Мы привыкли прятаться от ужасов окружающего нас мира за красивой ложью. Да, серийные убийцы существуют, но не в нашем районе. Некоторые люди умирают, крича от ужаса, но со мной такого не случится. В мире есть зло, но я непременно узнаю его, если увижу. Эта удобная ложь успокаивает, особенно, если заставить себя поверить в нее.

Иногда для спокойствия достаточно выдумать жуткую историю, страшилку о чем-то невозможном, чтобы отвлечься от настоящих ужасов, которые затаились по соседству. Но бывает так, что выдуманная страшилка, которая должна отвлекать от реальности, вдруг оказывается с реальностью связана. Настолько, что эту связь тоже приходится прятать за очередной ложью.

В районе, где я рос, как раз гуляла страшная история. В самом конце Шрадер Лэйн стоял, да и сейчас, насколько я знаю, стоит дом, который дети называли Дом Голода. Это было потрепанное временем, но довольно приятное строение. Большой особняк в колониальном стиле, покрытый деревянным сайдингом, остатки краски возле окон когда-то могли быть красивого светло-фиолетового цвета. Наклонную лужайку перед домом покрывала высокая трава, которая окаймляла каменную дорожку к крыльцу, из травы выглядывала табличка. На ней, под словом «Продаётся», было имя моего отца и поблекший логотип агентства недвижимости.

Этот был его Моби Дик. Неограненный алмаз, что продавался по цене стеклянных бус. Но слухи, связанные с этим домом, сильно усложняли продажу.

К шестнадцати годам, когда мне уже хватало самодовольства, чтоб ставить под сомнение все подряд, я недоумевал, почему его не назвали Голодным Домом. Согласно местным легендам, Дом пожирал людей. А название Дом Голода подходило скорее благотворительной организации, которая кормит неимущих. Не то, чтоб это имело для меня значение, я все равно не воспринимал всерьез эту страшилку.

Ходили слухи, что есть даже некие документы — доказательства реальности этой страшной истории. Но мало кто из подростков стал бы копаться в архивах местного суда или корпеть над микрофильмами старых газет в поисках подтверждений городской легенды. И уж тем более это не нужно было мне. Я только начал открывать для себя прелести травки, а еще у меня была девушка. Я ни разу не видел доказательств страшных историй о Доме Голода, зато видел грудь Кейтлин. Это тоже отвлекало от ужасов реальности, причем гораздо менее зловещим образом.

Мой младший брат Коннор в истории верил, в нашей семье он был неофициальным хранителем знаний о Доме Голода, чем сильно огорчал отца. Впрочем, тут папа пожинал плоды, которые сам же и посеял. Когда мне было тринадцать, мы с ним смотрели «Изгоняющего дьявола», пока мама была в ночной смене. Коннор упрашивал отца разрешить ему посмотреть кино вместе с нами, и папа уступил.

— Это всего лишь кино, — вздохнул он, когда Коннор устроился на диване между нами.

Он был прав. Но последствия этого всего лишь кино явились нам не в виде ночных кошмаров Коннора. Последствием стал сам семилетний фанат ужасов. Он смотрел их столько, сколько мог, сколько позволяли мама с папой. А когда узнал о Доме Голода, то был просто покорен его историей.

Пока я делал сэндвичи на кухне, Коннор пичкал Кейтлин своей коллекцией мифов о нем. Кажется, это вызывало у нее веселое любопытство.

— Ну, и почему он ест людей? — спросила она.

— Точно никто не знает, но говорят, что во время Великой Депрессии 1929 года в нем жила семья Стэнбридж, — Коннор буквально дрожал от нездорового возбуждения. — У них не хватало денег, чтоб прокормить трех своих детей, поэтому они заморили младшего голодом, чтоб остальные смогли выжить. Мерзкая история, да?

— А почему младший не воровал еду? Или не убежал?

— Зима была очень снежной. Бураны. Сбежать было невозможно, а вот красть еду — вполне. Так что они ее связали — младшую дочь — в одной из спален.

— Пикантно, — усмехнулась Кэтлин.

Эта реплика привлекла мое внимание, и я заметил, что Коннор возмущен этим легкомысленным замечанием.

