Вот уже восемь лет он смотрит на меня несчастными глазами... Наверное, от безответной любви человек выцветает, как окрашенная пурпуром ткань, которая долго лежала на солнце. Я представила себе Амфимедонта на ложе, и мне стало скучно...

Больше ста гостей собираются в моем дворце каждый вечер. Теперь среди них редко встретишь почтенного пожилого итакийца, который хочет просватать меня за своего сына. Мои гости — это неженатые мужчины с Итаки и окрестных островов, большинство из них значительно младше меня.

Что влечет их во дворец? Кто-то все еще не теряет надежды получить мою руку и стать царем. Другие, чей род не слишком богат и знатен, надеются на иное: их влечет мое ложе, ложе царицы — ложе легендарного царя Одиссея. Многие действительно влюблены в меня — я вижу это по их глазам, когда я вхожу ночью в мегарон при свете факелов. Десятки жадных взоров устремляются ко мне, и в одних я читаю желание, а в других — мольбу. Яснее, чем в зеркале, я вижу себя в этих обращенных ко мне глазах — вижу свое стройное тело Артемиды, облаченное в жаркий пурпур Геры, вижу свои отливающие золотом волосы, уложенные в пышную корону, и, наконец, вижу желание, горящее в моем взоре. Семнадцать лет ни один мужчина не касался моей кожи! Семнадцать лет меня томила жажда любви! Она готова прорваться наружу, она пульсирует в кончиках моих пальцев, она горит на моих щеках, она таится под кожей, совсем близко к поверхности, — кажется, тронь, и я вспыхну, как факел, сочащийся смолой. И они чувствуют это...

И всех этих мужчин, влюбленных в меня и равнодушных, жаждущих моего тела и мечтающих лишь об итакийском троне, всех объединяет одно: они рады есть и пить в моем доме, слушать приглашенных мною аэдов и ласкать моих рабынь, которые охотно разрешают гостям то, в чем отказываю им я. И поэтому ни у одного из них нет шансов на мою любовь. Но им не следует знать об этом.

Ведь женихов не один тут десяток, не два, а гораздо

Больше. Скоро и сам их число без труда ты у знаешь.

Остров Дулихий прислал пятьдесят сюда два человека

Юношей знатного рода и шесть прислужников с ними.

Двадцать четыре пришли жениха на Итаку из Зама

С Закинфа двадцать ахейцев тут есть молодых, из Итаки ж

Нашей двенадцать, все люди родов наиболее знатных.

С ними — вестник Медонт, певец божественный Фемий,

Также товарища два, в разрезании мяса искусных.

Гомер. Одиссея

Амфимедонт снова подстерег меня на тропе, ведущей к морю. Он опустился в траву и обнял мои колени, как восемь лет назад. От него пахло пылью наверное, он давно поджидал меня, сидя на земле. Мне было неловко и жалко его. Я погладила его по пыльным волосам, а он долго целовал мои руки. Впервые за семнадцать лет меня касались мужские губы, и я почувствовала сильное возбуждение. Мое тело стало мягким, как воск под лучами солнца, мои колени ослабли, мне не хватало воздуха... Но душа моя была спокойна, и глаза мои с пренебрежением и жалостью смотрели на юношу, который мог бы стать царем Итаки, но уже не будет им никогда...

Я сделала то, о чем мечтала многие годы, — поставила Евриклею на место. Более того, я ударила ее по лицу.

Впервые в жизни я подняла руку на рабыню. Конечно, мне случается назначать наказания, если кто-то провинится — украдет что-нибудь или выпьет слишком много вина. Тогда я зову Евриному, и она наказывает провинившуюся — к Евриклее я с этим не обращаюсь. Но сама я ни разу в жизни никого не ударила — я царица, и мне не следует распускать руки.

А сегодня я шла по двору и увидела Евмея — он тащил на веревке старого пса Аргуса. Этот пес когда-то принадлежал Одиссею — муж сам воспитал его и ходил с ним на охоту. Когда Одиссей уехал, я приказала рабыням заботиться об Аргусе. Толку от него теперь не было никакого: охотников во дворце не осталось, а сторожа из Аргуса не получилось — он ласкался ко всем, даже к посторонним. Но это был пес Одиссея, а кроме того, мне он и самой нравился. Так он и жил у нас в портике все эти годы.

Я спросила у Евмея, куда он ведет собаку, и он ответил, что Евриклея поручила ему повесить Аргуса — тот состарился, стал блохастым, и от него воняет... Я приказала Евмею отпустить пса и убираться к себе в свинарник, а потом нашла Евриклею и ударила ее по лицу. Я сказала ей, что в этом доме я хозяйка, а не она. И что ей лучше согласовывать со мной все свои распоряжения, а то как бы с ней не случилось того, что она хотела сделать с Аргусом.

Евриклея посмотрела на меня с ненавистью и сказала:

— Слушаюсь, госпожа.

Боюсь, мне еще отольется эта ссора. Впрочем, теперь мне все равно.

Надо велеть Меланфо, чтобы она занялась Аргусом, — она, кажется, любит этого пса.

Их больше ста человек — этих юношей... Они едят моих коз и пьют мое вино, они развлекаются с моими рабынями, они ссорятся друг с другом и с Телемахом, они играют в кости, интригуют, объясняются мне в нежных чувствах и делают мне подарки, на что-то надеются, пытаются о чем-то договориться за моей спиной, делят между собой мой дворец, трон и меня... А ведь любой из них мог просто взойти на мое ложе и на трон Одиссея... Но они так увлеченно делят меня, что почти забывают обо мне.

Впрочем, я и не хочу ничего иного. Потому что, когда Одиссей вернется, он должен увидеть их всех...

По ночам в мегароне пахнет желанием. Пахнет юными и жаркими мужскими телами. А потом, когда дозвучит последняя нота форминги, дворец наполняется вздохами и стонами... Под белоснежными колоннами портика, за кустами жасмина, за черными виноградными лозами, свисающими над источником, — всюду таятся пары. Луч луны временами выхватывает край сброшенной туники, разметавшиеся по мрамору кудри, обнаженную женскую грудь — она мелькнула в голубоватом свете, мужская рука накрыла ее, оба силуэта упали в заросли, и только тихий смех прорезал ночь...

Для того ли я была чиста семнадцать лет, чтобы делить любовников с рабынями...

Имя жены и ее добрая слава принадлежат мужу, и я втоптала их в грязь. Этот дворец, эти подвалы, эти тучные стада принадлежат Одиссею, и его достояние проедают чужие люди. Но мое тело и моя душа принадлежат мне и только мне, и никто не посмеет коснуться их, пока не докажет, что достоин этого.

Приехали отец и братья. Выяснилось, что Евримах, сын Полиба, один из самых богатых и знатных юношей, пирующих в моем доме, обратился к Икарию со сватовством и принес ему роскошные подарки.

Мне он подарил ожерелье из янтаря — редчайшего камня, который привозят с далекого севера. Его капли — это застывшие слезы сестер Фаэтона. Мальчик упросил своего отца Гелиоса доверить ему управление божественной колесницей и не справился с огнедышащими конями. Он прочертил по небу огненную дугу и упал в реку Эридан, несущую свои воды в Северное море. А сестры его, семеро Гелиад, стали тополями на ее берегах и оплакали гибель брата.