Кроме того, заноза-автор из меня выявился-выделился, от меня отделился и далее поплыл в своих собственных трудах и заботах уже сам по себе, почти как полноправный герой произведения. Меня оставил. Спасибо, что не кинул. Вот до каких новейших пониманий я дозрел. А как теперь быть без этого отделившегося от меня автора, ушедшего читать Вернадского, кто продолжит работу?
— Вспомни, — прошелестела мне вновь наконец-то слышимая лишь внутреннему слуху камышовая Борисова свирель, — как с тобой уже было, когда ты заинтересовался эпохой Петра Великого, как начал кропотливо подбирать материалы. Вспомни, какими ты увидел характеры хитромудрого, как приснопамятный Одиссей, временами резкого, или, наоборот, робкого, то пытающегося выглядеть новым аристократом, то в чем-то простецкого и мужиковатого генерал-прокурора Павла Ягужинского, пассионарного незаменимого служаки сержанта Щепотева, в каком неожиданном развороте стала представать казавшаяся изначально могущественной духовная фигура самого Петра, упразднившего даже патриаршество, — и что?
Ты решил никогда не возвращаться к этой теме, потому что понял: чтобы героев своих написать, их необходимо любить — вот важнейшее условие взаимодействия и сотворческой работы с ними, — совсем как собственных детей. А грозная, необузданная и кровавая личность Петра принесла в твоё внутреннее ощущение осознание, что до правдивого проявления чувства твоей любви к нему и его сподвижникам немереная дорога. Государство, в котором ты живешь и действуешь, устроенное чиновниками по своему разумению и к прямой своей выгоде, несет ведь в себе немало пережитков из эпохи именно Петра Первого. Часть дороги к пониманию жизненной необходимости любви ко всему сущему ты уже прошёл, но привела она тебя своими витками в совершенно иную плоскость, прямо с петровской эпохой не связанную. Более того, от неё уводящую, ибо много о том времени и о Петре выявилось псевдоисторического вранья, отказаться от коего люди не готовы. И оказалось, что до такой, описываемой, как Христовой к нам любви, и тебе предстоит ещё доразвиться. Кроме того, маловероятно, что у тебя есть личный опыт жизни в эпоху Петра в России, потому нет и интереса к тем временам, не так ли? Тот пропетровский автор так и ушёл из тебя с недовольством и пустыми руками в неведомый скит, как в лесной глухомани спасались от дикостей мирской жизни старообрядцы. И не зря.
Я прервал его:
— Однако Христос ещё сказал: «Не мир я пришел принести, но меч». И изгнал торговцев из иерусалимского Храма. Не позволил им в Храме Божием нагреть руки.
Вовремя я возразил Борису. Но… Да-да, разумеется, и это правда, Борис мне напомнил то раннее увлечение эпохой Петра, о котором я сам, признаться, подзабыл. Трудная дорога, по которой счастливцы прошли до меня, идут со мною рядом и продолжат творческое движение после того, как в назначенное время я покину этот мир. Так часть меня в предыдущем рождении навсегда оставила памятный дом «моих» японских родителей Ватасёмона и Сиктуанико (а седьмой универсальный закон Космоса гласит: «Уходя — останься»). Теперь общая с моими героями дорога вывела и их, и меня, что для ожиданий героев важнее, куда я совсем не ожидал. Пока не могу сказать определённо, есть ли в акашических записях-хрониках моей души глава о жизни в России в эпоху Петра. Чем вызвано глубинное неприятие петровского времени? Настолько глубоко в собственное подсознание — на триста лет — я ещё не забирался.
Тем не менее, пройти и эту дорогу надо до конца. По возможности, достойно. Спасибо тебе за подсказку, Борис.
— Я помню, помню. Но всё-таки поздравляю тебя, — выразил свое отношение к моим мыслям Борис, — с завершением части первой, которую ты назвал «Госпожа Одо», и тем, что ты, работая, сумел узнать о собственной глубине больше, чем до начала работы знал. Ты ведь и не предполагал этой глубины в себе. Ты вступил в действие в своей вещи не потому, что не справляются герои, а потому что, взаимодействуя с нами, ощутил в самом себе изменения настолько значительные, что не мог о них не рассказать, используя ту же возможность, на тех же страницах. Я это знаю.
