В общем, вернулся в свой кабинет Афанасьев не в самом лучшем расположении духа. Только-только бухнул свой зад в крутящееся кресло с высокой спинкой, как зазвонил один из многочисленных телефонных аппаратов, стоявших сбоку от стола. По характерному звуку звонка, Валерий Васильевич понял, что звонит Тучков. Неприязненно покосился на телефон, потому что от Николая Павловича никогда никаких хороших вестей еще не поступало. Тяжко вздохнув, все же снял трубку, бросив коротко:

— Слушаю.

— Валерий Васильевич, включите телевизор, вторую программу, — не поздоровавшись, зачастил тот в трубку, лязгая зубами, что говорило о его крайнем и негативном возбуждении.

— А что там? — спросил Афанасьев, свободной рукой шаря по столу в поисках пульта от телевизора.

— Сами увидите, — не стал вдаваться в подробности кэгэбэшник и тут же отключился не попрощавшись.

Валерию Васильевичу оставалось только хмыкнуть на такое нарушение правил светского этикета. Впрочем, от всегда хамоватого Тучкова ничего иного можно было и не ждать. Найдя, наконец, пульт, сразу нажал на цифру «2». Экран вспыхнул и отобразил начало трансляции новостного канала «Вести». Мужской голос за кадром анонсировал новости на канале. Первой в этом списке была новость, буквально ошарашившая видавшего виды Валерия Васильевича. Бойкая и острая на язык корреспондентка «Вестей» выдала неприглядную сенсацию, изобличавшую мерзкие нравы своих коллег с Первого канала. Ее репортаж поведал о том, как руководство Первого канала вкупе с известным продюсером и телеведущим программы «Модный приговор» Александром Васильевым решили провести благотворительную акцию для сирот, больных лейкемией и находящихся в одном из московских хосписов. Широко распиаренная до этого момента акция подразумевала собой раздачу подарков всем, практически безнадежно больным, детям, находящимся в стенах больничного учреждения. В означенное время, все дети хосписа, которые еще могли ходить, прилипли к окнам, наблюдая, как во двор больницы заезжают две громадные фуры с подарками и сладостями для детей, в сопровождении многочисленной съемочной группы, руководством телеканала и сотрудниками передачи «Модный приговор». Бодренькие речи с банальными словами приехавших спонсоров, и съемки на камеру того, как большие дяди с телевидения обнимают худеньких ребятишек с обритыми налысо головенками, сопровождались выгрузкой шикарно упакованных подарков с игрушками и конфетами от лучших производителей. После съемок и сделанных на память фотографий представителей массмедия на фоне и среди коробок, перевязанных пышными бантами, дарители с помпой и под благодарственные возгласы малышни быстренько удалились восвояси преисполненные чувством выполненного долга. Когда же страсти от приезда «высоких» гостей понемногу начали стихать и одаренные сверх всяких ожиданий дети принялись распаковывать коробки, то выяснилась одна малоприятная деталь. Все до единой коробки с подарками и сладостями были ПУСТЫМИ. Вернее, даже не так. Они не были пустыми в прямом смысле этого слова. Коробки были набиты какими-то старыми тряпками, обрывками газет и опилками, так, чтобы со стороны и по весу они казались полными. Одним словом — бутафория. Девица еще щебетала о том, что руководство телеканала, узнав о таком «досадном недоразумении», искренне сожалеет о произошедшем, приносит извинения и еще нечто в этом роде. Но все это уже были просто слова, не имеющие никакого принципиального значения.

В отличие от своего друга и соратника Рудова, обладавшего взрывным и подчас плохо контролируемым им самим характером, Афанасьев мог поставить себе в заслугу свою извечную флегматичность и даже, на взгляд посторонних, некую расчетливую холодность, которую можно было легко принять за нерешительность. С одной стороны такая черта характера всегда помогала ему принять в ритме неторопливого средневекового гавота единственно возможное, а потому и правильное решение. Но с другой стороны, в Вооруженных Силах о нем сложилось мнение, как о тугодумном и нерешительном человеке, что порой мешало его карьерному продвижению. Но если кто-то вдруг ненароком поглядел на Валерия Васильевича в те минуты, когда он без отрыва следил за кадрами на экране телевизора, то его первоначальное мнение о спокойном и уравновешенном характере Главы Высшего Военного Совета было бы не просто поколеблено, а попросту опрокинулось всеми четырьмя колесами кверху. За те недолгие минуты просмотра репортажа о кощунственном поступке телевизионщиков его лицо несколько раз меняло свою окраску: от мертвенной бледности до яркой пунцовости. Глаза его налились кровью так, что сосуды готовы были лопнуть в любую секунду. В порыве дикого бешенства, которого он доселе за собой не замечал, он сорвал галстук, резинка которого от рывка лопнула со звоном, будто спущенная тетива лука. Губы, сначала шлепающие в непонятном режиме, наконец, со свистом и шипеньем выдавили антиатеистическое:

