Если новизна меня касается, к чему новому следует ещё приготовиться загодя? О чём он предупреждает? Ко мне ли относится его предупреждение? Я и без того уже живу, осознавая, что незримые связи — я их прочувствовал и ощущение нарастает — соединили меня, почитай, со всем миром и существенно расширили и расцветили мой внутридушевный кругозор. По существу, раздвинули и детализовали, ни много, ни мало, и жизненное пространство ныне моей души и её содержимое для нового синтеза. Изменилось и моё собственное сознание, хотел ли я того, принимаясь за эту работу, или нет, предчувствовал или не предполагал. Если так, то, видимо, я стал «умнеть». До этого я был с совершенно другим умом, доверчивым, простым, социалистическим. Но это тоже был обычный человеческий ум. Мой тогдашний ум.
Кроме того, за время совместной с Борисом длительной работы я научился воспринимать многое из идущего от него, уже не закрывая глаз, и можно стало записывать принимаемое сразу, а не из перегоняемого из предварительной памяти и подлежащего затем осмыслению. Я не профессиональная машинистка, и глаза требовались мне, чтобы находить нужные клавиши. Позже, когда я стал надиктовывать текст от Бориса непосредственно на компьютер, то принялся поступающую информацию параллельно с приёмом оценивать, обдумывать и располагать в порядке, устраивающем меня, а не Бориса.
Возобновив многолетнюю привычку, я снова стал расхаживать по рабочему кабинету — дома, в городской квартире, — да и по горнице, на даче, имея пальцы и вообще руки свободными. И теперь они обрели новую для них роль своеобразных антенн, воспринимающих потоки, текущие, мне поначалу показалось, от подсознания, или, если угодно, из сверхсознания, а скорее — отовсюду, — и чутко на малейшую новизну реагирующих.
На этом этапе вскоре я с некоторым удивлением понял, что по ходу дела изменилась технология моего труда. О клавиатуре и о том, что я не машинистка, я почти забыл. К облегчению работы, как и ко всему хорошему в жизни, привыкаешь быстро. И мне захотелось углубиться в это новое для меня явление, но не чересчур, чтобы не отвлечься и не сойти с основного направления, а в то же время понять, познать, что внутри меня происходит. Что происходит в начавшейся эре Водолея с некоторыми из окружающих, моих современников, и не только в России? Каких качеств новая эпоха уже требует от нас, чтобы мы становились ей созвучными, ей соответствующими, и всё же сохраняли в себе то священное, что сделало нас людьми и позволит и в дальнейшем с гордостью ощущать себя людьми? Так не содержат ли слова Бориса скрытой издёвки по этому поводу, не затевает ли он какой-либо каверзы? Чего-то он не договаривает. Что тревожит его? Стоит ли при этом комплексовать и мне? Он за меня — беспокоится?
Я действительно уловил от него мысль, что в его недалёком уже времени инженеры осознанно реализовывают небывалые проекты в области многомерных пространств, и развиваю эту новую для меня мысль, возможно, утрируя, по-своему. Суть её в следующем. Всё, что до сих пор строилось человеком, имеет свои отображения и в более тонких мирах. Но «получается» в вышних сферах как бы само собой, когда в нашем мире создаётся то или иное устройство, возводится здание, спускается на воду судно, взмывает в небо летательный аппарат и тому подобное. Издается ли книга. Или ребенок рисует свои каракульки, лепит зверушку из пластилина. То есть в тех тонких мирах человек творит тоже, но сегодня это происходит неосознанно. Как и вчера-позавчера.
Завтра положение может измениться: процесс творения в вышних многомерных пространствах дойдет и до сознательных конструкторов и до производств, существующих в нашем четырёхмерном, как полагал великий выдумщик Эйнштейн, мире. Ведь некоторым из профессионалов новой формации описываемое мной всё или по частям давно известно, они длительное время с невидимым, но ощутимым миром многомерных пространств работают. Это, к примеру, медики, монахи, писатели, художники, телохранители высоких политических особ, осуществляющие энергоинформационную защиту своих боссов и на астральном уровне. Наконец, это разведчики и контрразведчики. Но не все из них обнародуют результаты, дающие возможность добывать и хранить секреты или отъединённо от всех любознаек кормиться.