— Не, не пикантно, крипово. Они оставили ее умирать в одиночестве. Отец приносил ей воду, но он знал, что остальные члены семьи будут ее подкармливать, так что запирал дверь. Изолировал ее от остальных.

— Изолировал… тебе точно всего десять?

— Той девочке и десяти не было, — огрызнулся Коннор. — Всего восемь. А две недели спустя отец нашел в комнате ее кости. Только кости, и на каждой — следы зубов.

Кэтлин нахмурилась.

— Похоже, у дома есть рты, — пояснил я, — и немало.

Это была еще одна странность легенд о Доме Голода. Хотя я понимал, что десятки голодных ртов, растущих из пола, это гораздо страшнее, чем комната, в которой плоть просто исчезает.

— Странно, — сказала Кейтлин. — И крипово.

Коннор кивнул с видом победителя. За ланчем он продолжал сыпать жуткими историями про других хозяев дома, его жильцов, и просто любопытных подростков, которые рискнули туда пробраться.

Как раз когда он дошел до истории про ребенка Моррисов — одной из самых свежих, — домой вернулся папа. Он застонал, и я мысленно поддержал его. Папа терпеть не мог слушать истории Коннора, а я жалел о впустую потраченном на них времени. Наши эксперименты с Кейтлин уже опустились ниже пояса.

— Кейтлин, милая, какой бы жути не наплел тебе мой сын — это все выдумки. Дом в порядке. А если учесть, как долго он пустует, состояние просто отличное, деревянная отделка по большей части сохранилась, дом очень светлый. Но из-за этих нелепых историй дом невозможно продать. Смехотворно, — папа отобрал у меня сэндвич и откусил кусок. — Коннор не говорил, что побывал там уже раз пять? И съели его всего разок. Ну, может, дважды.

Кейтлин рассмеялась. Я тоже хмыкнул, а Коннор тут же закипел.

— Я в нем ни разу не ночевал, — парировал он, — а дом пожирает только тех, кто остается в нем на ночь. Вот для чего там Постель из Кровавой Губки.

— Извини, постель из кровавой губки? — переспросила Кейтлин.

— В одной из комнат есть кровать, она, типа, магический алтарь для человеческих жертвоприношений, — объяснил я. — Магический потому, что сколько бы людей на ней ни съели, она впитывает всю кровь, как губка, и всегда выглядит магически не окровавленной.

— Это антикварная дубовая кровать, сделана в конце XIX века, — невозмутимо объяснил отец, открывая пиво. — Продается вместе с домом. Великолепная работа по дереву. Никакой крови.

Папа всегда вел себя так, словно пытался продать дом, даже если говорил с подростками. Возможно, так он пытался противостоять дурной славе этого дома. Или просто был продавцом до мозга костей.

— Почему вы сами его не купили, мистер Китинг? — спросила Кейтлин, поглаживая ногой мое колено под столом.

— Если бы шестнадцать лет назад, когда я подыскивал себе жилье, моим агентом по недвижимости был я сам, дом бы уже принадлежал мне. К сожалению, сейчас на мне кредит за землю под залог дома, это как гиря, которую цепью приковали к цене…

— Пап, — вклинился я в его монолог, — это все очень круто, правда, но нам с Кейтлин нужно заняться уроками.

Он сделал вид, что опечален этими новостями, и бросил на Кейтлин удрученный взгляд. Она пожала плечами и виновато улыбнулась.

— Ладно, — сказал он наконец, — но к приходу твоей мамы лучше бы вам открыть дверь.

— Конечно, пап.

Папа наверняка включил телек и принялся за свое пиво. Коннор, насколько я могу судить, следующие несколько часов покрывал черновики потоками безудержных фантазий о Доме Голода. А мы с Кейтлин пошли наверх и только начали входить во вкус, как вдруг она меня остановила. Лицо ее стало серьезным и торжественным.

— Мне кажется, у меня есть для тебя сюрприз. Но мне надо все обдумать, — закончила она с усмешкой, от которой безудержными фантазиями вскипел уже мой шестнадцатилетний разум.

Мы встречались уже восемь месяцев, а до этого около года играли в неуклюжие подростковые кошки-мышки. Я с какой-то идиотской юношеской уверенностью считал, что отлично знаю ее, но иногда она была способна выдать нечто неожиданное. Это казалось мне очаровательным.