— Господи! Позор! Господи, прости!

Ничего не видя вокруг себя, слепо и нервно нащупал сбоку один из многочисленных телефонов. Зло сорвал трубку. Телефон был прямой, поэтому ни набирать номер, ни связываться с коммутатором не было нужды. На том конце провода, видимо, ждали этого вызова, без проволочек сняв трубку.

— Палыч! — заорал благим матом Афанасьев. — Ты меня слышишь?!

— Да, слышу-слышу, — начал было, подражая Зайцу из «Ну, погоди!», как всегда, ерничать Тучков, но быстро осекся, ибо до сих пор никогда не слышал трубного слоновьего ора вперемежку с матом.

— Е…ть всех в …! Расстрелять, к е…й матери всех! Немедленно! Слышишь, б…я?! Всех арестовать и расстрелять, х…й им до печенок! На площади, б…я! Позор, б…я, на весь белый свет! Совсем уже о…ели, мрази! Палыч, ты б…ть, меня слышишь?! Всех расстрелять — их самих, их родителей, их детей, их внуков, их прислугу, их собак и кошек! Доложить, немедленно об исполнении! Если ты их не расстреляешь, я сам приду и задушу всю эту шушеру! — надсадно орал он в трубку так, что на его крик примчался не только Михайлов, но и сидящий с ним в приемной Завьялов.

— Уже, — убийственно спокойным голосом ответил Малюта-Тучков.

— Что, уже, черт возьми?! — не понял Афанасьев.

— Уже арестовали, прямо на рабочем месте. Околоков подсуетился, — все тем же тусклым голосом, но с ревнивыми нотками повторил жандарм.

— Всех?!

— Основных фигурантов: гендиректора, продюсера, главного редактора, коммерческого директора, главного бухгалтера. Ну и это чмо пидорское из «Модного приговора», как там бишь, его? Васильева, кажется, с его чмошниками.

— Расстреляли?! — рявкнул в трубку диктатор, уже срываясь с кресла.

— Нет. Они сейчас в отделе полиции, на Усачева. Их пока только задержали для дачи показаний в качестве подозреваемых в…

Прибежавшие на крик Афанасьева Завьялов с Михайловым, восковыми фигурами застыли в недоумении на пороге кабинета. Но босс, в яростном ослеплении, кажется, не счел нужным хоть как-то объяснить свое возбуждение. Скорее всего, он даже не заметил их немого присутствия.

— Я приказываю вам, Николай Павлович, — лающим голосом перебил его Афанасьев, — арестовать всех членов их семей!

— Даже несовершеннолетних? — с ноткой сомнений спросил Тучков.

— Да! Я, кажется, ясно выразился.

— Но дети за отцов…, — как-то неуверенно промямлил, всегда жесткий до этого случая Николай Павлович. — Да и что мы им инкриминируем?

— Я сказал — арестовать и точка! — не стал слушать объяснений Афанасьев и уже собирался положить трубку, но Тучков не был бы Тучковым, если бы не подсыпал перца на свежую рану.

— Кстати, Валерий Васильевич, по последним данным их этого хосписа…

— Что там? — боясь услышать что-то страшное, едва прошептал Валерий Васильевич.

— В общем, тут такое дело…, — замялся в несвойственной ему манере Николай Павлович.

— Ну же?!

— От полученного стресса, в результате этой подлой выходки, сегодня ночью там скончались трое ребятишек. Не справился детский организм с потрясением и обидой. Вот такое, понимаешь, дело завернулось, — сумрачным голосом поведал жандарм о дальнейшем развитии событий.