Простить? Он по своим стрелял, часового чуть не убил. А один из техников и вовсе погиб. И за что?

– Ты извини, Елисеевич, но собаке – собачья смерть, – сказал я, пожал руку Дубку и пошёл обратно в модуль.

После событий новогодней ночи не приходилось рассчитывать на хорошее времяпрепровождение. С каждым днём пребывание в Шинданде становилось всё тяжелее и тяжелее.

Группу нашего полка, которую оставляли для несения боевого дежурства здесь, в полном составе, сменила другая. Из Союза прибыли нам на замену лётчики-истребители на МиГ-23х.

Под домашний арест нас не сажали, но большую часть времени мы проводили в нашем модуле. И каждый день, допросы, беседы, снятие показаний и так далее. Опрашивали всех, включая штабных работников и официанток в столовой. На нервной почве все стали заниматься спортом.

Сегодня нам вновь предстоял визит к особистам. Утренняя немая сцена в комнате, когда товарищи смотрят на тебя потерянным взглядом – стала обыденным делом.

– Конец моей карьере, – вздыхал Гнётов, сидя на кровати и «пересчитывая» свои пальцы.

По моим наблюдениям, тяжелее всех пришлось именно зам. комэска. Григорий Максимович понимал, что ему уже не светит повышение и дальнейшее продвижение по карьерной лестнице.

– Григорий Максимович, давайте оптимистично смотреть на вещи, – начал рассуждать Марк, который не унывал даже в такой ситуации.

– Барсов, прекрати говорить умные слова. Они тебе не идут, – ворчал Мендель, выводя очередной рисунок в своей тетради.

– Паша, ты Рембрандт недоделанный! – воскликнул Марк. – Всё рисуешь и рисуешь. Лучше бы делом занялся.

– Каким? Личную жизнь я себе на пару десятков лет уже устроил, – сказал Мендель, намекая, что по приезде его ожидают сразу две женщины.

– Это да! – ехидно улыбнулся Марк, но завидев мой осуждающий взгляд, успокоился. – Серый, а ты чего такой спокойный? Всё порешал?

– А ты всё болтаешь и болтаешь. Посиди молча, – сказал я.

– Серый, а ты когда нам расскажешь подробности боя? – спросил Паша, поправляя покрывало на кровати.

Почти две недели меня мучают этим вопросом, но ответить я не могу. Краснов и его коллеги постоянно говорят мне, что о воздушном бое нужно молчать. Мол, не нужно знать остальным, как можно сбить на «весёлом» МиГ-29.

Через полчаса я стоял в штабе дивизии перед кабинетом особиста – Полякова. Это уже третий мой разговор на тему угона самолёта. И каждый раз мне приходится вспоминать последовательность своих действий в тот злополучный день.

Дверь открылась, и из кабинета вышел Гнётов. Красный и мокрый, руки трясутся, и взгляд затравленный. Будто его пытали, выбивая признательные показания.

– Твоя очередь, – сказал Григорий Максимович и прошёл мимо меня. – Конец моей карьере, – тихо проговорил он, удаляясь по коридору, наступая на скрипучий деревянный пол.

Войдя внутрь, я опять оказался перед Поляковым лицом к лицу. Он, слегка небритый, сосредоточенный и с кружкой чая в руке, поздоровался со мной и продолжил свои бумажные дела.

– Я закончил, – сказал он, отодвинул в сторону рабочую тетрадь и взял бланк. – Чистая формальность. Хочу, чтобы мы с тобой общались, а не юлили.

Очередная бумага о неразглашении информации подписанная мной. Даже крупные личности в КГБ не проходят мимо таких формальностей.

– Замечательно, – сказал он, забрал у меня подписанную бумагу и положил в свою папку. – Должен тебе сказать, твои показания помогли нам полностью восстановить всю картину событий.

– Только мои? Я там был не один.

– Раненый прапорщик Дубок и погибший сержант из техсостава МиГ-29 – не в счёт, – сказал Поляков, отхлебнув горячий чай.

Прекрасно сказали! «Конторе» всегда было не до погибших людей.

– Рад, что был полезен, – ответил я. – Только я одного понять не могу. Почему вы нас так долго гоняли по допросам? Ни в Союз нас не отправляли, ни на дежурство не допускали?

