Он не хотел уподобиться Кенске, своему недавнему однокласснику, который сначала прочитал в газете о том, что на воду спущен линкор «Ямато», а на следующий день увидел этот крейсер во сне. И рассказывал об этом сне с такой гордостью, как если бы он самолично этот линкор и построил.

С берега остров казался ужасно далёким и почти недоступным. Но прошло не больше десяти минут неспешной ходьбы – и вот они уже миновали мост и оказались перед запертыми железными воротами. Прутья у ворот были выкованы как-то хитро, они змеились и танцевали, как если бы кузнец попытался запереть в железо танцующие языки пламени.

За воротами открывался вид на тот самый остров, куда Кимитакэ должен был попасть в младшей школе, но заболел и не попал, о чём честно написал в сочинении.

По случаю военного времени все пёстрые лавочки закрыты, ставни у них опущены – они словно готовятся к погружению. Трёхэтажные гостиницы со сплошными лентами окон тоже выглядели пустыми и заброшенными. Чуть выше, среди зарослей, можно было различить, если напрячь зрение, непривычно серые храмовые ворота. По неведомой причине их сложили из силикатного кирпича и не озаботились даже покрасить.

Если на Эносиме и были постоянные жители, то они не показывались. У входа не было даже охраны.

Однако ворота преграждали путь. И вдоль берега по пляжам лежали кольца колючей проволоки.

– Ты знаешь, как тут пройти? – спросил Кимитакэ.

– Это ты у нас в каллиграфии разбираешься, – был ответ.

Кимитакэ пригляделся и вдруг увидел, что изгибы прутьев – это защитные надписи, выполненные той самой бешеной скорописью, для которой сперва вспоминаешь китайское название «кунцао» и только потом, после долгих раскопок в памяти, догадываешься, как он называется по-японски.

Кимитакэ дотронулся до завитков. Кажется, это Ланкаватара-сутра – неужели американцы научились ей пользоваться? Сама манера была близка к Ван Сяньчжи – но, конечно, это была просто искусная стилизация, потому что Старец из Павильона Орхидей жил в незапамятную эпоху династии Тан и тогда просто не умели делать металл такого высокого качества.

– Ты можешь это открыть? – спросил Юкио.

– Я могу попросить, чтобы она открылась.

Кимитакэ снял фуражку. Достал оттуда тот самый пухлый конверт и немного боязливо передал его Юкио – хотя прекрасно понимал, что их делают из особой лощёной бумаги, которой не страшен никакой дождь. За конвертом последовали: пенал с кистью, чернильница, плиточка превосходной туши и нетронутый блокнот.

Он поймал в чернильницу несколько капель дождя и принялся растирать тушь. И когда запах смолы перебил запах моря, опустил туда кисть, развернул блокнот – и Юкио, сообразив, что от него требуется, укрыл блокнот собственной юбкой, чтобы дождь не намочил страницы.

Чтобы открыть ворота, хватило четырёх иероглифов.

Так Кимитакэ и Юкио ступили на Эносиму – остров, который синтоистская богиня счастья Бэндзайтэн специально подняла со дна залива в ответ на притеснения людей драконом Гозурю.

Они прошли к бронзовым храмовым воротам, что стояли как раз напротив моста, но стали заметны только сейчас. И там откуда ни возьмись их немедленно окружили несколько солдат во главе со здоровенным, как боец сумо, капитаном. Этот капитан надвинул фуражку настолько низко, что можно было увидеть только усы – здоровенные, пышные, какие увидишь скорее у айну, чем у чистокровного японца.

– Согласно инструкциям – прибыли, – доложил Юкио и вытянулся по стойке смирно, насколько это было возможно, когда ты одет в женскую школьную форму и холодные капли дождя щекочут колени.

– Внешнее сходство с ориентировкой – несомненно, – он посмотрел на Кимитакэ настолько сурово, что тот невольно спохватился и нахлобучил на голову фуражку. И тут же ощутил кожей головы, как растекается из чернильницы остаток чернил.

