— Но делаете это на молодости.
— Пф-ф-ф-ф! Молодость отдается этому с таким удовольствием! Уверяю вас, девочки очень любят свою работу…
Вмешался Оп Олооп:
— Прекрасно. Вопрос закрыт. Пройдемте в столовую. Я привык пить аперитив, когда должно: за столом, чтобы aperire[30] аппетит. Я велел приготовить настоящую усладу для нёба: разбавитель — тоник, основа — французский вермут, крепость — виски «Old Раrr», теплота — «Crema Cassis», аромат — биттер «Angostura», веселье — несколько капель абсента, поэзия — лепестки роз.
Эрик Хоэнсун торопливо схватил первый стакан. Поднес свой нос к резному краю и глубоко вдохнул.
— Великолепно, волшебно.
И выпил. Лепестки прилипли к горлу. Он с отвращением закашлялся. И выплюнул вместе с лепестками гневную отповедь:
— Буэ! Всегда ненавидел поэзию.
— И все же это нектар жизни.
— Да, не так ли? — воскликнул Пеньяранда, вырывая у него стакан.
И, выудив пальцами лепестки, присосался к аперитиву, ставшему еще вкуснее от дружеского смеха и подтрунивания.
Бурное веселье продолжилось, не сдерживаемое никакими условностями. В нем было столько радости и жизни, что только очень завистливый человек усмотрел бы здесь что-то дурное. Оп Олооп, всегда такой выдержанный и такой уравновешенный, сидел в углу и дышал дружеским весельем, как очистительными благовониями.
Беседа перешла на тему превосходства классических амаро, защищаемого Гастоном Мариетти, и вкусовых преимуществ современных cocktails, отстаиваемых Сиприано Слаттером.
— …Когда вы познаете музыку «Haymarket» или «Bronx», различите в оркестре «Canadian Club» смех шерри-бренди, лукавство мараскино, когда вы ощутите у себя во рту плутовство «Джин-физа» или одинокую грубость «Виски сауэр», тогда-то, Гастон, вы откроете для себя прелесть нового искусства пития.
— Не согласен с вами, — встрял Ивар Киттилаа. — Напостившись, благодаря закону Волстеда, мой организм физически не переносит этих фейерверков. Потому что это именно фейерверки.
— Так вы соблюдали сухой закон? Бедняга!..
— Послушайте. Я побывал во всех существовавших и нарождавшихся speakeasis[31] в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Но кое в чем я все же придерживался пуританской морали. Я знаю, то, что неприятно на вкус, — всегда хорошо для желудка.
— Я благодарен вам за то, что вы развили мою мысль, но не согласен с вами. Если углубить ваш постулат, то получается, чтобы угодить желудку, нам следует есть всяческие отбросы, иными словами: съесть дерьмо, прежде чем гадить им. Нет, мой дорогой друг. Теория полезного для желудка питья зиждется на тонизирующем эффекте горьких напитков. Отсюда и фернет, и кола-кока, и тоник, и «Underberg»…
— Что за чушь! Это же лекарства!
— Кто сейчас вообще пьет эти вещи?
— Как раз те, кто придумывает cocktails… Ни один разумный бартендер не употребляет приготавливаемую им микстуру. Вы еще в начальной школе для ценителей алкоголя. Вы пьете названия, то, что вам говорят, а не то, что вам подходит.
В это время официант начал разносить новую порцию напитков. Гастон Мариетти взял свой бокал. Робин Суреда решил воспользоваться этой непоследовательностью, чтобы поддержать начальника Службы жилищно-коммунального хозяйства, и отметил:
— Интересный вы человек, черт возьми! Проповедуете одно, а пример подаете совсем другой.
На лице сутенера нарисовалась высокомерная улыбка:
— Я не проповедую… И не подаю примера… Я слишком честен для этого. В данном случае я согласился выпить cocktails по двум причинам: чтобы поднять тост за здоровье Опа Олоопа и чтобы отдать дань уважения настоящим, проверенным напиткам из его запасов. Поскольку, открою вам тайну, cocktails почти всегда представляют собой смесь из фальсификата. Обратите внимание на скрытность barmen, на безликую батарею графинов и бутылок перед ними. Все из одной бутыли, господа! Примите за аксиому, что только правильные напитки, продающиеся небольшими партиями, не подделываются. К тому же когда я прошу чего-то, то бутылку этого чего-то открывают при мне. Connoisseur[32] должен быть осмотрительным.
