Очень длительная пауза. И самое интересное — не сценическая.
— Послушайте, Толя, мы сделаем… Вы мне, когда вам удобно, положите записку под дверь. Не позже завтрашнего вечера. Только напишите, когда появитесь на улице. Этот срок вы оговорите на послезавтра. Согласитесь, потом уже будет поздно. А так я вам быстро вынесу Блока. Вы прочтёте, выберете, подготовитесь… Поверьте, вам от этих стихов будет хорошо, как от музыки!..
— Музыка тоже различная бывает.
— Толя… Но ведь можно осознать, что это — ваша музыка. И что бы с вами потом ни стало… А вдруг она вам поможет? И силы укрепит?
— (После паузы.) Катя, нам сейчас торопиться надо. Вы, может, простите?..
— Да-да, я понимаю… Но на моём рождении вы оба у нас — желанные гости! Пожалуйста, Толя, Коля… До свидания!
6
Что же, расстались три умных подростка… Катя в конце концов свернула с Большого на Лахтинскую. А ребята оказались не на Ждановке, а в каких-то мелких улочках, где они, однако же, довольно хорошо ориентировались. Возможно, Колю и Тевлика интересовали максимально быстрые выходы к той же Ждановке и на Крестовский остров.
Но тут мы не будем градофантазировать.
Шли ребята быстро. Думаю, что это отвлекало их от потребности высказаться. Наконец остановились. Перевели дух. И вот тогда Коля произнёс очень длинный монолог, в составе которого всё же присутствовало пять или шесть цензурных слов.
— Коля, — заметил Тевлик, ознакомившись с содержанием услышанного. — Коля, я уже почти три года как совершеннолетний. По нашим обычаям. У нас это называется «бармицва», я тебе рассказывал.
— Моего деда тоже в четырнадцать лет женили. При крепостном праве. Только не на барышне. Но то — семья. А я с развратной… Скажешь, альфонсом при ней хорошо быть?
Тут Коля уточнил в форме риторического вопроса, какой именно частью тела он, по существу, зарабатывает себе на жизнь.
— Или, думаешь, я на такую барышню грязное ведро смогу вылить? Да я, когда её вижу, обо всех классовых различиях забываю! Только для матушки её я всё одно буду нищим и слугой, какие б деньги ни получил… А она вот воздушная. Как только в погань будет окунаться? Но я её туда загонять не стану — не такой я человек!
— Так у неё смелость есть. А тебе она, по-моему, обязана блаженством!
— Чего?
— Это у Тургенева так называется. Я читал. Сейчас вот, ночью… Знаешь, она понимает, какой ты стойкий и что выдержал. От этого и чувствует блаженство. Что ты сильный, несмотря на несчастья.
— А как дама мне платит? Этого же ни одна барышня парню не простит! Слушай… Может, она вообще тебя полюбит? За стихи, конечно… А там… Потом… На ноги встанете — так и пожениться сможете. Потом, конечно.
— Это ты загнул…
— А чего? Вон Витте на еврейке женат. На крещёной, конечно. А ты не знаешь? Так эти суки великосветские к ним на любые приёмы бегают! Если денежки и влияние есть, ведь наплюют. А черносотенцы, дураки, будут думать обратное! Ну, глупым так и надо!
— Коля…
— Ну чего «Коля»? Катерине поэзия нужна, а я не Фёдор Сологуб!
— Ей поэзия нужна, чтобы по земле весело ходить!
— А я ей тут мешаю? Ты вот чего… О подарках ведь надо думать. Я тебе денег дам, а ты о книгах реши. Ей же книги нужны. А я в этом… Только для культурности и читаю. Только ведь думать приходится, когда прочтёшь!.. Сделаем так. Ты покупаешь… Какие-нибудь две разные книги. Это ты сам решишь. А подарим порознь.
— К ней ты всё-таки придёшь?
— Барышням в приглашениях не отказывают. Эту мою шкуру я… Ну, напою побольше вечером. Чтоб она мне потом сутки жить не мешала! И — с книгами заявимся! А потом я от Кати навеки отдалюсь.
— (Не сразу.) Коля… Я ни на что не надеюсь.
— Так завоёвывай! Ты ж её почти покорил. Просто она ещё тебя не выделяет. А с Блоком этим проявишься — так и поймёт, что ты для неё. И главное, ты тонкий.
— (Пауза.) Коля… А ты считаешь… Ты — великодушный?
