– Ну, что там на воле? – неожиданно писклявым голосом спросил Гурин.

Евсей пожал плечами и улыбнулся – голос до смешного не вязался с комплекцией больного.

– Что-что, – вклинился Михаил Михайлович. – Воруют!

– Ну не все же, – пропищал Гурин, вновь вызвав улыбку Евсея.

– Все! – упрямо и серьезно произнес Михаил Михайлович. – А кто не ворует, тот примеривается, что бы стащить.

– Не знаю, я не воровал, – обиделся Гурин.

– Поэтому и лежите в этой дыре, – азартно проговорил Михаил Михайлович. – А воровали бы, лежали бы в Свердловке, в отдельной палате, с телефоном и персональной уткой.

– Папа, не горячись, – Эрик поправил подушку за спиной отца.

– Зато в этой дыре – лучшие врачи города, а не блатники! – мстительно воскликнул Гурин. – Если бы не они, на моей койке тоже бы свернули матрац. И на вашей тоже!

– Веселые ребята, – компанейски произнес Наум Самуилович, поводя головой в сторону говорунов. – Конго не сдается!

– Да, мерзавец Чомбе, прислужник американского империализма в Африке, – поддержал Михаил Михайлович. – Но наш Никита им покажет кузькину мать! Как он выступил на Конгрессе по вооружению! Читали во вчерашней газете? – и, сделав паузу, Михаил Михайлович озаренно воскликнул: – Слушайте, Гурин, а вы на Никиту Сергеевича похожи! На Хрущева, ей богу!

– Мне бы его вычеты, – благодушно согласился Гурин.

Обе половины двери со стуком распахнулись под напором широкого зада, обтянутого белым халатом. Следом показалась спина. Потом и вся сестра, держащая в руках штатив с капельницей.

– Оленин, готовьте руку! – скомандовала вошедшая. Михаил Михайлович положил на тумбу руку, бледную, с серой вязью вен. Сестра остановилась у его кровати, поправила краники банок, подобрала иглу и, наметив подходящее место, ввела иглу у локтевого сгиба.

– Шли бы вы домой, – сказала она Эрику. – Небось всю ночь просидели тут.

– Боится пропустить исторический момент, – проговорил Михаил Михайлович, – когда я встречусь с Отцом нашим небесным.

– Ладно, ладно, – прервал Эрик, – не торопи судьбу, Миша. Мы с тобой еще увидим небо в алмазах, – и, обратившись к сестре, поинтересовался, скоро ли придет доктор Селезнев.

– У них конференция, – ответила она, что-то рассматривая на капельнице. – И сегодня профессорский обход, так что Селезнев не скоро появится.

– Что значит «не скоро»? – спросила Наталья.

– Что-нибудь после обеда. Когда профессорский обход, график ломается, – ответила сестра.

– Вот вы и возвращайтесь домой, – предложил Наум Самуилович. – Видите: я – молодец. Так и матери скажите.

Эрик подошел к Евсею. Они оказались почти одного роста и оба какие-то тощие.

– Я вас знаю, – проговорил Эрик. – Видел на студенческом вечере в Пединституте, в Старый Новый год.

– Вы тоже у нас учитесь? – Евсею Эрик понравился.

– Нет, я закончил Электротехнический, – ответил Эрик.

– Ну. В ЛЭТИ вы – молодцы. «Весна в ЛЭТИ», я хорошо знал ребят.

– Да, они молодцы. По всей стране ездили с этой «Весной», – кивнул Эрик. – Где вы теперь? В школе?

– Нет, на вольных хлебах, – усмехнулся Евсей. – Ищу работу. А вы?

– Я в аспирантуре остался.

– Евсей тоже б попал в аспирантуру, – не удержался Наум Самуилович. – Если бы не его дурацкий язык.

– Об этом еще Эзоп предупреждал, – улыбнулся Эрик. – Хочешь попасть в аспирантуру – попридержи язык.

Сестре чем-то капельница не нравилась, опять краник пропускает. И попросила Эрика присмотреть, пока она сходит за другим прибором. Эрик покорно занял место у штакетника.

