Администратор, как всегда оседлав тему оказания услуг, не умолкал. Он еще несколько минут перечислял новые опции, добавлял детали, разъяснял, как мог, сущности иллюзий и в конце концов перешел к отзывам известных лиц — клиентов конторы.

— Не буду называть фамилий, но мы-то с вами знаем всех наших! Вот, к примеру, некто очень был доволен детской елкой, где ему вручили огромную игрушку. Он так это запечатлел в памяти, что прямо со слезами извлекали его из кокона. Так, что вы решили? — остановил свой рассказ администратор. — Ай! Чуть не забыл: вы обещали рифмочки нам.

— Я принес, — ответил он и достал из кармана помятый листок.

Администратор сосредоточился на чтении и, шевеля губами, прочел текст. Затем положил листок на стол, снова взял его, прочел про себя еще раз и только тогда улыбнулся.

— Мы можем это разместить у себя за вашим именем?

— Да, — ответил он и подумал: «О каком успехе и признании говорил администратор? Надо бы спросить… Потом, потом…»

— Так что вы решили? — спросил администратор.

— Мне бы «тихий уголок».

Администратор нахмурился.

— Мы эту опцию закрыли. Вы знаете, после того случая контролеры настаивали на большем, но удалось договориться — закрыли только «тихий уголок».

— Очень жаль, — сказал он и спросил: — А что же там такое опасное было?

Администратор как-то настороженно огляделся и шепотом ответил:

— Наши умельцы выстроили такой алгоритм, что у клиента обнаруживается самая откровенная, до поры запрятанная от всех, а может, и от самого себя, самая потаенная эмоция.

— И это опасно? — спросил он снова.

— Как видите, клиент не вернулся, — тихо ответил администратор.

— Очень жаль, — снова повторил он.

— Да, конечно, клиента жалко. Мы теперь страховку ему выплачиваем, да она ему ни к чему — лежит себе тихонечко. Жаль… — равнодушно пробубнил администратор.

Собеседники помолчали несколько секунд.

— Тогда, если можно, мне новую вашу штуку — импровизацию.

— Это можно, — оживился администратор. — Только определитесь со временем и местом пребывания в прошлом — это будет интересно.

* * *

— Ну что, ефрейтор? Нравится картина? — старшина с гордостью рассматривал нарисованного во весь рост пограничника.

— Вот же, удалось сделать! — добавил он. — А какой размер! На все два этажа!

Пограничник был строг. Он красовался на белой кирпичной стене в профиль в полевой форме, и его фуражка ярким зеленым пятном выделялась под самой крышей. Сапоги пограничника были начищены до блеска. Мастер, изобразивший его, знал толк в светотени.

— Нравится? — повторил вопрос старшина.

— Да, — тихо ответил он.

— Ты, ефрейтор, наверное, художником стал? Помню, рисовал ты неплохо.

— Нет, — односложно ответил он.

— Как нет? — удивился старшина. — А чем же ты занимаешься?

— Рифмую, — ответил он.

— Это как? Что это за занятие, не понимаю! — старшина оторвал взгляд от пограничника и повернулся к нему. — Рифмуешь? Как рифмуешь?

— Стихи сочиняю, — ответил он.

— А-а… — протянул старшина. Это вроде… — и он нараспев продекламировал:

К нам вчера враги пришли —

Повредили сапоги.

Босиком нам воевать,

На удобства наплевать…

Этим, что ли, зарабатываешь? — с недоверием уточнил старшина.

— Вроде того, — ответил он. Ему показалось, что старшина разговаривает с ним его же голосом. Он хотел спросить старшину о чём-то важном — может быть, о том, кто же изобразил этого гиганта-погранца на стене. Но старшина исчез, а из казармы по ступенькам крыльца уже спускался замполит и, ехидно улыбаясь, приказал:

— Ефрейтор, зайдите в канцелярию. В каких отношениях вы находитесь с… — и замполит назвал ее имя и фамилию. Он подозрительно буравил ефрейтора острыми глазками и, наверное, ждал ошеломительного эффекта от своего вопроса. Ефрейтор пытался скрыть смущение, отвел взгляд в сторону и лихорадочно прокручивал в голове одну-единственную мысль: «Как замполит мог узнать про нее?» Ему было известно, что замполит любит собирать в селе разные сведения о погранцах. Эта информация, наверное, для замполитовской деятельности и полезна, но про нее в селе никто не знал, а свои выдать не могли.