– Да хватит уже с вас дежурств. Подежурили, что до сих пор расхлёбываем. Ну а если серьёзно, то мы не нашли останки капитана Гаврюка. Зато был обнаружен парашют и вскрытый носимый аварийный запас. Шли поиски, но, увы. Безуспешно. Ты не переживай Родин. Рано или поздно мы его всё равно найдём.

– А почему я должен переживать?

– Ты – тот, кто его сбил. Мы думаем, что рано или поздно, он захочет с тобой поквитаться.

Значит жив…

– Я могу идти?

– Береги себя, Родин, – сказал Поляков и пожал мне руку. – До встречи.

Ох, и не хотелось бы!

Следующим местом, куда мне необходимо было попасть, был штаб полка на аэродроме. В коридоре, который вёл к кабинету командира, было много людей. Все шли к новому старшему авиационной группы в Шинданде с документами для подписи. Сегодня как раз улетает самолёт в Союз, а значит, будет много «передачек» документов для утверждения в штабе округа. Документооборот – вещь сложная и долгая.

– Вы куда без очереди? – возмутился старлей со стопкой красных папок.

– Меня ожидают, – спокойно ответил я.

– Это у вас раньше тут были такие порядки в Шинданде, – проворчал майор, размахивающий кипой листов, словно опахалом. – Теперь по-другому будет.

Интересные перцы! Судя по ширине рожь, красивой форме и остаткам печенья на усах, явно не воевать сюда приехали.

– Вам бы вытереться, товарищ майор, прежде чем к командиру заходить, – сказал я и постучался в дверь.

Заглянув внутрь, я увидел сидящего за столом полковника и стоящую рядом с ним Асю. Они вполне себе весело ворковали, смеясь над какой-то шуткой.

– Товарищ полковник, разрешите войти, старший лейтенант Родин? – спросил я, и командир жестом пригласил меня.

Уже ефрейтор Кисель оценивающе посмотрела на меня, а потом сравнила с новым командиром. Полковник был вполне себе статным мужиком. Высокого роста, черноволосый, плечистый и выглядел явно младше своих 38 лет. Плюс – не женат. Хорошая партия для брюнетки Аси с навыками массажистки.

– Вы идите. Чуть позже зайдёте, и мы обсудим ваши… документы, – сказал командир и Ася, покачивая бёдрами, пошла к выходу.

Полковник внимательно смотрел ей вслед, кивая при каждом шаге ефрейтора. Как только она закрыла дверь, он повернулся ко мне.

– Хороша? – спросил он.

– Не пробовал, товарищ полковник, – честно ответил я.

– Понятно. Родин, верно? Герой войны и орденоносец всего, чего только можно. Что там у тебя? – спросил полковник.

– Документы, выписки на убытие. Сегодня улетаем. И постановку бы надо провести на перелёт, – сказал я, выкладывая перед новым командиром базы документы.

– На перелёт постановку проведём. А ты уверен, что после всех событий здесь, для вас это будет не крайний вылет? – спросил он.

Изначально нас вообще не хотели подпускать к самолётам. Мол, потеряли доверие и всё такое.

Даже меня подозревали. Реакция особиста в Кандагаре была лишним тому подтверждением. Ему, кстати, позвонил в тот день наш Никитин и в таких «красках» обрисовал меня, что капитан Гуманов был готов сразу вывести такого негодяя, как я, за капонир и расстрелять. Только потом, по приезде Краснова и Сергея Ивановича, меня перевели в разряд свидетелей.

Сейчас оттаяло руководство в Кабуле и решило дать нам возможность улететь своим ходом. А может, просто кому-то надо перегнать отсюда в Осмон оставшиеся МиГ-21. Новый командир прибыл сюда со своими лётчиками на МиГ-23. Теперь в Афганистане только в Баграме осталось звено «весёлых».

– Думаю, в Союзе решат, что с нами делать, – сказал я.

– В этом ты прав. Не мне разбираться с вами, но если хочешь, выскажу своё мнение, – сказал полковник и расписался во всех документах.

– Это необязательно, – ответил я.

– Но я всё же скажу, – поднял он на меня глаза. – Вы теперь с чёрной меткой. Каждый из вас. Не знаю, что там действительно произошло и кто виноват, но доверия к вашей группе теперь никакого.

С этими словами он собрал все бумаги и протянул их мне.

В Ан-12 продолжали загружаться техники. Сумки, рюкзаки, чемоданы, ящики с запасным имуществом и принадлежностями – всё нужно забирать с собой.