Наталья устремилась за сестрой. Догнала ее в коридоре и уточнила, где проводят конференцию – в кабинете заведующего отделением или в ординаторской – со времени, когда Зоя лежала в этой больнице, Наталье не раз приходилось подлавливать ее лечащего врача. Более того, она, кажется, знала доктора по фамилии Селезнев в лицо. Пока шли рядом, сестра сообщила, что отец этого Эрика, профессор по каким-то «древним грекам», очень плох, он не в состоянии лежать, задыхается. И всю ночь полусидит, замучил сына. Что же касается Наума Самуиловича, она пока не знает – тот только поступил, но, видимо, ничего хорошего. Сейчас ему получше, а привезли совсем плохого.

Оставив Наталью у ординаторской, сестра ушла в процедурную.

Из-за фанерной двери ординаторской слышались голоса и смех, судя по всему, конференция заканчивалась.

Наталья прислонилась спиной к слепому, измазанному до половины серой краской окну. Раньше здесь стоял бурый, в каких-то пятнах, диванчик с продавленным до пола матрацем, из которого вылезали нитки. Зоя лежала в больнице почти месяц, у нее что-то было с почками. И Наталья частенько поджидала на том диванчике доктора. Зою лечила известный в городе врач-нефролог Елизавета Моисеевна Арьева, попасть к ней считалось большой удачей. И верно. Зоя о почках своих забыла. Во всяком случае, не вспоминала. Как не вспоминает о своей лучшей подруге вот уже несколько месяцев. Наталья почувствовала отчуждение Зои почти сразу после свадьбы. Более того, за столом коммунальных платежей однажды утром появилась новая сотрудница. И Наталья узнала, что Зоя перевелась в сберкассу куда-то к черту на кулички, в далекий район новостроек «Гражданка дальше Ручья», названный народом – ГДР. Зоя в ГДР снимала угол с пропиской у какой-то тетки. И почитала ее как мать – своих родителей у Зои не было. Иначе и быть не могло – Зоя обладала на редкость уживчивым и добрым характером. Нужна веская причина, чтобы отдалить ее от подруги. И Наталья догадывалась о причине. Даже странно – Зоя так активно торопила ее замужество и в то же время. Вероятно, так всегда происходит в подобных неразрешимых обстоятельствах.

Доктор Селезнев первым покинул ординаторскую. Наталья сразу узнала его. Невысокого роста, широкоплечий, круглолицый крепыш в белом застиранном халате, доктор скорее походил на борца. Оценивающе оглядел живот Натальи, и взгляд его потеплел. Возможно, доктор узнал ее. Что он мог сказать о вновь поступившем больном Дубровском? Пока нет подробного анамнеза, но предварительно, по первичному осмотру и кардиограмме, у больного Дубровского прочитывается коронарная недостаточность с выраженным склерозом коронарных артерий и стенокардия. А учитывая общее состояние организма – положение больного серьезное, но не безнадежное. Методика лечения пока не определена, но в больнице есть необходимые лекарства, так что беспокоиться не о чем.

– Вера! Кому капельница? – прервал себя доктор, глядя поверх головы Натальи.

– Оленину. Тот прибор мне не нравится, краник пропускает, – ответила сестра.

– Оленину капельницу отменить, – проговорил доктор. – Вкати ему струйную. Полкубика. Строфантина и мочегонного. Он спал ночью?

– Куда там. Всю ночь просидел. И сын был рядом. Атак ничего. Болтает вовсю, сами знаете – профессор.

Сестра вернулась в процедурную, унося обратно штакетник с капельницей.

– Вот и все, что я могу вам сказать, – доктор вновь обратился к Наталье. – И сколько уже месяцев? Пять, шесть?

– Пять, – Наталья продела пуговицу в петлю кофточки, на животе.

– Отец известен? – с грубоватым участием проговорил доктор. – Приличный парень?

Так нередко разговаривают врачи-мужчины, полагая, что профессия дает им особое право свойского тона, рассчитанного на доверие.

– Отец ребенка – мой муж! – отбрила Наталья доктора. – И весьма приличный парень.

– Извините, – засмеялся доктор Селезнев и дружески тронул ее плечо. – Сегодня профессорский обход, а я болтаю с вами.

Наталья вернулась в палату.

Евсей и Эрик о чем-то оживленно разговаривали. Наум Самуилович срезал ножом груши и складывал дольки в блюдце. Михаил Михайлович прикрыл глаза. Гурин сидел на кровати, свесив ноги в теплых носках и накинув больничный халат мышиного цвета. Двое других больных продолжали спать.

– У нас в роте был старшина, – проговорил Гурин, ни к кому не обращаясь. – Так он во сне хрюкал, как кабанчик.