как и тогда, когда он ночью пробрался в нее. Спрятался за открытой дверью внутри и с испугу неожиданно поздоровался с ее отцом, когда тот вышел ночью из дома.

Он усмехнулся, вспомнив этот эпизод: ее отец не удивился непрошеному ночному гостю — щелкнул выключателем, чтобы зажечь свет, и спросил:

— Ты за…? — и назвал ее имя.

— Да, — ответил гость.

А сейчас был день, и он увидел ее. Она спустилась с крыльца и не спеша направилась навстречу ему. Они сели рядом на брёвна, лежащие у обочины. Она молчала и, наверное, ждала, что скажет он. А он уже знал, что за ней приехал жених. Она грустно просила его:

— Тебя отпустили надолго?

— Навсегда, — ответил он.

Она кивнула головой, отвела взгляд в сторону и тихо вздохнула, как будто тоже понимала, что это их последняя встреча.

— Он уже был у вас? — спросил он.

Она молча кивнула головой. Он хотел тронуть ее за руку, но она, упредив его, отдернула руку, делая вид, что поправляет платок на голове. Говорить было не о чем. Они посидели еще несколько минут. Она встала первой и тихо сказала:

— Ну, я пойду.

Он кивнул головой и подумал про себя: вот и закончилась его пограничная любовь.

Он долго стоял возле ее дома и не решался зайти во двор. Яркая луна освещала село. Сзади за забором осталось старое строение заставы, и он опасался, что вдруг там крикнут: «Застава, в ружьё!», а он не услышит этой команды.

* * *

Прямо на него смотрело настороженное лицо администратора.

— Ну как? Всё в порядке? — спросил администратор.

Два вежливых лаборанта аккуратно протерли его вспотевшее лицо и шею.

— Да, — ответил он, освобождаясь от датчиков.

Администратор, услышав это «да», улыбнулся и спросил:

— Многоватенько эмоций за пять минут?

— Пять минут? — удивился он.

— Так точно, пять минут с секундами, — ответил администратор.

— А как вы узнали, где я был? — спросил он, приходя в себя.

— Так вы несколько раз прокричали «Так точно!» и «Разрешите идти?», — улыбаясь, ответил администратор.

* * *

Ровно в десять он позвонил дяде и, как только услышал «алё», выпалил в трубку:

— Мой номер семь.

— Ваши реквизиты? — услышал он в ответ.

— То есть мое имя? — переспросил он.

Сухой суровый голос повторил:

— Да, все реквизиты.

— Я… — и он скороговоркой назвал себя, род занятий, год рождения, место жительства и после паузы, уже не зная, что добавить, спросил: — Я могу надеяться, что лицензию я получу очень быстро?

— Изложите суть! — потребовал голос.

— Какую суть? — переспросил он.

— Вы что, в первый раз? — недовольно спросили его.

— Нет, во второй, — ответил он.

— Что вы хотите? — раздраженно спросили его.

Он понял, что наступил решительный момент и ему следует сосредоточиться.

— Мне нужна новая поэтическая лицензия. У меня есть действующая, но мне сказали, что изменили форму лицензии…

Голос в трубке прервал его:

— Понятно. Завтра в то же время в сквере у вокзала. Вас встретит человек в черном.

«Опять в черном», — подумал он, когда в трубке раздались короткие гудки.

На следующее утро в полдесятого он топтался среди скамеек, занесенных снегом. Здесь за ночь намело столько, что только узкие тропочки, проделанные утренними прохожими, позволяли передвигаться по заснеженному пространству.

Некто в черном появился ровно в десять.

— Вот ваша лицензия, — он протянул темный пакет. — С вас пятьсот.

— А раньше можно было строчками, — осторожно заметил он, узнав в этом черном того старикашку из центра лицензирования.

— Я вас помню, — хмуро отреагировал старикашка. — Всё меняется. В строчках теперь нет нужды. Мама мечтала, чтобы дочь стала поэтессой. У самой-то плохо получалось. Теперь мамы нет, и дочка осталась свободной, без долженствований.

Он протянул старикашке пятьсот благ и, распрощавшись, поспешил в город. Горожане суетливо передвигались по заснеженным тротуарам. Почти никто не замечал, как над домами медленно проявляется из легкой дымки огромное солнце. Он щурился от его лучей, которые, искрясь, рассыпались на пушистом снегу. Он любил такую погоду. Еще не очень холодно, еще слежавшийся снег не превратился в ледяную корку, еще впереди были Новый год и яркие городские елки.

Он положил пакет с лицензией во внутренний карман длинного пальто и двинулся в свое любимое зимнее кафе, где не был с прошлой весны.

Он сразу заметил ее — она сидела одна за дальним столиком у окна. Это была та самая незнакомка в черном. Она кого-то ждала, поглядывая на входящих посетителей. Ему показалось (скорее, он почувствовал), что эта молодая женщина чем-то напоминает ему ту, ныне такую далекую, пограничную любовь. Он замешкался у входа, не решаясь сразу направиться к ней, и несколько секунд просто стоял и смотрел в ее сторону, пока она не узнала его и не удивилась неожиданной встрече. Он улыбнулся ей в ответ и, подойдя к ее столику, спросил:

— Не помешаю?

Она, как бы оправдываясь, что не сразу узнала его, ответила:

— Ах, это вы, — и немного смущаясь, добавила: — Да, конечно, присаживайтесь.

Он заказал себе чашечку кофе. Она отказалась от предложения что-то заказать себе.

— Вы кого-то ждете? — спросил он.

— Да, — ответила она и, стараясь поддержать разговор, спросила: — Рифмуете?

— Да, помаленьку. Хотите, почитаю?

Она замялась — видимо, не зная, что ответить.

— А вот и он, — сказала она, улыбаясь кому-то сзади.

— Вы, я вижу, отдыхаете, — раздался бодрый мужской голос. — Сегодня морозно. Такая погода нас должна радовать. Не правда ли?

Молодой человек поцеловал ее в щеку и уверенно разместился за столом между ними.

— Это мой друг, — сказала она, указывая на молодого человека. — А это мой знакомый рифмовщик.

Он кивнул головой «мойдругу».

— Рифмовщик — шлифовщик. Хорошая рифма, — включился в беседу «мойдруг». — Шлифуете слова и мысли. Вот если бы были рифмователем, тогда можно было бы зарифмовать с обывателем.

«Мойдруг» искренне улыбнулся, довольный своей шуткой. Она решила прервать «мойдруга» и предложила:

— Может быть, прочтете что-нибудь?

Он отпил пару глотков кофе и прочел:

— Мне когда-то станет грустно

Оттого, что в доме пусто.

Может, оттого, что осень,

Может, оттого, что бросил.

Я рыдать совсем не стану,

Чтобы не тревожить маму.

Ей судьбой досталась дочка —

Вот такая заморочка.

— О! Вы пишете от женского лица, — удивился «мой-друг». — Наверное, в прошлой жизни вы были женщиной. Знаете, есть такая теория превращения…

Она снова перебила «мойдруга» и попросила:

— А можно еще что-нибудь?

— Можно, — покорно согласился он и без выражения прочел:

Свеча у зеркала горела,

И пламя в сумраке играло.

А я куда-то вдаль смотрела,