— Ну так что же, ефрейтор? В каких отношениях вы состоите с…? — замполит повторил вопрос.

— В нормальных, — скрывая волнение, ответил он.

Замполит, довольный эффектом от своего вопроса, уже почти весело продолжил:

— Я сегодня ехал в автобусе с сельскими и спросил девчонок: кого они хотят, чтобы я отпускал в увольнение? Так она ответила, что вас надо отпускать почаще.

Ефрейтор молча ждал продолжения, и замполит продолжил:

— Так что если вам надо в увольнение — обращайтесь.

После небольшой паузы ефрейтор спросил:

— Разрешите идти?

— Идите, — ответил замполит.

— Так точно, — произнес ефрейтор и подумал: «Зачем я это сказал? Эти “так точно” здесь ни к чему».

Он вышел из канцелярии; справа по коридору находилась ленинская комната. Он подумал: «Интересно, какая там висит стенгазета? Может быть, еще та, которую я рисовал?»

Мимо него прошел наряд докладывать о прибытии со службы. Форма на погранцах была та же, что и тогда, когда он служил здесь. Он вышел во двор, обернулся посмотреть на гигантского пограничника и, не обнаружив его на кирпичной стене, выбрался на грунтовую дорогу, ведущую к селу.

Полуденное августовское солнце ярко освещало перезревшую зелень по краям дороги. Где-то слева сквозь кусты просматривалась большая река. Справа тянулся низкий лесок, прерывающийся небольшими полянами с высокой пожухлой травой.

Он шел по накатанной колее и размышлял:

«Эта услуга весьма занятна — хватает мысли на лету и картинки меняет, путается, как это бывает иногда в голове. Так глядишь — и ее могу встретить в селе. Тогда, в последний раз, она вышла в туго завязанном белом платке — так сельчанки носят платки, когда работают в поле».

Он шел и вспоминал, как впервые увидел ее.

Она стояла на песчаной отмели и рисовала реку. Было начало лета; он уже второй час торчал на вышке и наблюдал за границей. По реке изредка проходили самоходные баржи. Вверх по течению — порожние, вниз — груженые.

Она появилась в легком платье с коробкой и треногой, которые он сначала принял за какие-то незнакомые деревяшки. Он целый час наблюдал за ней, но отсюда издалека деталей картины разглядеть ему не удавалось.

Потом, через несколько дней, ребята рассказали, что в селе появилась красавица-художница. Приехала навестить родителей. Ходит-бродит окрест и что-то всё время рисует.

А потом он встретил ее в местном клубе на танцах, куда иногда отпускали погранцов. Там он скорее появлялся из любопытства и к тому же для того, чтобы отвлечься от казарменного быта. Приглашать местных девчонок потанцевать ему казалось как-то неудобно. Танцевать в полевой форме и в сапогах он стеснялся.

Она первой подошла к нему и предложила потанцевать медленный танец. Они потоптались на одном месте, и она спросила его:

— Как тебя зовут?

Он ответил. Когда медленная мелодия затихла, они уже знали друг о друге многое. Она была старше его почти на десять лет. Профессиональная художница жила в большом городе и изредка летом навещала стареньких родителей. Он, похоже, ей понравился своим интеллигентским видом, и, когда танцы закончились, она проводила его до заставы.

Впереди показались крайние сельские дома. Он взглянул на свои сапоги. Начищенные с утра, они покрылись дорожной пылью и выглядели не очень. Солнце пригревало, и он расстегнул ворот гимнастерки. Миновав несколько деревянных строений с палисадниками, полными ярких цветов, он поравнялся со зданием старой заставы и деревянной вышкой, уже заброшенной после переезда. Он вспоминал, как они ночью, спасаясь от комаров, забрались наверх и целовались там. Она называла его «мой мальчик», а он придумал ей прозвище Куслявка, потому что, целуясь, она покусывала ему губы.