Удар затылком мне по лицу разбивает мне губу до крови. Боль в переносице, но благо все цело. Едва не выбивает зубы, но я успеваю удержать ее за шею, пока еще двое ребят хватают ее за ноги, помогая тащить эту чокнутую к берегу. Под моими пальцами так бешено стучит ее сердце, а в голове у меня царит паника, что я не осознаю, в какой момент Маша обмякает и внезапно становится очень тихой.

– Кажись, все, успокоилась, – бормочет один из мужиков, стоя по колено в воду и удерживая одну ногу Маши за щиколотку. Кроме трусов, на ней ничего больше нет. Только всем плевать: такой концерт у любого отобьет всякое желание.

– Что? – хрипло задаю вопрос, осознавая смысл сказанного. Убираю захват, пытаясь дрожащей рукой нащупать пульс на шее.

Сука! Пусть это окажется просто обмороком!

– Вроде сознание потеряла. Слышь, Лех, скорую давай вызовем и ментов. Эй, парень, идти можешь? Выглядишь паршиво, ну и кошка дикая… – говорит второй, тот, что покрепче и в костюме. Где-то там, на берегу, видимо, бегает его супруга, потому что он поворачивается и кричит:

– Галь, в скорую позвони!

– Нет, нет, нет… – дышу через раз, придерживая Городецкую и хлопая по щекам. Приступ такой внезапный, а может, я просто его пропустил. Ее подбрасывает, а рот наполняется рвотой с пеной, отчего парни резко отскакивают.

– Сука! Че с ней?

– Эй, она жива? Надо помощь, тут есть врач?!

Передоз для наркомана – это шаг в никуда. Свою границу Маша нарушила быстро, без какого-либо сожаления и помощи. Мое сердце колотится, будто готово выскочить из груди вместе с ошметками кожи и мяса. Я даже не понимаю, когда успеваю добежать до берега с ней на руках, укладывая на траву и резко переворачивая, дабы не захлебнулась. Все звуки вокруг становятся не важны, они больше не имеют никакого значения. Сидя на коленях перед тощей молодой наркоманкой, чье тщедушное тело содрогается в рвотных спазмах, уже не понимаю ни слова из того, что кричат люди.

Ахают женщины, плачут дети, восторгаются подростки, а взрослые мужики в ужасе стоят и бездействуют. И я их понимаю, ведь сам сижу и просто смотрю на то, как она умирает. Медленно, с каждым рваным вздохом, короткая человеческая жизнь гаснет в какие-то миллисекунды.

– Господи, что с ней?

– Может, наркоша? Вы вызвали скорую?

– Да пусть сдохнет уже! Посмотрите на нее, это же ужас просто!

Посторонний шум достигает пика моего терпения в тот момент, когда Маша неожиданно замирает и перестает дышать. Мир будто замер, а лица вокруг слились в одну массу. Я чувствую прикосновение к плечу, и тот самый мужик в костюме выдыхает:

– Эй, с ней все в порядке?

– Геночка, отойди, вдруг она опасна! – возмущается его жена, и ее противный тонкий голосок, будто скрежет по стеклу, режет уши.

– Заткнитесь! – я ору до боли в связках и груди. Мое сознание разделяется на две части: одна наблюдает, вторая отвечает за моторику и действия.

Уложить на ровную поверхность, очистив ротовую полость пальцами, затем подложить что-нибудь под голову. Все эти действия выполняю чисто механически. Одна из маленьких девочек протягивает мне свой розовый рюкзак и смотрит внимательным взглядом, стоит мне рявкнуть стоящим людям, чтобы принесли что-нибудь подходящее.

В ее больших глазах читается страх, но смелости больше, чем у половины взрослых.

– Спасибо, – выдыхаю, хватая лямки мокрыми пальцами. Благо он почти пустой и легкий, но подходит идеально.

Я слышу, как звонят в скорую, запрокидывая немного Машкину голову и выдвигая ей нижнюю челюсть.

Щелкает в мозгу мысль: я не успею. Не смогу догнать ее, Маша где-то далеко впереди. Зову, кричу, но она меня не слышит и даже не оборачивается.

Один вдох через пять толчков.

Не умирай. Не у меня на руках. Нашла время и место. Сама же меня звала придурком, который не ценит людей. Серьезно, что ли? Потом на небесном суде стыдно будет. Буду на могилу к тебе ходить и плевать в твою фотографию.

Дура, идиотка, кретинка.

Кто делает выбор в пользу смерти? Ненавижу тебя, эгоистка Маша. Мне потом с этим жить, а у меня в душе и так целое кладбище.