– Величайшее счастье – безупречно служить императору! – провозгласил Юкио – и в тот же момент начал заваливаться на бок, как будто из-под него убрали подпорку. Двое солдат тут же подхватили упавшего в обморок под руки и куда-то потащили – видимо, переодеть и дать отдохнуть.

– А у вас есть пожелания или замечания? – спросил капитан как ни в чём не бывало.

– Ну, я ещё в школе учусь. Жаловаться не положено. Что дают – то и делаю.

– Я про вещи личного порядка.

– А можно пример? – Кимитакэ вдруг ощутил, что он тоже невероятно устал и ещё пара минут такого разговора – свалится в обморок вслед за приятелем.

– Например, в том, если вы придерживаетесь христианства или одной из особых форм буддизма, мы можем предоставить вам место для молитвы в соответствии с вашей традицией. При условии, что от этого будет зависеть ваша эффективность как каллиграфа, разумеется.

– Хорошо, если я здесь и правда что-то решаю… – Кимитакэ поёжился и бросил прощальный взгляд на японскую береговую линию, что осталась теперь за воротами. – Пожалуйста, известите охрану, чтобы не допускала на остров ни под каким предлогом гражданина Франции, который называет себя Луи-Фердинандом Селином. Ни лично, ни в виде посылок и писем. И имейте в виду, что «Луи-Фердинанд Селин» – это, вероятно, его литературный псевдоним, так что бумаги будут на другое имя.

– Как нам его опознать в таком случае?

– Он француз. Я не думаю, что в этой части Японии прямо сейчас много французов. Особые приметы: потасканный внешний вид, пальто, кот в клетке и скверный характер.

– Он шпион?

– Нет. Врач-венеролог. Ну и литературой занимается.

– В таком случае чем он опасен?

– Он меня раздражает. И преследует.

– С какой целью?

– Скорее всего, преследует именно потому, что знает, как сильно это меня раздражает.

– Причина вполне уважительная. Проходите, для проживания вам выделен номер первого класса в гостинице. Её название в условиях военного времени не особенно важно, но вы можете быть уверены – мы подобрали именно ту гостиницу, чьё здание будет наилучшим образом укрыто в случае обстрела с моря или бомбардировки с воздуха.

Оставшийся без туристов на время войны остров Эносима словно бы затаился. На сувенирных лавочках опущены ставни, на пляжах только колючая проволока, и даже гостиницы словно пытаются укрыться в лесной поросли.

Многие жители разъехались, другие эвакуированы. Если смотреть с материка, то кажется, что остров совсем обезлюдел.

Но это не так.

Рано утром, когда все спят, по тому самому мосту Мэйдзи проезжают какие-то грузовики, а с другой стороны, где причал, незаметный с материка, украдкой причаливают целые баржи загадочных грузов.

На острове определённо что-то происходит. Кто-то убирает улицы, устраняет неизбежные поломки, присматривает за маяком. Разглядеть их непросто: среди зарослей проложен целый лабиринт из дорожек и тропинок, которые соединяют миниатюрные алтари и ритуальные ворота. Но иногда получается кого-то разглядеть: одни говорят, что это обычные солдаты, а другие – какие-то девушки в белых рубашках и красных шароварах синтоистских жриц-мико, чьи лица почему-то накрыты театральными лисьими масками.

Кимитакэ наблюдал всё это изнутри – но даже для него остров продолжал оставаться большой курортной загадкой. Он по-прежнему продолжал удивлять внезапными развилками, вросшими в землю каменными алтарями, остатками прежних вывесок.

То же самое касалось и проекта, над которым они работали. Вблизи Стальная Хризантема была ещё более непостижимой, чем издалека. Кимитакэ сам толком не понимал, что делает. Было ясно одно: то, что он делает, очень важно.

Ему выделили небольшой, футона на четыре, номер в бывшей гостинице. В номере только и было, что место, чтобы развернуть футон, столик с письменными принадлежностями и запасом бумаги и ширма, которая отгораживала футон от столика. Окно выходило на море, так что он мог не отвлекаться.

Ширма была особенно примечательна. Не просто клетчатая и бумажная, какие на фабриках делают, а расписанная иероглифами. Причём это была не просто декоративная ерунда, а цитаты из древнего поэта Канзана.