— Это ж какой дурак придумал на второй день после такого праздника согнать людей со всей страны, чтобы послушать умнейшую и так всем нужную речь министра? — врач помоложе сделал Горбуновой укол в вену и уложил на прокол проспиртованную ватку. — Лучших позвали? Лучших, а как же!

— Грамоты дали всем, — улыбнулась Вера Фёдоровна, сжимая руку в локте, — «За высокий профессионализм в области просвещения и школьного образования». Тридцать лет из своих пятидесяти двух я неплохо русский язык преподаю и литературу. На пенсию через три года…

— У вас, наверное, ни на одной стенке места нет, куда последнюю почетную приклеить. Такой ковёр из грамот получше любого персидского, — погладил её по руке врач. — О! Цвет лица оживает, розовеет. Сейчас будет нормально. Давление в порядке. Нервы у вас расшатаны. А тут стресс от собрания всесоюзного. Переволновались. Масштаб! Министр лично сам живьём перед глазами! Учителя все невротики. Примерно после пяти лет работы рвутся нервишки. Насмотрелись мы таких больных. Учителя, врачи, директора магазинов в основном…

— Нет, — Горбунова хотела подняться, но доктор аккуратно уложил её в ту же позу. — Это у меня только вторая Почетная за все годы.

— А у нас первая, — засмеялась Майя Аркадьевна. — Мы молодые ещё. Рано нам две-три иметь. Я десять лет математику преподаю, Алтынай десять лет — географию. Да что грамоты? Про них и не узнает никто. Не будешь же её ученикам на уроке показывать. Да и коллегам, тем более. Они вкалывают не меньше нас. У всех почти близорукость, ларингит обязательно, неврастения, синдром хронической усталости, остеохондроз. И Почётных грамот за болячки никто им не даст. Поэтому нам дразнить их неприлично. На конференцию эту могли кого угодно послать. Выбрали почему-то нас. А почему? Другие не хуже. Ну, да ладно.

— На самолёте вам лететь можно, товарищ Горбунова, — врачи стали складывать свои инструменты в бежевый саквояж с красным крестом на одной стороне. — Только пузырьки взять с собой не забудьте. Ложку попросите у дежурной. Спишут потом как утерянную. И пейте в том же режиме. В Алма-Ате к кардиологу не надо ходить. Сердце ваше нормальное. Спазм был нервный. Ну, поправляйтесь. Через полчасика можно на воздух. Рекомендую в Сокольники съездить. И недалеко, и воздух там — нектар целебный.

И они ушли, оставив за собой смесь запахов спирта, йода, корвалола и ещё какой-то острой жидкости.

— Да мне уже намного лучше, — Вера Фёдоровна села, поправила платье. — Пошли на прогулку. Расскажем дома, какие они — знаменитые Сокольники.

Оделись и неторопливо пошли к метро.

— От станции «Преображенская площадь», а она прямо напротив гостиницы, до станции Сокольники пять минут ехать! — напомнила дежурная по этажу. — Вы не спешите. Приступ хоть и лёгкий, но это сердечный приступ. Вы уж поосторожнее там!

В парке поражало всё. Многовековые деревья, во-первых. Сосны, ели, берёзы, вязы, лиственницы, липы, осины и разные неведомые казахстанцам деревья да кустарники.

— В четырнадцатом и пятнадцатом веках, — говорила на ходу начитанная учительница литературы Горбунова, — здесь был огромный непролазный лес и все царские охоты, да и княжеские тоже проходили тут только с соколами. Отсюда и название. Соколиная охота была любимой прихотью знати не только Московской. В Сокольниках любили проводить время цари. Девочки, сам Иван Грозный и Алексей Михайлович, император Пётр I. тут ходили, где мы топаем! А парк сделали только в конце XIX века. Тут и жильё было для ремесленников, и дачи. Фёдор Шаляпин тут жил, знаменитые художники Алексей Саврасов и Исаак Левитан, посвятившие Сокольникам гениальное своё творчество. Картина Левитана «Осенний день. Сокольники» есть в Третьяковской галерее, но мы туда уже не успеем.

Учительницы побродили по Фонтанной площади, отмахиваясь от мелких брызг, которые не понятно каким образом улетали от зачем-то работающих зимой фонтанов на десятки метров, потом почти час разглядывали множество гипсовых скульптур огромных размеров, которые обозначали собой счастливую жизнь советских людей. Спортсменов, рабочих, крестьян, школьников и студентов. Там были и групповые семейные скульптуры.

