И убежал махаться.
Галя пошла в кабину и рассказала всё Шувалову.
— Ты за автопилотом пригляди, — сказал Шарипов Володе Горюнову, второму пилоту. — А мы пойдём с Михой эту бригаду успокоим.
Они побежали к дерущимся и за метр до летающих беспорядочно кулаков остановились.
— Эй, я командир корабля, — крикнул Шувалов. — Разойдись немедленно! Вы мне центровку самолёта нарушаете. Законов физики не знаете? А ещё спортсмены да студенты! Завалимся в штопор — и ку-ку. Ваши соревнования, и сессия пятёрочная для вас накроются тазом медным. И даже могил не будет. Не соберут вас по кускам. Высота — восемь километров.
Шарипов всё же для убедительности крепко прихватил Гену за руку, а свою пронёс крюком мимо лиц лыжников и всадил большой кулак студенту в шею. Гена хватнул ртом воздух и завалился под ноги землякам.
Шувалов зацепил своей лапой локоть спортсмена и сдавил связки так, что лыжник охнул и присел, издавая хриплый стон.
— Я сейчас свяжусь с землёй, — Шувалов Миша говорил громко, чтобы моторы не мешали всем слушать. — Наряд милиции будет вас в порту ждать. Я и стюардессы видели, кто дрался. Вот драчунов я лично и сдам наряду. С ним и разбирайтесь. Хулиганство в летящем самолёте милиция особо строго наказывает. Все поняли? Сели, где сидели и чтоб ни звука. Или точно вызову в порт милицию.
И они с Шариповым пошли медленно в кабину.
— Ты ещё раз поговори с Лопатиным, — сказал Байраму Шувалов. — Попробуем сесть. Ещё час в запасе. Может, уйдёт туман. Только ты ему не угрожай. По — хорошему поговори. Ты ж умеешь. Лопатин — понятливый. Покружимся над бураном и туманом, а он пусть дырку для нас поймает. Чтобы сели.
— А ведёт нас кто? Диспетчера я знаю? — остановился Шарипов. — Может, мне его накачать ответственностью?!
— Молодой парень диспетчер сегодня у нас. Женя Макаркин. Три месяца работает, — вздохнул Миша. — Но, я слышал, он толковый, да не из пугливых.
Пассажиры некоторые разговор их слышали, но не поняли. Движки всё же забивали звук негромких голосов.
Шарипов сел в кресло, надел наушники и сказал:
— Диспетчер! Женя! Это Шарипов Байрам. Знаешь такого? Я веду самолёт. Посадка под мою ответственность. Шувалова я отстранил. Он не командир сейчас. Доложи Лопатину. Мы должны сесть. Ждите.
— Я Лопатин. Диспетчер и я тебя слышим. Пока погода не для посадки. Но хрен с вами. Летите, раз уж такое дело. На месте сориентируемся. Если невпротык будет погода — пойдёте на запаску в Караганду.
— Спасибо за понимание.
Шарипов отключил связь и закурил. Волноваться начал. Видно было. Миша долго глядел на него, потом закрыл глаза и вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется перекреститься и мысленно произнести молитву. Знал он только одну, самую главную. Самую сильную. Бабушка научила, когда был Миша маленьким. Он поднял глаза к бесконечному небу и прошептал так, чтобы никто не услышал, кроме Бога.
— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Яко Твое есть царство, и сила, и слава во веки веков. Аминь.
Скоро надо было снижаться.
Глава одиннадцатая
Оставалось два месяца до дембеля в сентябре шестидесятого года и старший сержант Женя Макаркин получил последнее письмо от своей девушки из Алма-Аты. За три года его службы писем она написала тысячу четыреста девять штук и Женя для них специально купил в увольнении рыжий чемоданчик с двумя замками. В целом получалось, что Лариска отправляла ему года два по письму в сутки. Процесс исправно шел, начиная с первой армейской осени пятьдесят седьмого года, сразу после октябрьского призыва. В пятьдесят восьмом и девятом конверты дневальные отдавали ему каждый день. Но к лету дембельского шестидесятого письма стали поступать намного реже.
