Завершить самоанализ не вышло. Александра взяла меня за руку и, серьезно глядя в глаза, сказала:

— Я хотела, чтобы этот вечер закончился совершенно иначе. К сожалению, нам помешали. Один человек возомнил о себе слишком много. Но я…

Она остановилась и, видимо, под влиянием эмоций решив что-то для себя, закончила фразу не так, как собиралась:

— Я безусловно буду рада видеть тебя в любое время. Но лучше всего, если ты приедешь вечером в будущую субботу. Сюда же. А я постараюсь, чтобы нам никто не смог помешать.

— Буду рад нашей встрече.

Что же еще я мог ответить?

Следом за горничной я вышел в прихожую, надел плащ и кепи. На улице раздалось знакомое пыхтение — подогнали мой мобиль. На улице было абсолютно темно: сентябрь, осенние тучи наглухо закрыли и луну, и звезды. Дорогу освещали только фары мобиля. Слабый же свет немногих освещенных окон особняка и вовсе терялся в ночной мгле. Моросил дождь, так что мне пришлось посильней запахнуть плащ и надвинуть на глаза новые гогглы: вот как раз и повод их испытать случился.

Вряд ли Александра наблюдала за мной из окна, а с ее слугами прощаться — себя не уважать. Эти самые слуги меня же и не поймут. Так что я потихонечку тронулся и покатил по дорожке к воротам и дальше к тракту.

Черный силуэт я увидел в последнюю секунду. Хорошо еще скорость была мала, и была возможность затормозить. Остановился и тут же себя обругал: а что если очередные убийцы?

По спине прокатилась холодная струйка. Я выключил фары и как мог быстро полез наружу, путаясь в полах плаща и на ходу вытаскивая из кармана оружие. Мимоходом подумал: надо бы кобуру приспособить, или прямо в мобиле устроить какое-нибудь крепление. Уж больно долго доставать револьвер, цепляющийся за подкладку то стволом, то курком.

— Револьвер вам не поможет, — раздался позади чересчур знакомый голос. — Если бы я хотел, вы бы не выехали даже за ворота.

— Господин Вернезьев? — повернулся я на голос.

Поразительно! В кромешной тьме я вполне уверенно разглядел человеческую фигуру.

— Сейчас в таких случаях принято говорить «К вашим услугам». И все давно забыли, что эта фраза являлась, фактически, вызовом на дуэль. Впрочем, это не про вас. Даже если забыть о высочайшем запрете поединков, вам слишком много чести дуэлировать со мной. Если я действительно захочу вас убить, сделать это будет проще простого, но это мне пока ни к чему.

Страшно было до чертиков. Ведь наверняка сейчас, когда я стою лицом к баронету, еще минимум один человек находится у меня за спиной и может прикончить меня в любую секунду. Неважно, ножом или пулей. Наверное, это было что-то истерическое, иначе я не стал бы хамить потенциальному убийце в тот момент, когда у меня натуральным образом дрожали коленки.

— Рад за вас, — заметил я издевательским тоном.

— Радуйтесь лучше за себя.

Вернезьев не изменил интонации, и говорил по-прежнему размеренно и холодно.

— Нынче вы останетесь в живых. И лишь потому, что я имею обыкновение сперва предупреждать, и только потом действовать.

Я сдвинул гогглы на лоб, и фигура собеседника исчезла, словно растворилась в темноте.

— И о чем вы хотите предупредить?

Ответ на вопрос я предполагал, но хотел услышать наверняка.

— Не посещайте более баронессу. У вас есть Томилина, вот и милуйтесь с ней на здоровье. Можете заглянуть к Дорохиной, ее репутации ничто не сможет повредить. А Сердобина не про вас.

— Ну да, вы решили забрать ее себе.

— Это вас не касается. Езжайте и помните: я предупреждаю лишь единожды.

— Ну-ну! Сколько вы уже совершили попыток убить меня безо всяких предупреждений? Можете не отвечать, я и без того знаю: как минимум, дважды. Вы не убиваете меня сейчас лишь потому, что это слишком уж явно укажет на вас. Не для полиции, для баронессы. И тогда вам ее уж точно не видать как своих ушей. Ну а теперь мне действительно пора.

