© Лейк И., текст, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2024

Я люблю аэропорты. Здесь можно быть кем угодно и сколько угодно ждать. Никто не спросит, почему ты сидишь так долго. Ты такой же, как все. Тут все провожают, встречают, куда-то летят, ждут отложенный рейс или ищут потерянный багаж. На тебя никто не обращает внимания. Ты просто пожилой человек, прилично одетый, ты просто кого-то ждешь. Ничего подозрительного.

Первое время я садился в зале прилета. Там правильнее ждать. Но потом, через пару лет, я стал уходить наверх, где был вылет. Я не выдерживал всего этого — чужой радости, объятий, слез от счастья. Поначалу они давали мне надежду, но потом стали отвлекать от ожидания. Когда-то я ездил ждать совсем в другой аэропорт, но потом, к Олимпиаде, построили новый, международный, и мне почему-то показалось, что надо ждать там. Что она, конечно, прилетит туда. Я тогда уже не знал, откуда она будет лететь, но тот огромный новый аэропорт давал мне больше шансов и больше надежды. А я надеялся. Я всегда надеялся.

Когда я уезжал в аэропорт, я никому об этом не говорил. Дома считали, что я шел на работу или по делам, а потом и говорить там стало не с кем и не о чем. Некому стало спрашивать. Дом стал другим. Время шло, время все меняло, кроме одного: я по-прежнему ждал. Я полюбил аэропорты. За надежду.

Единственным человеком, который знал, куда я хожу, был мой самый близкий друг, Николай. Иногда он приезжал в аэропорт, находил меня, садился рядом, и мы болтали, как ни в чем не бывало. Пили кофе, рассматривали пассажиров, делали комплименты хорошеньким стюардессам, и они всегда улыбались нам в ответ. Потом он спрашивал меня: «Подождешь еще?», — и я оставался, а он ехал домой. Настоящий друг — большое счастье. Жаль, люди часто не ценят своих друзей.

Однажды Николаю надоели посиделки в зале вылета, он выволок меня на улицу и сказал, что с этого дня у меня будет новая жизнь. «Хватит», — сказал он. Он до сих пор считает, что спас меня, и гордится этим. Я стараюсь делать вид, что очень ценю его поступок. На самом деле тогда просто пришло время. Точнее, время вышло… Я не ушел бы оттуда ни днем раньше, ни днем позже. Так сложилось. Было пора.

С тех пор я бываю в аэропортах нечасто, но очень люблю аэропорты.

Кого я ждал? Одного человека. И когда мне было двадцать, и когда стало уже хорошенько за семьдесят. Я прождал ее, да… больше пятидесяти лет. И ни один день ожидания я не могу назвать лишним. Я никогда их не считал. Из них состояла моя жизнь. Помимо той, которую все считали настоящей. Каждую субботу я ехал в аэропорт. Я знал, она не сможет меня обмануть, она непременно прилетит. Мы договорились. Она дала мне слово. А уж она умела держать слово. Она была такая. Такая… Когда-нибудь я наберусь сил, чтобы все о ней рассказать.

— Вот так, молодец, открывай ротик. Ну, пожалуйста. Вот умница. Всего две таблеточки. Я знаю, что не хочется, но надо. Ну, ради меня, ты же можешь. Злиться не нужно. Что ты крутишь головой? Горькие? Так мы же с тобой решили, что лучше растолочь. Ты сама попросила, сказала, так легче глотать. Не надо толочь? Господи, дай мне сил… Ну, хорошо, ладно, сейчас принесу целые. Целые проглотишь? Точно? Обещаешь? Что ты говоришь? Конфету? Конечно! Потом обязательно дам конфету! Только сначала выпей таблеточки. Я прошу тебя. Тогда и голова у нас кружиться не будет, и злиться мы не будем, и все у нас будет хорошо. Ты у нас такая красавица, мамочка, такая молодец! Таблеточки обязательно надо выпить. Да что ж такое!

Ложка со звоном полетела на пол, белый порошок веером рассыпался по зеленой скатерти. Мила перехватила маленькую быструю руку. Красивую, несмотря на пигментные пятна и кожу — словно полупрозрачный пергамент. На тонком пальце с узловатыми суставами — кольцо с крупным камнем. Рядом с ним — тонкое потертое обручальное.

