18.08.2017

01.04.2018.

Незадолго до одной катастрофы

Рассказ с очень сильными реминисценциями

Точные ощущения сильной любви

невозможно восстановить в памяти… И. Меттер. «Пятый угол»

Примерно середина июля 1914 года. Стиль, конечно, старый. Во всех смыслах.

К примеру, в этих питерских меблированных комнатах (они же — номера) обстановка новизной не отличается. Что-то в стиле модерн — не помню что, — конечно, есть. Но в основном — сборная какая-то мебель. В смысле — эклектически подобранная. Да и номер сам по себе такой, чтобы только маленькому человеку с барышней вечер или ночь провести.

Катя лежит с открытыми глазами, натянув легчайшее одеяло до подбородка. Рядом — Тевлик Субботовский. Он ещё спит. Или просто у него глаза закрыты — сразу не скажешь. Излишне отмечать, что эти наши герои уже не дети.

Хотя — молодость… Вот и одеяло у пары общее.

Но Тевлик открывает глаза. Не поднимая голову с подушки, обводит взглядом комнату. Чувствуется, что он немного близорук.

— Катюша… Ну здравствуй, милая женщина.

— Доброе утро, Толенька.

— Полежим ещё немного. Спешить некуда, и в целом вроде рано.

Тевлик вынимает из-под одеяла голую руку. Повернувшись, гладит Катю по голове. Потом просовывает ей руку под затылок.

Катя поворачивается как-то так, что в итоге Тевлик под одеялом обнимает её за плечи. Потом — лежат… И тихо. Да и разговоры очень негромко звучат.

— Ещё даже никто не проснулся, — нарушает молчание Катя. — Вон там, по соседству.

— После бурной ночи отдыхать надо всем, — философски отзывается Тевлик. — Но что было делать? Не у тебя же и не у меня устраиваться. А тут, кстати, и коридорный — свой парень. Дрались когда-то в одном строю. Теперь всегда готов помочь старому товарищу. А что я еврей, ребят, кстати, никогда и не раздражало.

— Сейчас о ненависти лучше не думать.

— Тоже правильно. Ещё нервы на эти мысли тратить… Лучше — о любви… Катенька, а ты понимаешь, что вся наша жизнь теперь разделилась? Вот так — до этой ночи. А вот так — всё, что будет после. Тем более мы первые друг у друга.

— Мы любим друг друга.

— Поэтому и первые.

Помолчали. Теперь уже Катя осмотрелась, чуть-чуть приподнявшись. Раза два её взгляд останавливался на обуви, одежде и нижнем белье — мужских и дамских. Как-то уж очень аккуратно и то, и другое, и третье было разбросано по всему номеру.

Катя положила голову Тевлику на плечо, повернувшись под одеялом.

— Знаешь, кого ты мне напомнил этой ночью?

— Кого?

— Да просто… Ты ведь знаком с картиной «Явление Христа народу»?

— А что?

— Там, на первом плане, в левом углу… Юноша, вылезающий из воды… Ну, вспомнил? Вот ты совсем как он. Только тело у тебя более смуглое. И ты, наверное, сильнее. Для меня ведь совсем стало сюрпризом, что ты ещё и боксом владеешь.

— Приёмы бокса — это самые лучшие спутники в вечерние часы. После тебя, конечно… А вот ты… Катюша, ну с кем бы тебя сравнить?.. Я ведь интеллигент в первом колене. Поэтому мне на ум банально приходит Венера Милосская. Только у тебя тело более совершенное. Тоже более сильное. И ловкое, понимаешь?

— Я всё-таки знаю, как верно следить за собой. Правильно, что мы почти всё своё постельное принесли.

— Так и я образование не только на улице получал. То есть получаю… А скажи, Катюша… Юноша и река… Это намёк, что я побываю в церкви три раза?

— Почему три?

— Ну… Первый раз — креститься. Второй — тебя вести под венец. Третий — крестить уже нашего ребёнка. Прочее — как Бог на душу положит.

— О Боге тоже не будем. Я ведь о юноше говорила. А куда Бог приведёт его, тебя… Ну, нас…

— Да, обстановка тут не для высокой мистики. Хотя Достоевский беседовать на эти темы людей в трактиры посылал.

