Ждал ли я когда-нибудь так, как в эти дни? Наверное, но все же это уже не возбуждает, как обычно. Только что пришло известие о договоре с Турцией. Если бы с Россией, я бы и эту новость тоже проглотил, по правилу: credo quia absurdum[2].

Когда вы читаете эти строки, мы уже многое знаем. Сегодня ночью выступаем…

Родился 20 сентября 1906 г. в Зигене, погиб 1 июля 1941 г. под Смоленском

18 декабря 1940 года

Наш народ участвует в великой борьбе за существование и за свою миссию. Мы должны бороться за сущность, за смысл этой борьбы, и ничто здесь не является само собой разумеющейся и простой данностью. Но все-таки мы можем еще рассматривать эту борьбу с такого ракурса, с которого она кажется простой данностью, когда любые вопросы кажутся неуместными. Там, где наш народ борется за свое существование, там и есть наша судьба, простая, обыкновенная судьба, торжество божественного. И мы неотделимы от нее – как нельзя отделить себя от солнца или времен года.

Берлин, 25 января 1941 года

Если я пытаюсь подробнее рассказать о себе, то понимаю, как это трудно. Не потому, что не хочу говорить об этом, хотя, конечно, такое можно воспринять как проявление слабости. Но, во-первых, лишь очень упрямые не испытывают такой слабости, которая сама по себе присуща человеку: тот момент, когда он с ужасом понимает, что дошел до края, что силы на исходе, потому что его охватывает ужас, и в то же время момент, когда он чувствует: теперь ты должен как-то проявить себя или погибнуть ужасной смертью; теперь на твоем примере создается некий объективный образец. Во-вторых, ты не проявляешь этой слабости, ты не в силах отвернуть от себя ее реальность, а можешь только более или менее быстро преодолеть ее – скрыть ее легко, и поэтому, конечно, я тоже ее скрыл.

Для ребенка мать символизирует безопасность, знакомство с миром; когда он остается в одиночестве, неизвестность, лежащая в основе человеческого существования, рушится вместе со всем окружающим. Он вдруг обнаруживает, что все его чувство безопасности было, в сущности, лишь видимостью – и в этот миг его охватывает страх.

Именно такое я испытал сейчас. Как бесконечно верно описал это Мартин Хайдеггер. Важно то, как именно я обрел этот опыт, потому что многим такое вообще не дано, потому мы постоянно его избегаем и стремимся всеми средствами от него уклониться. Такие ощущения мне дала военная служба. Это поразило меня, как истинный глубокий смысл солдатского бытия: что дает мужчине такой опыт. Ничто так не создано, не порождено самим собой, как все военное, потому что здесь бытие, как нигде, становится сущим, потому что оно превращается в непосредственный символ судьбы, которая в любой момент с абсолютной силой, а именно силой смерти, может забрать каждого.

6 июня 1941 года

Тот, кто сегодня проезжает через бельгийскую и французскую Фландрию к побережью Ла-Манша, прежде всего удивится тому, как мало там следов войны. Вот, пожалуй, самое сильное впечатление от этой поездки. Нельзя судить о том, сколько из разрушенного уже восстановлено – здесь еще забот на долгие годы; но порядок давно восстановлен, следы запустения истерлись, из населенных пунктов, из сельской местности веет миром, процветанием, трудом…

Имеется в виду ощущение от того, что сами по себе эти районы не являлись целью войны. Их пришлось, конечно, завоевывать и потом оставить у себя в тылу, но они не были целью. Поэтому там все быстро вернулось к своему привычному, мирному, состоянию. Цель же наступления лежала дальше, за пределами этих территорий. Открывается впечатляющая картина, когда ты, наконец, оказываешься на самом краю этих стран и впервые видишь перед собой уже реальную цель – по ту сторону моря.

