Ягелло я благодарен за то, что он порой направлял меня в моих сомнениях. Так, я мучился вопросом, почему мы, да с таким рвением, служим системе, нам отвратительной, почему восхищаемся развитием оружия, могущего в один прекрасный день поднять нас всех на воздух, – верх шизофрении. Тогда Ягелло говорил:

– Шизофрения свойственна подчиненным, то есть она всеобща. Люди остаются на плоскости, ничего не могут с собой поделать. Раскольников был шизофреник: Наполеон и в то же время полуголодный студент. Сохрани он это знание при себе, пошел бы далеко.

Но он взял и убил процентщицу. Оковы, в которых его отправили в Сибирь, он уже носил в себе.

Достоевский же провел эксперимент на более высоком уровне и решил проблему. Здесь процентщицу тоже убивали, но преступление оставалось в духовном пространстве. Важен этот уровень. Можно опуститься на плоскость, предоставить ее самой себе, получать от нее удовольствие как от зрелища или же вмешаться.

До конца я его не понимал, поскольку в конечном счете нам приходится принять чью-то сторону и мы становимся уязвимы, как сами боги у Гомера. Но разговоры с Ягелло были для меня плодотворны, даже если мы не во всем соглашались – может быть, именно тогда.

Обычно Ягелло подкреплял свое мнение цитатами. Когда мы обсуждали эту тему, он достал из ящика зачитанную брошюру. Я думал, «Илиаду», но оказалось «Рождение трагедии»^xiv. Он прочел: «Проблему науки не познать на почве науки… На науку нужно смотреть через оптику художника».

Тут мы были единодушны, как и вообще во мнении, что нас не спасет ни поэт, ни огонь.

Обычно мы беседовали допоздна. Комната была прокурена, на столе пыхтел самовар. Ягелло любил крепкий чай. Еще он любил сигареты с длинным мундштуком; часто делал лишь несколько затяжек, не вдыхая. Он говорил: «Есть пороки, которые вытесняют друг друга. Когда я много курю, страдает желудок. Я обхожу это, выпивая много чая».

Даже между очень близкими людьми, даже между братьями остаются табу. Определившись с ними, мы вынесли их за скобки. Как-то раз – в сейме произошел очередной скандал – я застал Ягелло глубоко погруженным в газету. Он сказал:

– Просто смешно, что они никак не выберутся из безденежья.

Я ответил:

– А ведь у них в Померании богатейшая земля, где благосостояние было привычно.

Я старался выразиться нейтрально, но Ягелло, очевидно, все-таки расстроился. Тут зияла рана, как и у меня. Разница в том, что он еще не хотел мириться с потерей Польши, а я – Померании^xv. Дружба подверглась испытанию, которое выдержала.

Путешествуя сегодня, не только по Европе, но и по далеким странам, мы понимаем, что там под землей лежат наши братья. Они зовут нас, и нам, как сынам Кореевым в 87-м псалме, приходится терпеть. «Молитва в тяжких испытаниях и близкой смертельной опасности».

Наступила весна. Наши ночи длились все дольше; порой, когда мы расходились, уже светало. Служба не страдала, напротив: бодрствование переносилось на нее, как будто мы тренировались в абстрагировании. Мне было позволено участвовать в ранних верховых прогулках.

Дружба Ягелло принесла мне и поворот в карьере. После года в военном училище я получил лейтенанта; Ягелло тоже повысили – он стал младшим штабным офицером, и его перевели в берлинское посольство на должность атташе. Оттуда он выписал меня в качестве помощника. Это оказалось несложно; на дипломатической службе людей много. Ни моя надежность, ни годность сомнений не вызывали; возражений не было.

На новом месте мы продолжили наши беседы. Нам приходилось быть еще более осмотрительными, так как посольства весьма чувствительны; стены имеют уши, за любым общением наблюдают. Слово «дружба» не приветствуется. Как в старых семинариях, здесь предпочитают, чтобы в перерывах товарищи собирались втроем, не вдвоем.

И тут многому приходилось учиться. Ягелло показывал мне кое-какие не предназначенные для моих глаз досье, хотя знал, что я общаюсь со старыми друзьями и родственниками. Я жил в свое удовольствие и никуда не торопился.

Как-то утром, когда мы ехали верхом по Тиргартену, я мимоходом сказал:

– Ягелло, я уношу ноги.

Казалось, он не удивился:

– Я давно предполагал, а вообще-то знал с самого начала. Ты ждешь от меня огромного одолжения. Лучше бы ты мне вообще ничего не говорил.

– Именно этого я не хотел и не мог. Предлагаю тебе вставить в очередное донесение, у тебя-де появились сомнения в моей надежности. Я исчезну, прежде чем из Лигница придет моя отставка.

И опять подтвердилось: друг умел думать.

– Ответ поступит не из Лигница, так как донесение идет наверх, – сказал он, – к тому же мне полагалось бы доложить послу при первом подозрении. А главное: если ты исчезнешь сразу после этого, они, несомненно, заключат, что я тоже дерну стоп-кран, что мы в заговоре. Ты ведь изучал процесс Оппенгеймера.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.