Мне также известно, что ты, после долгих размышлений, отважился связаться с изучающими современную российскую литературу в университете Саппоро и дважды отправлял им своё произведение с сопроводительным письмом, но ни подтверждения о получении, ни вообще никакого ответа не получил, чему сильно удивился. Скоро поедет туда хороший знакомый Акико, филолог Такео Ичикава из Нагоя, он прочтёт курс лекций и заодно попытается выяснить, в чём там помеха. Если они ждут возвращения Россией «северных территорий» или санкцию руководства, разрешающую переписку с русским, тебе не повезло. Свою японскую «родню» ты с их помощью не найдёшь. Не обращаться же тебе к премьер-министру! Этого и Акико себе не позволит.
Думаю, что американского вице-консула, которому ты подарил свою книгу в первом её издании, ставшем библиографической редкостью, чтение развлекло, но ты ведь не просил его официально о помощи в розысках. А если бы и попросил, он, по-твоему, должен подключить к исполнению твоих желаний государственный аппарат Соединённых Штатов? Хотя ничего плохого не случилось бы.
Но если бы и ты знал ещё, как мысленное знакомство с предыдущими воплощениями собственной души происходит у других людей, мог бы своей стойкости порадоваться. Лично у тебя, в отдельные моменты истины и искренности, пока обошлось непроизвольным вскипанием слёз. Ими ты расплатился за новое для себя знание о собственной душе, вновь обретённый бесценный опыт.
Люди, которым неожиданно открылось забытое в этой жизни знание «прошлого себя» в жизни той, покинутой, случается, рыдают, рвут на себе волосы, бьются на полу, словно в истерике, и грызут зубами ковёр точно так, как отрубленная голова, упав с гильотины в плетёную корзину, успевает до смертного обездвижения изгрызть зубами ивовые прутья дна. Читал, что корзины для голов часто приходилось заменять, слишком скоро изнашивались. Поверь, что эти люди вовсе не сумасшедшие и заслуживают не насмешек от невежд, а подлинного сочувствия. Просто характеры их, может быть, чуть-чуть послабее, а переживания глубже. И в острейший момент жизни они вдруг почувствовали себя очень одинокими и беззащитными. Они до этого не знали, что таков и есть нормальный выброс из их души не изжитого в прошлой жизни. Ведь там, за пройденным смертным порогом, остались, возможно, их дети и любимые. Для кого-то причина переживаний — накопленные и не израсходованные в той жизни богатства, память о которых привычно жжёт руки и пылает в не обретших насыщения утробах, хорошо ещё, если только в собственных. А если в не менее жадных чужих — по соседству? И внезапный, острейший, болезненный ожог в сознании, что вся та, больше невозвратимая жизнь навсегда осталась в отошедшем времени за дважды перейдённым порогом: туда, и снова обратно, в новое бытие. Заново её уже не проживёшь и в ней ничего не поправишь. Править можно только в самом себе. На удивление, сейчас есть и такие методы.
Бывает, что вспомнивших гложет ощущение невозвратного долга перед теми, кого они там оставили. Потому-то в прошлую жизнь и не хотят верить отчаянно, что вспомнить о ней часто непереносимо больно. Теперь об этом знаешь и ты, потому что это та же потеря когда-то самых близких, которой мы страшимся больше всего. Эта утрата давно оплакана теми, кто без «тебя» остался там, но ты впервые, наконец, осознал её внутри себя, и тебе стало остро больно. Надо выучиться справляться и с такой непривычной, неожиданной болью.
Поверь, что теперь и к миру ты стал относиться несколько иначе, разумнее и добрее. Как и весь мир, ощутив твою разумность, подобрел к тебе. Ты заметил, что тебе тогда легче становится настраиваться и на меня, и на Акико, когда понимаешь, что мы близки тебе, а ты нам. Научись так же всегда по-родственному относиться ко всему миру. Но не расслабляйся и, по возможности, не подставляйся невеждам — не все одновременно оказались на той же стадии развития, что и ты. Потому не благодушествуй. И вот ещё что.