Во второй половине дня мы достигаем побережья и следуем по дороге, которая проходит сразу за дюнами. Вот теперь в этой узкой полоске земли картина резко меняется. В песчаных холмах тесно расположены огневые точки, они буквально наседают одна на другую; караульные ходят туда-сюда, их силуэты резко выделяются на фоне неба и дюн. А вокруг, не переставая, воет ветер. Почти никогда не затихает шум наших самолетов, заботливо патрулирующих небо над побережьем.

Вот и передовая. Здесь царит война. Нет, она не бушует в открытом бою, а словно замерла, готовая к прыжку. Ее почти не видно, она скрыта от взоров, но ее могущество чувствуется, и узкая прибрежная полоса находится под ее чарами.

Дымка рассеялась, обширная водная гладь засияла голубизной. А над ней ярко блестят белые скалы английского побережья. Влага в воздухе несколько сокращает расстояния. Невооруженным глазом мы различаем над белыми стенами высокие башни и мачты. А еще высоко над башнями, через неравные промежутки, видны черные точки: заградительные шары. Начинаю считать: двадцать, тридцать, тридцать пять…

На Востоке, 16 июня 1941 года

В последние дни много думал о тебе. И еще – о нашем будущем. Наверное, придет время, когда наши планы и надежды станут реальностью. Как глубоко и с каким воодушевлением будем мы тогда постигать свои жизненные возможности! Но сейчас мы ничего не знаем. И «этим не дано предугадать заранее, куда неопытная их заведет душа»[3]. Но пусть боги даруют ее нам! Как же хочется воплотить эту вновь дарованную жизнь!

А ведь я не написал ничего о том, что сейчас на самом деле у меня на сердце, и о том, что мне хотелось до тебя донести. Как раз сегодня у меня нет возможности, да и нужного настроя для такого письма. Почему? Позже ты поймешь. Так что пока многое придется оставить невысказанным. Но, по-моему, в глубине души ты уже понимаешь, что я хочу тебе сказать!

29 июня 1941 года

Смоленск в огне – сегодня ночью мы наблюдали чудовищное зрелище! После двух с половиной часов полета нам не пришлось искать цель: сильные пожары были видны уже издали. Высоко над городом шарили гигантские лучи прожекторов и небо прорезали светящиеся следы зенитных снарядов. Нужно было пройти через все это, чтобы выполнить задание. По широкой дуге мы облетели огромный купол огня. Затем взяли курс на середину. Внутри самолета стало светло как днем. Бушующее внизу пламя с магической силой притягивало к себе наши взгляды, словно хотело затянуть в себя и людей, и самолет. Но моторы работали ровно, и машина уверенно летела по намеченному курсу. Луч одного из прожекторов скользнул по обшивке, высветил внутренность кабины, потом отклонился в сторону; загрохотали зенитки, но ни один снаряд нас не задел. Мы благополучно сбросили свои бомбы, вызвав новые пожары в городе.

Машина набирает высоту, скрываясь под завесой облака. Оно берет нас под свою защиту. Летим по заданному курсу. Слышны голоса командира самолета и наблюдателя, которые переговариваются в пути. Когда мы вновь пробиваемся сквозь облако, в громкоговорителе раздается: «Березина». Внизу, сквозь дымку, просматривается извилистая лента реки.

Смоленск – место одного из сражений армии великого покорителя Европы, а Березина – место ее гибели. От этих названий и связанных с ними событий становится как-то не по себе. Но ведь история не должна повториться… Значит, их смысл изменится.

На обратном пути наблюдаем артиллерийские перестрелки на земле. Потом сбились с пути и в итоге сели ночью где-то на вражеской территории. Дождались рассвета и вылетели к своим. Время полета: семь часов. Всего в пути: девять с половиной часов, с вечера 20.00 до 6.30 утра.

Сегодня днем, лежа на кровати, почитал Гёльдерлина и был абсолютно счастлив. Обязательно прочти его «Мир». В нем собрано все самое важное, что у него есть. И сейчас, опираясь на собственный опыт, я и сам лучше понимаю его.