— Мама! Прекрати сейчас же. Как маленькая! Никакого терпения ни у кого уже нет. Ладно, пойду за новыми.

Она вышла из комнаты, с трудом удержалась, чтобы не шарахнуть дверью, и спустилась по лестнице вниз на кухню. Там готовила ужин ее старшая сестра, хотя они никогда не чувствовали этого «младшая — старшая». Разница у них была всего в пару лет, и ни одна не помнила себя без другой. Они чувствовали себя скорее близнецами и даже внешне, в самом деле, были очень похожи.

— Твою мать! — Мила швырнула в мойку ложку, отряхивая брюки от рассыпавшегося порошка.

— Твою, между прочим, тоже, — ухмыльнулась Вера. — Хочешь вина?

— А цианида нет? Ладно, тогда давай вина. — Она открыла шкаф, потянулась к верхней полке, вытащила два пузырька с таблетками. — Опять выбила у меня ложку, представляешь.

— Представляю. Если ты вдруг забыла, я тут с ней кукую уже целую неделю. И ты, кстати, зря оставила ее одну. Наша матушка стала необыкновенно изобретательна по части опасных выходок и таинственных исчезновений.

— У нее же там сейчас ни газа, ни водопровода вроде нет под рукой. Ножницы спрятаны, окна заперты. Когда вернется эта Лиля или как ее там? Сиделка.

— Ага, сиделка. Она в основном сиделка на заднице и лежалка на диване. Даже покормить нормально не может! «Ваша мама кушать не хотела, так что я клубничку себе забрала, чтобы не испортилась». Ага. И бутылку шампанского заодно, чтобы не прокисло, видимо. Я тебе сто раз говорила, от нее толку ноль, я ей не доверяю, надо искать новую, нормальную, я не могу тут сидеть неделями, привязанная за ногу. У меня, между прочим, работа!

— У тебя Ниночка взрослая, а у меня близнецы — малышня! То в сад, то в бассейн, то на занятия, то к логопеду!

— Давай еще Ниночку запряжем. Ну, конечно. У нее же сессия!

— Блин, Вер, я тут чокнусь сразу, ты же меня знаешь. И тоже уйду и потеряюсь. Я с ней и с нормальной-то не ладила особо, а сейчас так вообще. То плакать над ней хочется, то орать на нее. Так ее жалко… И себя жалко. Достала уже эта жалость ко всем на свете. А еще мне кажется, я тоже буду такая. Прямо паническая навязчивая идея… — Она опустилась на стул.

— Не будешь ты такая. Это не наследственное. Бабуля наша с тобой протянула до девяноста почти и была вполне в здравом уме. Хотя изводила всех, конечно, нещадно. Да ладно, что теперь делать, Мил, бывает и хуже. Наша еще не самый экстремальный вариант. — Вера вздохнула, потянулась за длинной деревянной ложкой и стала размешивать салат в стеклянной миске. Не потому что его надо было размешать, а чтобы чем-то занять руки. — Мы справимся, все сделаем… Мы же все делаем, что нужно, — повторяла она как мантру, — кормим, одеваем, следим, чтобы опять никуда не сбежала… Делаем все, что нужно. Она, между прочим, нас с тобой тоже когда-то кормила, одевала, ночей не спала и попы нам вытирала… Нам хоть с этим повезло.

— Да, это точно, счастье, что она под себя не ходит и сама, ну, почти сама моется. Хотя странно, память у человека напрочь отшибло, а страсть к чистоте маниакальная.

— Говорят, это тоже в рамках диагноза. — Вера оставила в покое салат и вытерла руки. — Хотя да, обычно с ее диагнозом — это плевать на чистоту. И вещи могут тащить с помойки, и ходить в одном и том же по полгода… Зато остальное у нас — прямо по учебнику. Побеги, отъезды… Сборы, чемоданы.

— Да уж, образцово-показательно по учебнику, я бы сказала.

Они замолчали, одна смотрела в окно, другая перекатывала в ладони пузырьки с лекарствами.

— А вообще… Вот ведь надо было прожить всю жизнь с врачом, под зорким медицинским присмотром, а как только он умер, взять и разом свихнуться. Почему так? Как ее угораздило? Она что, не смогла без папы жить? Разве у них была какая-то неземная любовь? Не помню такого. Жили себе и жили. Даже как-то параллельно жили. Спокойно. Без страстей.