«Современная наука все больше работает с невидимыми вещами» — так утверждал сэр Оливер Лодж. И качества, присущие животной составляющей человека, становятся все более очевидными. Да, нас еще сдерживает короста теологии, политики и разума… Ведь все то, что было очевидно для животного, искажено и переврано людьми. Но, возможно, уже скоро мы вернем себе забытую способность к ясновидению, умению передавать и принимать мысли и обретем то, что необходимо, чтобы продолжить жизнь после смерти и порвать связь между миром мысли и миром материального. Тайны загробного мира перестанут беспокоить нас. Сверхъестественное станет «абсолютно естественным». Наш разум разносит в пыль кирпичи атавизма. Интуиция, пронзающая самую толстую броню тайны, уже различает что-то за ее завесой. Видит символы и аллегории. Mediums роются в трансцендентальном и обнаруживают четкие знаки на кляксах эктоплазмы. Шарль Рише копает, Уильям Крукс экспериментирует. Мы переходим от смутных предчувствий к четкой ясности. Видим все больше и больше бесспорных признаков приближающихся открытий. И тот антипод Христофора Колумба, что, отчалив от нашего континента в реальном мире, завоюет для нас новый, потусторонний, станет величайшим первооткрывателем на многие века. Его корабли уже плывут. Свет, электричество, магнетизм, гравитация, еще вчера недоступные этому миру, сдаются интеллекту. Четыре неизвестные философии вот-вот явят себя духу. Раздувающиеся ноздри предчувствуют радость победы. Где-то за пределами великой пустоты с летящими в ней шарами, за пределами пустоты, облеченной в плоть, бьется сердце, бьется сердце! Чье это сердце, человека или мира? Наука, все больше работающая с невидимыми вещами, расскажет нам об этом… Быть может, это два сердца, что бьются в одном ритме, задаваемом космическими силами.

Вечернее небо заволокло тучами. Пробило девять. Ветер, игравший кронами деревьев, как пышными юбками, утих, словно утянутый пояском. И лишь отдельные порывы его срывали осеннюю листву.

Оп Олооп был тенью.

Его обнаружил ночной сторож, совершавший обход. Он сразу обратил внимание на ровное дыхание, приличный внешний вид и неудобную позу. Привычный выгонять из сада пьяных и бездомных и спугивать неудачливых самоубийц, он застыл в нерешительности. Никак не мог выбрать, как же поступить. Он кашлянул. Затем еще раз. Никакого эффекта! Потерпев неудачу в попытках разбудить незнакомца, он повел себя как добрый самаритянин. Надел на Опа Олоопа шляпу, сложил вместе его ноги, поднял свисавшую руку. И, слегка постукивая его по согнутой спине, спросил:

— Сеньор, с вами все в порядке?

Ответа не было.

Голос и постукивания сторожа окрепли:

— Сеньор, с вами все в порядке?

Статистик попытался привстать, но рухнул обратно.

Сторож, должно быть, почувствовал что-то неладное и не решился еще раз побеспокоить его. Он отошел на несколько шагов.

Оп Олооп пребывал в плену забвения. Его разум не реагировал на внешние раздражители. Его занимало нечто, происходившее внутри. Чудо интимной близости все еще владело его естеством. Но, вновь погрузившись в него, он почувствовал горькое и яростное отвращение, словно наслаждение превратилось в камень.

Его пробуждение почувствовала и Франциска. Появление сторожа обеспокоило ее. (Образы испугались.) Покашливание превратилось в ураганный ветер. (Счастье погасло.) Похлопывания по спине стали оглушительным грохотом. (Все очарование истаяло.) Ею овладело непонятное беспокойство. И в тот самый момент, когда Оп Олооп попытался встать, сон развалился, заставив ее застонать.

Гувернантка, следившая за ее беспамятством, тут же оказалась рядом. Увидев, что девушка лежит с закрытыми глазами, она решила, что ничего страшного не происходит. Но вскоре все изменилось. Франциска корчилась в отчаянии и, словно требуя продолжения разговора, без конца звала идеального собеседника:

— Вернись! Вернись! ВЕРНИСЬ!