На чужие секреты, скажу сразу, я не покушаюсь, их оберегают действительно мощные профессионалы, даже случайно нарваться на которых чрезвычайно опасно. Но иногда оберегают лишь с момента официального засекречивания, когда нечто уже разрабатывается или строится, а не с прихода первой мысли, идеи. Проблеска, сопровождающегося экстраординарными эмоциями творца, автора возможной будущей разработки, если она будет включена в план новой техники и реально профинансирована. Несколько раз за жизнь я, неожиданно для себя, улавливал такие идеи, вероятно, вместе с эмоциями будущего автора. Какое-то время мог быть под впечатлением от новизны идеи, потом забывал о ней, поскольку к моей работе она отношения не имела. И когда через несколько лет средства массовой информации скупо сообщали о проведённых испытаниях чего-то выдающегося в той или иной стране, не обязательно в России, я вспоминал о некогда блеснувшей идее и понимал, на каких принципах эта явно теперь секретная штука работает. Возможно, что подобным образом в разных странах одновременно изобрели радио Попов и Маркони, порознь работавшие над одной и той же темой. Больше ста лет с тех пор историки ожесточённо спорят друг с другом, кто же из двух не знакомых между собой авторов был самым первым. Если нечем заняться, пусть и дальше спорят, это их скудный хлеб.
Припоминаю, Борис дополнил мои размышления: «Историкам особенно полезно было бы овладеть методикой чтения не только акашических хроник в своих душах и в душах других живущих и ушедших людей, но и научиться считывать информацию от животных, растений, из находимых разнообразных археологических древностей. Вот когда они поймут, что действительная история человечества имеет очень мало общего с той антинаучной чепухой, которой они от корки до корки старательно засевают свои учебники и диссертации. Ни Азазелло, ни Коровьев научных званий не имели, а информацию получали любую, какую хотели. Причем, достоверную. И легко! Чем человек хуже этих булгаковских демонов? Или разве глупее?»
Борис хочет от меня, чтобы я рассказал о новой науке и новой технике его времени, которая, возможно, уже создается сегодня? Технократ! Я же, напротив, хочу рассказывать о моих героях. Весь мой жизненный опыт говорит о том, что никакая техника не в состоянии сделать человека надолго счастливым. Совершенствуемая техника и счастье человеческое пребывают просто в разных категориях.
О героях, о героях и о героях! О них хочу говорить.
Кроме того, ни о ком и ни о чём ином, кроме их жизней, я сейчас и рассказывать не смог бы. Не получится — я теперь не в состоянии. Потому что занят моими героями по горло, по уши, выше бровей, по маковку, а своих героев каждому автору необходимо любить. И пока я не сумею объясниться им в моей любви так, чтобы моё объяснение их по-настоящему удовлетворило, они не отпустят меня от себя для дальнейшего продолжения моей собственной жизни и мной её интенсивного и интересного проживания. Подсказал мне это когда-то опять-таки Борис.
Подсказал, мне кажется, увещевающим, даже каким-то успокоительным тоном, когда я в очередной раз ощутил усталость, а временами чувствовал даже отчаяние оттого, что проблемные узлы в моей вещи завязываются непредвиденно более сложными, чем поначалу предполагалось. И хотелось. Впрочем, и я ведь не только автор, но и действующий и взаимодействующий в объёмах моего произведения трудолюбивый участник и орудие, в некоторых плоскостях произведения подобное грубовато сделанному консервному ножу, никак пока не скальпелю. Тем более, не тончайшему микролазерному лучу для операций на клеточном уровне. А ведь есть в окружающей нас природе и субклеточный, и ещё более тонкие уровни.
Мне представляется также, что у меня нет пока отображения главнейшего героя в принятом смысле. Я не воспротивился бы, чтобы присутствие Его ощущалось, поскольку жизненно необходим хотя бы снисходительный и благожелательный взор Его на всякие наши проделки и похождения.
