Пират вёл себя странно: отказывался вставать, вращал глазами и всё время тихо скулил, не позволяя к себе прикоснуться. Никогда даже на кошек не рычавший, теперь пёс огрызался и щёлкал пастью при малейшей попытке сдвинуть его с места. Дед сперва глазам своим не поверил. Подогнал УАЗик, начал поднимать пса, чтобы отвезти того в райцентр к знакомому зоологу — и Пират насквозь прокусил ему ладонь. Пришлось звать соседей, чтобы уже самого деда везти в медпункт. Там ему наложили восемь швов.

Вернувшись от врача с забинтованной рукой, дед — сам по себе человек суровый и в воспитании собак кое-что, по его собственным словам, понимавший, — взялся за полено. Им, а также неслабыми пинками, он отходил Пирата по бокам и спине. Тот не сопротивлялся. Рычал только если его пытались поднять, и странно мотал кудлатой башкой, загребая носом пыль. А к вечеру начал выть.

Пёс выл без остановки всю ночь. Он рыл лапами землю вокруг, почти откусил себе язык и едва ли заметил это. Глаза, прежде умные, с вечными искорками этакого собачьего веселья в янтарной глубине, стали плоскими и пустыми. Не спал, не ел и не пил, только страшно кричал и подгребал лапами. Под конец это даже нельзя было назвать воем.

Той ночью я не спал, поэтому увидел, как на рассвете дед, тяжело вздыхая, достал с антресолей промасленную коробку патронов и чехол с ружьём, из которого как-то раз учил меня стрелять. Я выбежал во двор, кинулся к Пирату в безрассудной попытке спасти друга, вцепился в густую шерсть детскими кулачками и закричал: «Деда, не надо, пожалуйста, не убивай его!».

Мой крик и вой сошедшей с ума собаки слились воедино, нам вторили все соседские псы. Должно быть, в ту ночь не сомкнула глаз вся деревня. Дед пытался, как мог, объяснить мне, что собачке плохо, что она съела крысиный яд или ещё какую дрянь, ей очень больно, и надо это остановить. Что от боли собачка ничего не соображает и может меня укусить.

В конце концов он просто взял меня за майку и отшвырнул прочь, а сам навёл двустволку точно в лоб лабрадору. Я оббежал деда, толкнув его, что было сил; снова обхватил шею пса руками, кинулся ему на спину. По лицу у меня лились слёзы, из носа текло…

И тут собака вдруг замолчала. Пират посмотрел сперва на деда, затем, обернувшись, на меня. Но обернувшись так, как никогда не делал, да и не смог бы, пожалуй, сделать при жизни: запрокинув голову себе же на спину. Взглянув на меня глазами, в которых не было ничего, кроме боли и пустоты, как если б то была пара слепых бельм, собака затряслась, и вдруг… опала. Как камера от КамАЗа, в каких мы с другими ребятами плавали по речке, если случалось её проколоть. Пират словно обвалился сам в себя, за секунду превратившись в пустой кожаный мешок, полный скользких, перекатывающихся под мехом костей.

Дед застыл на месте, как громом поражённый, ружьё загромыхало по асфальту, а я, ничего не понимая, отпихнул ногами шкуру, оставшуюся от моего дорогого Пирата. От того места, где у собаки прежде был живот, в землю уходило несколько кожаных трубок, похожих на пуповины. Они зарывались в грунт, словно корни. И тогда я понял: глупая псина жрала буквально всё, что находила на земле, а я, заткнув отверстие от спиленного дерева, совсем позабыл собрать осыпавшиеся с него яблоки: первый, по словам деда, урожай за несколько лет. Оно добралось и до пса.

Рассказчик оглядел поляну и всю компанию, затем подбросил пару веток в начавший было затухать без присмотра костёр. Взвился и унёсся вверх сноп ярких искр. Никто не пошевелился.

— Ма-акс, — позвал Антон. — А Макс? Ты как себя чувствуешь?

В ответ парень только промычал что-то болезненно-неразборчивое — такие звуки обычно издают глухонемые. Руками он уже некоторое время ощупывал себя за голову и раскачивал ей из стороны в сторону, как китайский болванчик. Теперь из угла его рта действительно показалась нитка слюны.

— Макс, послушай меня. Ты слышишь?

— …ышу.

— Ты ел сегодня грибы? — утвердительный кивок. — Где взял их? С собой привёз?

— Е-ет. А-ам, — Максим поднял руку и указал в темноту позади себя.