Красивые семьи из семи-девяти старых, зрелых и малолетних граждан СССР обедали, вязали спицами, вышивали, делали скворечники, играли в футбол, на гармонях и гитарах, читали толстые книги, газеты и загорали на пляже под жарким, наверно, солнцем. Счастье было написано на гипсовых лицах и удовольствие от жизни. В Алма-Атинском замечательном парке имени Горького такого изобилия скульптурного не имелось. Через час добрались школьные учителя до святая — святых — до огромного и очень белого мраморного барельефа Владимиру Ильичу Ленину. Который глядел прямо перед собой на высеченные в мраморе его собственные слова.

«Не бояться признавать своих ошибок, не бояться многократного, повторного труда исправления их — и мы будем на самой вершине».

— Ну, ёлки, как прав был вождь! — Захохотала, пугая птиц на ближних деревьях, смешливая Майя. — Я вот все ошибки свои признала. Все вспомнила, пересчитала и покаялась перед троицей «Маркс, Энгельс, Ленин» Они у меня на блокноте тиснением выбиты. И многократно делишки свои греховные исправила. Теперь у меня только два любовника и долги я все раздала. До копейки. Даже брату родному. Устранила ошибки. И я наверху! На самом пике вершины! Вижу теперь, что выше-то и некуда! А, девушки?

— Ты легкомысленная мадам, — улыбнулась мудрая Вера Фёдоровна. — Ошибка — это если ты не веришь в советскую власть и лично Леониду Ильичу.

— Да больше, чем себе верю Ильичам обоим. И делаю всё, как учит партия, — Зимина продолжала смеяться. — Потому и живу как в раю. В очереди на квартиру всего триста сорок вторая. К шестидесяти годам получу. На холодильник «ЗиЛ» — сорок шестая. Успею получить. Была у меня ошибка, вышла я из очереди на квартиру. Зойка Латышева прикинула, что я при бурной своей жизни не доживу. Ну, так я через год её, ошибку роковую, исправила с трудом души и тела: опять записалась. Должна теперь дожить до шестидесяти. Обязана! А зарплата! Тоже пик! Сто десять рублей зарплата! Как у нашего министра. Вершина? Вершина!

После этих слов стоять возле памятника Ленину расхотелось всем. Женщины обошли с десяток красивейших каменных беседок, расписанных в бирюзово- голубых тонах и присели на пятнадцать минут в одинокой ротонде, приютившейся возле одного из многих прудов парка. Было тихо, по веткам сосен прыгали белки, стучал дятел и в легкие тугими струями вползал хвойный воздух, несущий в себе аромат вольной и бесконечной жизни земного чуда — парка Сокольники.

На центральной площади построили несколько маленьких закусочных, буфетов и столовых, поскольку обойти даже треть парка на пустой желудок было утомительно и для здоровья не хорошо. Перекусили так серьёзно и недорого, что дальше прогулка пошла медленнее и на ходу тянуло вздремнуть.

Но по пути подвернулся огромный, растущий прямо из земли стеклянный с перемычками купол метров в пятьдесят диаметром. Перед куполом крыльцо и толстая дубовая входная дверь, разрисованная разноцветными розами и отлакированная. Возле крыльца на стойке торчала табличка с буквами. «Большой розарий. Открыт специально к шестому Всемирному фестивалю молодёжи в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году». В розарии они полчаса стояли как верующие в церкви. Молча и благоговейно. Все розы в тепличном климате пахли одуряющее. Запахи разных сортов смешивались в один чудесный аромат, исходящий от каждого цветка, как в церкви исходит благодать от каждого святого лика. Потом дамы переглянулись, сделали глубокий вдох и вышли на морозец с розовым ароматом и нежным теплом в лёгких.

После розария они собрались было последовать указателю, который направлял к выставочным павильонам, где, судя по надписи на щите возле дорожки, побывало минимально пять миллионов человек. Но Вера Фёдоровна и Алтынай присели на скамейку возле указателя и дальше двигаться передумали.

— Ну, а я быстренько сбегаю, — Майя Аркадьевна была моложе, шустрее и от ходьбы силы её не иссякли, а желание посмотреть побольше только разгорелось.