Оп Олооп присоединился к тосту со скрытым раздражением. Оно накатило внезапно. Он ничего не ел весь день. С тех пор, как он покинул турецкие бани, и до этого момента все, абсолютно все выступало против его кинестезии и атараксии, иными словами — против химического и чувственного равновесия его темперамента и психофизического равновесия его организма. Алкоголь начал поднимать его чувства на поверхность, наполняя Опа Олоопа невнятной тревогой.
Его большой друг Эрик Хоэнсун крайне своевременно вновь проявил свою обычную взрывную брутальность. Пожевав губами, он с напором прорычал:
— Так мы собираемся есть или нет?
— Да, давайте отужинаем…
И тут же началась суета, предшествующая торжественному порядку трапезы.
— Здесь занято?.. — требовательно спросил студент.
— Здесь сидит Пит Ван Саал, наш дорогой товарищ. Я намеревался пригласить его лично, мы часто видимся, но…
Оправдание упало на дно его существа, так и не вылетев из колодца рта. Оп Олооп бездумно замолк. Царивший вокруг гомон скрыл его ложь, и все равно он запунцовел, чувствуя всю ее низость. Перед безразличным экраном его распахнутых глаз стремительно продефилировала вся сверхнасыщенная эмоциями череда событий того дня. Он увидел все сверхреалистичное и инфрапсихическое, что было в нем. Олооп застыл, не моргая. Стоило ему задуматься о Пите, как тревожное беспокойство заставило сердце заколотиться сильнее. Он подумал, что когда Пит узнает об ужине, на который не был приглашен, то усомнится в его дружбе. Эта неясная, новорожденная мысль внезапно выросла, охватив настоящее, словно саваном накрыв шумный праздник. И Оп Олооп не выдержал. Потеряв контроль над собой, он с силой, безо всякой внешней причины, ударил по столу.
Все взгляды сошлись на нем. Официант тоже посмотрел на него:
— Вы чего-то желаете, сеньор?..
Это стало спасением.
— Да. Позовите maître. Сколько нам еще ждать? За притворным гневом последовала лицемерная имитация улыбок и шуток с прибаутками. Он кожей чувствовал, как шатается и рушится его великолепное ничто.
Молчание выдало бы его. Он понял это. Нужно было говорить, сказать хоть что-нибудь — одним словом, натянуть маски. И он сделал это с вымученным красноречием:
— Какая потеха! Надо сказать, что я эволюционирую. Моя педантичность буквально рассыпается на части. Я, привыкший считать минуты и видевший в этом святую обязанность, растрачиваю часы на всякую ерунду. Когда я прочитал Тимея Платона и узнал, что время — это подвижный образ вечности, я взобрался на него, как на движущийся тротуар. Я читал на ходу, учился во время еды, размышлял, совокупляясь. Я хотел привить свой черенок на ствол вечности, превратиться в перспективную ветвь на дереве бессмертия. Цвести на ней как можно дольше. Стать, после того как исчезнет моя плоть, плодом света, неувядающим ароматом. И вот результат… Мой флаг приспущен в знак неудачи. Время делает то, что ему угодно, а я — то, что угодно мне! Потому что, чтобы победить время, нужно победить себя. А я по горло сыт победами со знаком минус.
— Прекрасная философия, но она совершенно не оправдывает вашего опоздания. Это же надо, ждать самого виновника торжества!
— Ладно, ладно, ладно… А вот и maître.
И действительно, тот уже застыл рядом, протягивая menu и произнося:
— Сеньор Оп Олооп, в соответствии с вашими пожеланиями я приготовил следующие блюда международной кухни:
Malossol kaviar in eis
Rollmops
Piccatis de foies gras
Schilkrotensuppe
Spargel nach montepan
Fresh ox tongue, creole