Предпоследнее Лариска написала в июне, а последнее — когда он уже сделал дембельский альбом с фотографиями службы и друзей и когда украсил парадную форму всякими заслуженными значками, ленточками, тремя золотистыми витыми шнурами, пропущенными под правым погоном. Они провисали красивой петлёй до ремня и были специальной пуговицей закреплены на уровне груди. Голубые погоны ВВС полагались дембелю необыкновенные, с золотистой окантовкой, новенькие, прямо со склада. И ко всему этому выдавалась высокая фуражка с лихо прогнутым козырьком. А хромовые сапоги все увольняющиеся в запас недорого покупали у каптёра. Он их храбро воровал и отлучал от офицерских комплектов, прятал в глубинах кучи изношенной солдатской формы, необходимой для самой черной работы, а при явном риске с дембелей брал всего сто рублей, хотя такие сапоги в «военторге» стоили пятьсот. Не наглел. Молодец.
В предпоследнем письме Лариска намекала на то, что к ней липнет Женькин дружок со двора Серёга Дорофеев и просила, когда солдат вернётся, Серёге тому набить морду. Ну, а в послании заключительном сообщила Лариса, что они с Серёгой Дорофеевым ещё год назад расписались, просто она очень смущалась Женю огорчить, и в конце сентября шестидесятого уезжают на заработки в геологическую экспедицию куда-то на рога к черту, в какое-то селение «посёлок Геологов имени Кагановича», с дополнительным казахским названием «Кызыл козы» в Кустанайской области.
Едут они с геологами и с сосунком-сыном Алёшей на три года минимум — разведывать залежи бокситовой руды, чтобы у страны СССР было много алюминия. Она просила Женю не расстраиваться и уверенно убеждала, что он тут быстро найдёт себе невесту получше самой Лариски. Потому, что столица просто через край наполнена красивыми, добрыми и умными одинокими девушками, которым как раз таких мужественных и порядочных женихов как Макаркин не хватает катастрофически.
Женька попал служить в Военно-Воздушные Силы. В гарнизон под Оренбургом «Домбаровский» на военный аэродром всего в трёх километрах от села Домбаровского. На аэродроме базировался 412-й истребительный авиаполк с истребителями Су-9 и Миг-21. Солдат на три года набирали в полк помощниками к штатным технарям-офицерам и опытным старшинам-сверхсрочникам. Женька за службу выучил эти машины наизусть и очень здорово помогал механикам и техникам-мотористам. Получил кучу почётных грамот, знак «Отличник ВВС», знак «Отличник Советской Армии» и все три больших синих знака классности. От низшего третьего класса до знака «М» — а это «мастер» значит. То есть в чести был старший сержант Макаркин и его уговаривали остаться на сверхсрочную. Но Женя хотел выучиться на пилота гражданской авиации и жить дома. В Алма-Ате.
Ларискина метаморфоза из любящей и ждущей невесты в жену его друга Серёги подкосила Макаркина, естественно. Он изучил письмо трижды, бросил его сверху в чемоданчик на все предыдущие. Рвать почему-то не стал. Не смог. И через пару дней, не выходя из состояния человека, стукнутого молотком по голове, в пятницу после ужина свалил в «самоход». Перелез через высокий бетонный забор, предварительно переодевшись у каптёра в «гражданку» — твидовые брюки, поплиновую черную рубаху, серый в крапинку пиджак и остроносые туфли. Перелез и побежал в деревню Домбаровку, где имелся ресторан-кафе «Урожайное поле», который работал до полуночи. Там он надрался водки до состояния «больше не лезет» и на «автопилоте» к полуночи вернулся к забору части, на который залезть за пятнадцать минут смог-таки, но спуститься вниз аккуратно не вышло.
Он зацепился ногой за край верхний, его перевернуло лицом к забору, и он голову уронил на грунт с высоты двух с половиной метров. Над головой в полёте у него имелось довольно крупное тело, высокое и мускулистое. Этот факт приземление сильно усугубил до худшего травматического варианта и хоть не твёрдым был грунт, а голова так размашисто впилась в него, что шейные позвонки как-то выдержали, а мозг не сумел и сотрясся. Женька раскинулся почти на два метра в длину и чуть поменьше места заняли его разбросанные по сторонам недвижимые руки.