— Просто мы должны быть вместе. На любом пути.

— Конечно.

— Просто знаешь… Иногда в сознании возникает внезапно какой-то образ. А потом примеряешь его к людям. А вдруг подсказана какая-то дорога? И людям, и тебе? И мне, конечно.

Заговорив о Боге, Катя приподнялась уже так, чтобы смотреть Тевлику прямо в глаза. А он повернул к ней лицо. Отвечая, взгляд не отводил.

— Послушай, — протянул Тевлик. — Ты ведь с Лёвой Гликманом как всегда? Ну, здороваешься по-хорошему?

— Поводов ссориться не было. А что он?

— Да просто. У него ведь дедушка — больной и старый меламед на покое. Ну, учитель Закона Божьего.

— Я это давно знаю. А в чём дело?

— А старика, видишь ли, огорчает, что мы выросли атеистами. Лёвчик вообще марксистом заделался. Так вот, дед ему и мне внушает, что любые попытки красиво устроить земную жизнь ничтожны перед волей Бога. Разгневается Бог на людей, захочет их покарать — и жизнь им разрушит. Знать бы только за что… А другие люди этому посодействуют. По разным причинам.

— Но ведь жить из-за этого мало кто боится. Хотя самоубийств за последние годы очень много…

— Я о другом. Понимаешь, Катюша… Я вот думаю, что свою жизнь люди переворачивают по-разному. Иногда они просто и тихо стирают границы между сферами и кругами. Причём за долгие годы. И сами этого не чувствуют.

— Ты о чём?

— Ну вот смотри… — Тевлик приподнялся и устроился на постели поудобнее. — Возьмём хотя бы наших прадедов. У твоего были дворянские балы, приёмы, охоты. Только давно. Скоро ведь даже русские ребята будут о них узнавать только из «Войны и мира». Толстой, по-моему, был единственным, кто ещё это помнил… Да, а мой прадед в те же годы ваял бочки в своей Субботовке. И оба прадеда верили в Бога. И, скорее всего, считали, что их жизненный уклад будет очень долгим. А что уже теперь? И, главное, что потом может случиться?

— Скажи, пожалуйста, — ответила Катя. — Прости, я тоже немного о другом… Как дела у твоих друзей?

— У кого именно?

— Алёша Панкратов, Даня Либенсон… Я говорю про них.

— Вот тут скверно. — Тевлик мгновенно помрачнел. — Из них уже за агитацию во время забастовки душу вынут. Притом Алёша ещё и городового булыжником угостил. И Даня тоже дрался. В общем, мальчики сидят крепко. И легко не отделаются.

— Если им нужны свидания… Выдать себя за невесту я готова.

— Девчонки надёжные у них уже есть. У обоих.

— Толя… Извини… А ты в эти дела…

Катя не договорила.

— Да просто мы общаемся, как все люди. Моё дело — учиться. И теоремы доказывать. Конечно, если товарищ попросит кому-то помочь или что-то спрятать… С краденым я в жизни не свяжусь, да ко мне с этим и не пойдут. А вот по политической части спрячу всё что угодно. Да так, что век не найдут. А на меня и не подумают. Я это умею.

Лицо Тевлика было спокойным и твёрдым. Этому впечатлению не противоречила даже близорукость глаз.

— Чтобы я друзьям не помог, да ещё фараонов к ним привёл… В каком дворе это видано? А если ещё серьёзнее… Будущее принадлежит вот таким. То есть революционерам. Это однозначный вывод.

— Ты думаешь?

— Половину Питера забастовками недавно накрыл не «Союз русского народа». А ещё есть Баку, Ревель, Москва, Рига… И вроде бы Николаев. Общественная жизнь, Катенька, подлежит и поддаётся анализу не меньше, чем мир чисел и фигур.

— Но забастовки могут подавить. Агитаторов пересажают. Кризис, если он есть, рано или поздно пойдёт на убыль.

Тевлик сел на постели. Расправил голые плечи. Начал тихо и чётко напевать, отбивая такт пальцами по прикроватной тумбочке:

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий —

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Наших сподвижников юные очи

Может ли вид эшафота пугать?

В битве великой не сгинут бесследно

Павшие с честью во имя идей.