Продвигался по лесу Вадим намного медленнее, чем по тракту. По дороге идти легко, а вот пробираться между деревьями, при этом внимательно прислушиваясь и приглядываясь, оказалось сложнее, зато и безопаснее, благодаря чему он первым увидел встречный небольшой отряд, и сразу же нырнул в густую поросль лещины, оставшись незамеченным.

Дружинники проехали, а вслед за ними прошёл ещё один крупный отряд. Дорога опустела. Вадим прислушался, вокруг стояла тишина, и он решил не шарахаться по обочинам, а смело вышел на дорогу и двигался по ней почти до самой темноты, когда чувство осторожности велело ему всё же вновь нырнуть в чащу леса. Зарослей Вадим не опасался, после того, что произошло в Чертовой чащобе, лес стал ему почти родным, и он многое для себя в нём понял и прочувствовал.

Через какое-то время ему пришлось вновь искать для себя укромное место, чтобы провести очередную ночь среди ветвей деревьев, благо больших и раскидистых великанов здесь имелось полным-полно. В поисках удобного места он прошёл ещё около километра, когда неожиданно для себя наткнулся на таких же, как и он, путников. Они прятались в той лощине, которую он высмотрел и собирался сам в ней переночевать.

Они уже разожгли костёр и теперь тихо переговаривались между собой, занимаясь приготовлением ужина. Всего возле костра находилось пять человек, все они оказались монахами и, судя по долетающим разговорам, шли в Москву по какой-то своей надобности. Монахи не замечали Вадима и даже не догадывались, что он рядом. Мирные разговоры о житье-бытье убедили Вадима в том, что они действительно монахи, и действительно идут в Москву. Он долго прислушивался и обдумывал свои действия, пока не решил, что лучше присоединиться к ним и продолжить путь вместе. И даже помочь, если что.

— Бог в помощь! — внезапно сказал Вадим, выходя из зарослей, но подходить к костру слишком близко не стал.

— Кто здесь⁈ — Монахи вскочили, двое из них обнажили оружие, ещё двое схватились за крепкие посохи, обитые на концах калёным железом. Лишь один из них остался спокоен и взялся правой рукой за огромный, блестящий в свете костра крест. Вадим взглянул на простые сабли и скривился. С такими клинками много не навоюешь.

— Я — калик перехожий и человек прохожий, вот решил к вам на огонёк забрести, добра нагрести. А то одному путешествовать тяжело.

— Выйди на свет! — сказал тот монах, что не был вооружён и сейчас стоял, держа в руках перед собой большой серебряный крест.

— Хорошо.

Вадим шагнул в круг света, образованного от пламени костра, и посмотрел прямо в глаза монаху. Тот не отвёл взгляда, а в свою очередь впился в гостя цепкими глазами. Он что-то прошептал и поднял крест перед лицом Вадима. Серебро вспыхнуло белым светом и пустило луч в сторону Белозёрцева. Свет погрузился в кожу лица и потух, растворившись в ночи.

— Первый раз вижу такое! — не сдержал эмоций монах. — Кто ты, путник?

— Поместный дворянин из Литвы.

— Странно, свет дал понять, что ты человек, и в то же время указал, что тебе знакома и тьма. Если бы он не освятил тебя, я бы подумал, что ты нечисть, если бы не исчез в тебе, то я понял бы, что ты обычный человек. Если бы отразился обратно, значит ты нелюдь!

— Ты мог бы и не говорить мне о том⁈ — резонно заметил Вадим, сильно удивившись такому ответу.

— Мне незачем врать. Врать, значит, предаваться греху клеветы, не тем тогда я занимаюсь, если буду нарушать свои обеты. Кто ты, если человек, и кто ты, если знаешься с врагами рода человеческого?

— Я поместный дворянин Вадим Белозёрцев из Литвы. Многое я пережил: и с нечистью сражался, и с мертвяками богопротивными боролся, и в местах разных побывал, о которых и говорить тошно. Много я уже испытал, а сколько ещё мне придётся, того и сам не ведаю. Потому, видно, и луч светоносный не распознал во мне обыкновенного человека. Отразились и на мне битвы с врагом рода человеческого, что и подгадили, насадив свою ауру. А иду я из Оптиной Пустыни, которой уже и нет. Шёл мимо Козельска, да мимо Калуги, а путь свой держу на Москву, хочу поклониться тамошним святыням, да работу себе найти и к делу хорошему приноровиться.