— Да ладно тебе, Тох, ты что, думаешь, он…

— А на что похоже? Ты видишь это? — Антон снова поднял полую ветку. — Для проверки, пока вы его искали, я сломал шесть случайных веток по периметру этой поляны. Три из них оказались пустыми внутри.

— Да ты, блядь, гонишь, — сказал сидевший слева от Макса Андрей.

Сказал, но отсел подальше. То же проделал сосед Макса с другой стороны, и их круг стал напоминать подкову. «Или древнее судилище» — подумал Антон.

— Есть ещё кое-что. Слышите, как шумят деревья?

— Ну, шумят. И чего?

— Того. Где ветер?

Все заозирались, то и дело у костра раздавались смешки, но, надо признать, довольно нервные.

— Блин, мне теперь страшно! — сказала Наташка.

— Слушай, ну не нагнетай ты, хорош уже. История — класс, но пора и честь знать, — пробасил Борис, поглядывая на спутницу.

— Да, надо бы разрядить обстановку. Сейчас гитару из палатки принесу, отолью заодно, — поднялся на ноги Сергей.

— Фу, можно без физиологических подробностей?

— Что ж, иди, — Антон продолжал безучастно смотреть перед собой, наблюдая за мерцанием углей. — Моё дело предупредить.

Сергей почему-то не спешил трогаться с места, всматриваясь в темноту за пределами круга пляшущего света, то и дело бросая быстрые взгляды на Макса. Тёмные, изломанные силуэты ветвей казались после рассказанной Антоном истории зловещими и опасными. Шли минуты.

— У кого есть фонарик? — спросил Сергей, всё ещё не сделавший ни шага.

— Вот же вы ссыкуны, а! — возмутился, наконец, Борис. — Объясняю на пальцах. Ветер всегда дует ночью с моря, просто он выше, в кронах. Макс — объебос, нажрался даров природы и познаёт суть вещей, его бы в палатку и баиньки. А Антон у нас мастак страшилки для детей рассказывать, снимаю шляпу.

— Да не вопрос, Борь. Только прежде чем отходить от костра, попробуйте приподнять Макса. Так, немножко, на всякий случай. Чисто убедиться, нет ли между ним и деревом каких… пуповин.

Никто не ответил. Над поляной в который раз за вечер повисла звенящая тишина, вновь стало слышно за скалами далёкий ночной прибой. Деревья просто качались на ветру или жадно тянулись ветвями в сторону сгрудившейся у огня компании? Едва ли кто готов был уверенно ответить на этот вопрос. Все взгляды, так или иначе, оказались устремлены на Макса. Он по прежнему не отрывал ладоней от лица, но теперь неритмично вздрагивал всем телом, покачиваясь из стороны в сторону. Позади него металась по деревьям огромная рваная тень.

Внезапно над поляной раздалось чьё-то очень неуместное, тщетно сдерживаемое хихиканье, быстро переросшее в хохот. Антон, уже не скрываясь, смеялся, хлопая себя по коленям.

— Вот умора, не могу! Видели бы вы свои рожи!

— Ну и козёл же ты, Антон! — облегчённо закричала Наташа, собрала с земли пригоршню еловых иголок и швырнула их в рассказчика. — Я правда на секунду подумала, что Макс теперь пришелец!

Обстановка разом разрядилась. «Впечатлительные все нынче» — дал свою оценку произошедшему Борис, поднял и принялся отряхивать упавшую джинсовку. Макс заворочался, встал, непонимающим взглядом обвёл собравшихся.

— Я это… Пойду, прилягу, — уже немного более разборчиво заявил он. — Хреновые какие-то грибы попались в этот раз, не душевные вообще.

Покачиваясь, хватаясь за каждое встречное дерево, он ушёл в направлении палаток.

— Да-а, тебе бы книжки писать, — подошёл Семён. — Там было хоть полслова правды?

— Вообще-то было. Но я уже плохо помню детали, местами пришлось импровизировать.

— Ладно, народ, кто до моря купаться голышом?

— Я те дам голышом!

— Эй! А чего такого?

Лес осветился лучами фонариков. Балагуря и смеясь, подвыпившая компания похватала полотенца и побрела к скалам: туда, где кем-то из предшественников был оборудован спуск к воде.

Антон, всё ещё ухмыляясь про себя, с удовольствием потянулся и стал расплетать затёкшие от долгого сидения по-турецки ноги, мысленно готовясь к предстоящим мучительным мурашкам. Вечер удался, зря он не ездил раньше с ребятами на природу. Разминая ступни, он раздумывал, стоит ему догнать друзей или лучше пойти посмотреть, как чувствует себя психонавт Макс, так удачно подвернувшийся под руку.