— Я барышню щажу. Потому что знаю жизнь, как она не знает… Я вот, если на отрубе укреплюсь… Посмотрю там, найду непорченую какую… Особенно если отец небедный.
— А о Кате будешь жалеть.
— Моё дело, Толяша! Понял? Мне вообще… Эта моя на дачу поедет. Хорошо, хоть долго выбирает.
Хочу, говорит, в лесном уединении, вдали от толпы и с близкими людьми… Ну ясно, ей там со мной спокойнее баловаться… Ладно, я хоть ещё как следует пожру!
— А потом всё равно в деревню?
— Это у вас в местечках нет хорошей земли. А то вы бы и немцам в колониях фору дали!.. Вы же умеете!.. Жалко вас! Ладно, я чего-то сегодня очень умный. О подарке давай думать. Деньги с меня, я тебе говорю!
— Есть Кнут Гамсун, норвежец. Он о любви пишет знаешь как? И о природе тоже… Ну и… Куприна можно.
— А у Куприна «Белый пудель» — здорово! Или «Штабс-капитан Рыбников», о японцах… Я тоже читал… Короче говоря, Европу ты от себя делай. А Куприн — от меня. Если решили, помолчим давай. Может, у меня очень глубокие чувства…
7
Вот в связи с этими чувствами, дамы и господа, я и попытаюсь перейти на стихотворение. Только в прозе. Не знаю, может, выйдет совсем и не пародия. А просто подражание. Даже без реминисценций и без скрытых цитат. Это у меня иногда получается.
Рубеж вод Невы и Финского залива. Где именно — уточнять не будем. Захотите — так и доберётесь от Лахтинской улицы. Солнечно. А с берега можно разглядеть две головы — тёмную и русую… Далеко заплыли ребята. Но вот — возвращаются.
Коля Лутонин плывёт уже медленно. Тевлик Субботовский плывёт вслед за ним. Тоже старается рассчитывать свои силы. Наконец добираются до берега. Выбрались из воды. Стоят…
— Ты вот чего… — тянет Коля. — Я не пойду на рожденье. Всем напорчу, и себе тоже. Я книгу надпишу, и ты передашь. Ещё открытку налажу. Не боись, я грамотный. А дальше Катерина твоя. С умом только к ней…
— Решил сразу потерять?..
— Мать терять было страшно. И отца потом. Ты вот своих оберегай. А барышни… Пошли поедим. Я всё сказал.
На этом поэзия и воспоминания обрываются.
8
Всё сказанное и описанное выше мы позволяем себе свести к нижеследующим суждениям.
а) Никакая дидактика, связанная со школьными программами, не способна помешать непосредственному восприятию наследия И. С. Тургенева. Особенно если оно ещё актуально, а подростки отвыкнут читать лишь в очень далёком будущем.
б) Жизнь влияет на литературу, чтобы последняя моделировала жизнь. Так что в конце концов даже неясно, кто из них у кого сдувает и слизывает. Я вот не разобрался, у кого что списал.
Посему просто пожелаю счастья в наступившем ХХ веке Тевлику Субботовскому, Коле Лутонину и Кате. Об их же кумирах, чья судьба известна, по этой причине умолчу.
06–14.08.2017
III. Опыт ленинградской саги в малом формате
и с оглядками на опыт Тевлика Субботовского
Седовласый, черноглазый, смуглый и стройный старик встал из-за стола и поглядел на своих внуков, которые остались сидеть. Их было двое: достаточно взрослая девушка и мальчик-старшеклассник. На дворе, и уже без участия Александра Блока, варилась середина советских 1960-х годов. Но это только так, информация для сведения.
— Володя, — обратился старик к мальчику. — Ты всё-таки не увлекайся только джазом. Во-первых, свою независимость мне показывать не надо. Мы в твои годы, в условиях столыпинской реакции, стояли на ногах так, что ты бы не выдержал. Говорю серьёзно. Кроме того, Дмитрий Дмитриевич задолго до твоего рождения думал о джазовых веяниях. Может быть, музыковеды об этом напишут по-другому и пренебрегут моими свидетельствами современника. Ладно, я не обижусь… Скольким людям на моих глазах плевали в душу хоть сверху… А могли и сбоку. Свою совесть успокаивали тем, что вот эти вещи им как будто не нравились. Ладно, я об ином. Вот, посмотри и ты, и Ирочка.