Консул покачал своей обритой наголо головой:

— Боюсь, Кинтин, придется отвезти ее в лечебницу. И чем скорее, тем лучше…

Отличить реальность от воображения бывает нелегко, особенно когда речь идет о людях одержимых. Воздух их грез настолько реален, что другой кажется им непригодным для дыхания. Их внутренний мир приспосабливается к желаниям, их призраки становятся ключом к пространству, скроенному по их же мерке. Поэтому одержимые и не хотят просыпаться: воздух нашего мира удушает их, жестокая окружающая реальность вызывает протест.

Франциска отказывалась принять то, о чем говорили ее органы чувств. Она не могла забыть милые ее сердцу образы и впустить в себя порядок, привнесенный внезапным пробуждением. Она резко повернулась. И растянулась на кровати лицом вниз.

Оп Олооп поднялся и пошел, покачиваясь, словно пьяная тень.

Сторож поспешил ему на помощь. Подхватил его. И повторил вопрос:

— Сеньор, с вами все в порядке?

Прежде чем ответить, тот пристально и неприязненно обвел сторожа взглядом:

— Со мной не все в порядке… Я снова очутился в своем теле… Из-за вас… Снова в моем костюме из плоти… Из-за вас. Я плыл обнаженным, луч света в океане света, а вы решили побеспокоить меня… Кто вы такой?..

Сторож отпустил его. В голове мелькнула мысль: «Сумасшедший». И с сознанием своей значительности, крайне серьезно, с безопасного расстояния в три метра он четко произнес:

— Я — ночной сторож. И я никого не беспокою. Я исполняю свой долг. Здесь нельзя спать, заниматься любовью и сводить счеты с жизнью. Будьте любезны удалиться.

Оп Олооп не расслышал толком его слов, но приказ выполнил. Он направился по узкой тропинке, отсыпанной битым кирпичом. Его шаг стал тверже, но ноги все еще дрожали. Ягодицы Афродиты отбрасывали лунный свет, освещая дорожку, идущую меж кустов бирючины. Над ними, подобно процессии монахов в конических капюшонах, высились таинственные сосны.

Оп Олооп сбился с пути.

— Вы не туда идете, сеньор. Сворачивайте направо! — крикнул ему сторож.

Олооп не услышал или не захотел услышать. Большими шагами, почти что прыжками, он все глубже и глубже погружался в полумрак тропинки. Его тень практически затерялась под тяжелой сенью деревьев.

— Только сумасшедшего мне не хватало! — пробормотал сторож. И бросился вслед, твердо вознамерившись вывести нарушителя из сада.

Для системного бреда характерны нарушения восприятия и навязчивые эротические образы. Книжная любовь и крайние проявления любви платонической переполняют странствующих рыцарей и сладкоголосых трубадуров. Равно как и их современных последователей. В этом необычном состоянии одержимость и жар раскалывают реальность на части. Незначительные проявления женской благосклонности получают несуразно несоразмерное толкование. Невинное следование этикету воспринимается как проявление неземной любви. И поскольку чувства эти целиком плод воображения, они совершенно непобедимы.

Оп Олооп не страдал паранойей такого рода, но что-то подобное все же происходило с ним в ту ночь. Несмотря на кажущуюся разумность, ущербность чувств толкала его на диссонирующие поступки. Вне всякого сомнения, его существо одолели сны. В нем пробудилось иное, возможно, более чистое осознание происходящего. И его личность раздвоилась, переходя от привычного состояния к новому и обратно.

И вот в этом состоянии он увидел подле себя Франциску. Это удивило и напугало его. Он прижал ее к себе. Покачал из стороны в сторону. Выставил перед собой подобно щиту. Сад внезапно показался ему угрожающим. Ветви виделись жадными руками со скрюченными пальцами. Шум листвы превратился в непристойную похабщину.

Сторож увидел его телодвижения. Не понял, что происходит. И стал приближаться еще осторожнее.

Статистика поразила парамнезия, нарушение, при котором страдает память. Реальность скрылась от него за ужасом пережитого. Иллюзорные воспоминания смущали рассудок. Ему не хватало ясности ума, чтобы отличить одно от другого, из-за чего фантазии подменяли собой реальный мир.