Уже трясясь в мобиле по колдобинам тракта и потихоньку отходя от пережитого, я вспоминал разговор с Вернезьевым и удивлялся своей наглости. Неизвестно, как бы я повел разговор, не будь так испуган. Но от страха у меня, видимо, открылся приступ идиотического героизма, и вышло так, как вышло. Я совершенно не был уверен, что баронет стоял хотя бы за одним реальным покушением. Но пока Вернезьев собирался ответить, я прыгнул за руль и усвистал, оставив последнее слово за собой.

Итак, баронет хочет меня устранить. Ему нужна баронесса, и он последовательно, даже против ее желания, заявляет свои права и столбит территорию. А такую букашку, как я, он просто раздавит, не глядя. Хотя… если бы не расползшиеся по городу слухи о моем родстве с Тенишевым, я уверен, он и предупреждать бы не стал. А так — типа, дает шанс. И что мне в этом случае делать?

Пока добирался домой, я успокоился и смог рассуждать более-менее логично. Во-первых, до следующей субботы Вернезьев убивать меня не станет. Во-вторых, наверняка кто-то из слуг Сердобиной докладывает баронету о гостях своей хозяйки. Как иначе он узнал бы о том, что один из гостей не уехал вместе со всеми? Ну и, в-третьих, пора сосредоточиться на грядущей гонке. Осталась неделя, надо бы еще разок проверить мобиль, подтянуть дела да отправляться в Калугу.

Все уже было готово. Вещи собраны, техника подготовлена, куплены билеты на поезд во второй класс (в первом едут только аристократы), выкуплена платформа для перевозки мобиля, забронированы номера в калужской гостинице. Оставалось лишь рано утром прибыть на вокзал, погрузиться в поезд и отправиться за очередной победой. В ней мы с Клейстом не сомневались ни чуточки. И вот накануне отъезда поздно вечером, когда мы уже заканчивали пить чай, в ворота постучали. Подниматься из-за стола было уже лениво, а выходить на улицу в зябкий сентябрьский вечер тем более. К счастью, есть молодой человек по имени Михаил, который был готов совершить этот подвиг. Мишка накинул кожушок, сунул ноги в чуни и вышел в темноту.

Вернулся он через минуту. Войдя в комнату, молча отступил в сторону, освобождая проход, и следом за ним появилась Анастасия Платоновна Боголюбова собственной персоной. Низкая притолока заставила ее поклониться хозяевам, и этот вынужденный поклон очевидно сбил ее настрой и сломал заготовленную речь.

Я молчал, девчонки успели ускакать к себе наверх и сейчас сидели там тише воды и ниже травы. А Николай Генрихович Клейст, как человек, почитающий правила приличия наравне с церковным катехизисом, был свято уверен в том, что гость должен первым приветствовать хозяев. Молчание опасно затягивалось, лицо гостьи помалу наливалось краской. Помогать ей я не желал принципиально. Извинения извинениями, но элементарную вежливость никто не отменял. Я глядел на девушку, втайне любовался ею и ждал, чем все это закончится. У меня была робкая надежда, что после аварии и трехнедельного заточения в постели у этой законченной суфражистки мозги хоть немного встанут на место. Но ставить на это даже полушку я бы не решился.

— З-здравствуйте, — наконец-то сообразила Боголюбова.

Да, проиграл я полушку, сам себе проиграл. Надо будет не забыть расплатиться.

— Добрый вечер, Анастасия Платоновна, — поприветствовал я гостью. — Проходите, садитесь к столу. Не желаете чаю?

— Нет, спасибо, — отказалась девушка, устраиваясь на стуле.

Она застыла на несколько секунд, видимо, вспоминая заготовленную речь.

— Владимир Антонович, — начала она, наконец, — господин Вернезьев выгнал меня из товарищества «Скорость».

— Соболезную, — серьезно кивнул я.

— И все? — удивилась Боголюбова.

— А на что вы рассчитывали? Вы по собственному желанию вошли в мужской мир, и решились играть по его правилам. Человека могут рассчитать в любой момент, если только в контракте не указаны пункты, оговаривающие условия увольнения. А вы наверняка и приняты-то были на испытательный срок. Вернезьев был в своем праве и право это использовал. Не так давно меня точно так же выгнали из «Успеха». Да и Николай Генрихович некоторое время побыл безработным. Такова жизнь.