С моих волос капли падают на бледную кожу, разбиваясь на мелкие частички. В ту секунду, когда Маша делает вдох, я будто отмираю. Звуки возвращаются, рядом уже не я один в темноте, а с десяток-другой тех, кто помогает. Трясут ее, не дают вновь заснуть. Укрывают одеждой, и мне на плечо тоже падает плед. Незнакомая женщина укутывает меня, а позади нее стоит та самая девочка с розовым рюкзаком.

– Сейчас приедут врачи. Не волнуйся, – шепчет она в ухо, поглаживая мои волосы.

Меня знобит, трясет так, что зубы стучат друг об друга. Ледяными пальцами сжимаю мягкую ткань и сквозь мутную влагу на глазах наблюдаю за бегущей бригадой скорой помощи. Я с трудом поднимаюсь на ноги, и плед падает к ногам. В панике никто не замечает моего ухода, все заняты пострадавшей. Мне же нужно уйти, сбежать подальше, потому что с осознанием произошедшего возвращается паника и накатывает старая добрая истерика, от которой меня бросает из края в край. Ноги сами переходят на бег в сторону выхода из парка, спеша быстрее покинуть чертово место.

Проносятся мимо деревья и люди, затем звуки улицы сваливаются на голову. В ушах долбит, звенит, а от взглядов в свою сторону просто бегу к дому Тима. Изнутри что-то поднимается на волю: черное и опасное, чем можно насмерть захлебнуться. Грязная липкая жижа из воспоминаний, затаенной боли, обид – именно с ней я пробегаю на красный, игнорируя звуки клаксонов и возмущенные вопли водителей. А затем пересекаю улицу, добравшись до точки исхода.

Кто-то внутри меня жмет кнопку «Пуск». Я вижу Тимура Волкова прямо на лавочке во дворе его дома подле какой-то длинноногой девицы, чью руку он сжимает с щенячьим восторгом.

– Ой! – вздыхает блондинка, дернувшись, стоит мне подойти ближе. Волков оборачивается, делая круглые глаза и ошарашенно осматривает меня, выдыхая:

– Ник? Ты откуда? Я забыл про собрание? На улице был дождь?

Сто десять вопросов за минуту, пока сам он подрывается и хватает меня за плечо. Он вздрагивает, ощутив мою дрожь, и невольно сглатывает, снова повторяя вопрос:

– Никит? Все нормально? Ты прости, я на твой звонок не ответил, занят был. Еще Машка названивала опять с какой-то фигней. Послал ее, бесит просто… – нервно проводит по волосам, а рядом его белобрысая клуша выдает:

– Тимочка, кто это?

– Где ты был? – вылетают слова на одном дыхании. Тимур замирает, хлопая глазами, и ежится от моего пронзительного взгляда. Я знаю, что ты там читаешь, падла. Пока ты гулял и веселился, у меня все изнутри вывернуло наизнанку.

Счастлив? Доволен? Хочу стереть твое виноватое выражение с лица одним ударом, тварь. Ведь это ты должен был ее спасать. И быть с ней рядом, как обещал и клялся на собрании, становясь куратором.

– Ну, я…

– Где. Ты. Был? – цежу сквозь зубы, наступая на испуганного приятеля, пока он отходит и поднимает руки, отводя взор. Его девчонка взвизгивает снова, грозя вызвать полицию.

– Оленька, тише! Ник, слушай, я правда потерял счет времени, – бормочет Волков, упираясь в эту самую лавочку, где еще пару минут назад безмятежно ворковал с возлюбленной.

– Знаешь, что такое куратор, Тима? – шиплю так тихо, чеканя каждое слово и заставляя его содрогаться. – Это значит «ответственность». Знаешь такое слово?

– Не понимаю, о чем ты…

Мой кулак врезается в его челюсть. Боль возвращается с новой силой, распространяясь по жилам и венам до сердца, схватывая его в тиски. Тим падает на землю, а я наваливаюсь сверху, хватая его за футболку и ударяя затылком о твердую землю. Хочу ему череп раскроить на части и заглянуть в пустоту в нем.

– Она просила помощи, урод! Ты должен был ее защищать! Она тебе звонила, а ты, сука, забил?! – я кричал на него, глядя в затуманенные глаза и залитое кровью лицо.

Просто убью эту мразь своими руками, дабы неповадно было. Меня топит в собственном гневе, я не реагирую на угрозы полицией и хриплые оправдания в ответ, произнесенные разбитыми губами Волкова. Кости ему переломаю, шею сверну, возможно, тогда это давящее чувство отпустит мою разодранную истерзанную душу.