— Ауру? Интересно глаголешь, сын мой, видно, учёный ты, хоть и не скажешь того по тебе. Оптина Пустынь? Слышал я про такую, но что с ней приключилось? На Москву идти сложно и суетно, а особливо одному: и спину прикрыть некому, и один в поле не воин.

— Но и вы, стало быть, тоже идёте на свой страх и риск, мало слишком вас, чтобы врагу мощному и многочисленному противостоять.

— В этом ты прав. Мало нас осталось, было больше, но не все смогли пережить тяготы пути нашего. Оттого и идти приходится долго, да со всеми предосторожностями. Вот тебя встретили, неведомый человек. А что ты делал в Оптиной Пустыне и что с ней приключилось?

— Погибла моя семья, а я сам заблудился и вышел к ней, меня приютили, а потом напали мертвяки и в битве все полегли, один я и выжил. А Пустынь сожгли сами раненые, мертвяками дабы не уподобляться своим образом и подобием бесам богопротивным, и не становиться нечистью глумливой, не быть врагом с этого момента и до конца жизни всему роду человеческому. Тяжкий крест они подняли, да руки у них не дрогнули, так и взошли к Богу через Голгофу огня очистительного.

— Да, не ожидал я такого. Спасибо за твой рассказ, путник. Скажи только мне, как на духу, признайся, не обманывая, тебя кусали черти смертоносные?

— И кусали, и царапали, и грызли, но не смогли из меня сделать ирода нечеловеческого. Я всё равно остался человеком и человеком же умру. Не хочу по-другому жить. Лучше так, чем никак. Можете проверить.

— Я вижу это и чувствую, литвин. Святой крест говорит мне о том, что слова твои идут от сердца, а не от разума, а всё, что идёт от сердца, то и есть правда, хоть горькая, хоть сладкая, хоть безжалостная. Правда, она либо есть, либо её нет. Поэтому на тебя так странно отреагировала святая магия. Теперь я многое стал понимать. Ну, что же, братия, давайте примем к своему костру этого отрока, верю, что не обманывает он и способен помочь и принести помощь нашим страждущим сердцам. Но прочитай молитву отцу нашему!

Вадим сначала хотел пожать плечами, но сам себя успел мысленно одёрнуть. Молитва, которую он хорошо изучил в Пустыни, сама напросилась на язык, и он протяжно, как и учили, прочитал «Отче наш», затем «Молитву Пресвятой Богородице» и, чтоб уж наверняка, «Псалом 90».

— Я верю тебе, литвин. Нечисть или нелюдь не смогла бы их прочитать, да ещё и наизусть, да три подряд. Боятся они слова Божьего, это, как признать, что он есть и он выше их. Того они не признают никогда! Что же, нелёгок был твой путь, но и нас наш изрядно утомил. Присаживайся к костру и вкуси с нами пищу нашу. Потрапезничай, чем Бог послал.

— Я сейчас, только мешок заберу, — и Вадим исчез в темноте, чтобы появиться у костра ровно через минуту. Монахи уже убрали сабли, но всё равно переговаривались между собой и переглядывались. Появление Вадима с мешком их не удивило, хоть все и изрядно напряглись. А когда он тоже стал доставать продукты, послышались одобрительные возгласы.

Старший монах осенил хлеб размашистым крестом, потом понюхал, попробовал на вкус и положил ко всем остальным продуктам.

— Трапезничаем, братья, то добре!

Монахи приступили к еде, а вместе с ними и Вадим. Еды оказалось не много, и скоро со всеми продуктами было покончено.

— А сколько же ты упокоил мертвяков, добрый молодец? — снова спросил Вадима старший монах, как только трапеза завершилась.

— Я их не считал. Полсотни, может, больше сотни. Не помню, по-разному всегда было. Давеча двоих пришлось упокоить, но сейчас я никого не чувствую.

— А ты можешь их чувствовать?

— Иногда, когда они совсем близко.

— Понятно. Ну, что же, если это правда, то нам сильно повезло.

— Я бы вам советовал в село вернуться, что неподалёку отсюда. Это вотчина какого-то Хрипуна. А по тракту поляки постоянно ходят, да казаки, не ровен час, поймают и всё отберут.