Литмир - Электронная Библиотека

— Э-ээ-эээ-хх!.. — затяжно зевнул я. — На кой на кладбище ходите?

— Ужинаем. Пробу снимаем. Неудобно в медчасти, до того как принесут ужин больным.

— Так нет, ээ-хх, во взводе госпитализированных.

— Будут.

— Вот тогда и будете ходить, зачем сейчас… э-ээ-хх?

— Т-ээ-к… за этим, — щёлкнул Лебедько пальцем по шее.

— Зачем, зачем?! — отметил я выразительный ответ, куражом в отместку мне попахивающий.

— Попеть.

— Э-ээ-хх!.. Кто ротное имущество охранял, пока вы там пели?

— Проход в «миске» один, охраняется, а из наших кому нахрон нужны доспехи — вы же сменили коды их активации. Продукты? Так поём мы в ужин, морпехи в трапезной все сидят, жуют.

— Э-ээ-хх!.. Марпехи, не морпехи… Бросьте уже эти ваши вэдэвэшные закидоны. Идите, прапорщик, ложитесь спать. Завтра до подъёма лейтенанта с ефрейтором ко мне. Сами не приходите, без вас споют про голоса на кладбище.

— Таким разом, разрешите отправиться за Камсой.

— За камсой? Закусывать?

— За лейтенантом медицинской службы Комиссаровым. Его в лагерь приведу к утру, майор Каганович и ефрейтор Селезень с отделением прибудут к вечеру. Сварочный аппарат принесу, ребятки ранцы доставят.

— Второй комплект? Ранцы-то на погибших были, Президент распорядился забрать вместе с оружием и мобильниками.

— Наши ранцы, не армейские. «Школьные». У менялы выменял ваш убиенный дядя.

— Селезень. Кто таков? Почему не знаю?

— Ефрейтор Селезень — начальник разведки Вооружённых Сил Пруссии, командир разведотделения. Был оставлен в лагере, нести караульную службу. До утра останется базу законсервировать.

— А… Ну да… Можете идти. Постойте. Старшина Балаян и вы — старые друзья, почему не уважите? Доложил, что бороду вы сбрили, а по всему телу волос оставили. Вшей завести?

— Хлеб… насущенский уважил, теперь чешется. Но не от вшей: живность, кроме людей, на острове не водится. Зуд, опрелости.

— Ошейника и браслетов не носите. Я приказал трико-ком надеть и активировать.

— Мне эти цацки малы. Хлебонасущенскому, Батюшке и Чону Ли выдали браслеты и ошейник не индивидуальной по запястьям и лодыжкам подгонки, тоже чешутся. Нет, знаю, к размерам самого трико-ком претензий нет — эластичное, из коралла «силикон». Надо, усядется, надо, вытянется — ляжет по фигуре. Браслеты — не по рукам и не по ногам, ошейник душит.

— Каптёркой занимаетесь?

— На водокачке только что не ночую.

— Каптёрка в башне, вне расположения лагеря под куполом-ПпТ?

— Вы распорядились найти подходящее место, я и нашёл. В подполье, тайной будет. Пираты на шарах прилетят, где нас, думаете, запрут? В башне водокачки. Чтоб в ней, вне «миски», поздыхали. А мы там спокойно оденем экзоскелеты, доспехи, вооружимся ножами и сапёрками. И продсклад там же, с каптёркой определю.

— Разумно… Продовольственный склад… не лучше ли в подполье столовой, в вагоне-ресторане, разместить, где при колхозе вашем был? Ладно, закончим обустройство лагеря, решим. Священник на вас, старожилов, рапорт подал: перед сном не молитесь.

— Это Батюшка-то? Да он сам будучи и колхозным бухгалтером по совместительству все молитвы позабыл. На службе в лагере спорол лычки младшего сержанта и во всученной ему мосфильмовской поповской рясе стал выёживаться, лишь бы в наряды не заступать, караульную службу не нести, тот ещё перец.

— Придать кого из пехотинцев? Идти на базу ночью.

— Мне провожатые только обуза.

— Старшине передадите моё распоряжение вызвать утром лейтенанта с ефрейтором.

— Слушаюсь.

Лебедько ушёл, и я завалился в гамак. Уснул, ботинки с крагами только сбросил и голову приткнул к импровизированной подушке из свёрнутой в валик хэбэлёнки с крагами.

Утром разбудил старшина с докладом о прибытии лейтенанта и ефрейтора. Я с трудом разлепил веки и увидел длинного, худого как жердь лейтенанта Крашевского и высокого, но всё же на полголовы ниже офицера, неполного, но с животиком, круглолицего ефрейтора Хлебнасущенского. Он стоял в стойке «руки по швам», прятал пальцы за «крыльями» красноармейских галифе — почёсывал, заметил я, тайком бёдра.

Доложились.

Подав команду «кругом», я поднялся и уселся. Из котелка на столе достал и вправил в рот бюгель. Развернул подголовный валик, оделся. Выставил из-под гамака ботинки, обулся, краги на ногах стянув только наполовину. И, не удосужившись повернуть подчинённых к себе лицом, спросил в спины:

— Кто матчасть охраняет!

— Прапорщик Лебедько! — отрапортовал лейтенант.

— Он же ночью ушёл на базу, в лагерь.

— Вернулся.

— Один?

— C Коганом, Камсой и Селезнем.

— Что такое?

— Привёл зампотылу майора Кагановича, лейтенанта медицинской службы Комиссарова и ефрейтора Селезня с разведотделением!

— Кру-у-гом! Вчера вы… не пели. На кладбище не ходили. Без прапорщика не смогли? Или голосов замогильных боитесь? А, лейтенант?

На этом моём вопросе Крашевский ссутулился, а ефрейтор насторожился и прекратил чесать исподтишка бёдра. Не дождавшись ответа ни от одного, я скомандовал:

— Слушайте мой приказ: на плац — и по сто тридцать кругов сделать, чтобы всю дурь выветрить. Бегом… арш!

Позёвывая, запросил у комлога время. До подъёма оставалось ещё восемнадцать минут. Переусердствовал старшина. Проделав манипуляцию с ботинками, крагами, хэбэлёнкой и бюгелем в обратном порядке, улёгся в гамаке на живот и крепко уснул — так крепко на острове в последний раз.

* * *

До завтрака я зашёл в модуль лазарета. На охране матчасти стоял Крашевский. По углам процедурной спали Каганович, Лебедько и Комиссаров. Проверил печати на фляжках, одну взял в карман. Распорядился майору стать в караул, лейтенанту спать, через десять минут разбудить прапорщика и направить с Комиссаровым на воинское кладбище, и по пути захватить в столовой три кружки.

Комиссаров — тщедушный, небольшого росточка мужичок, одет в медхалат и телогрейку, в которой из пропалин торчала вата, обут в кеды. Видимо, в одних трусах: ноги под медхалатом, ему ниже колена, голые. Икры шерстью, как у макаки, заросли. Не шёл — еле плёлся, уцепившись за резинку адидасовских брюк прапорщика (приоделся на кладбище). Только подойдя близко и услышав звук свинчиваемого с фляжки колпачка, поднял голову, оживился. «Свечи» из носа высморкал, сменные в ноздри не заправил. Я этому не подивился, знал об этой странности у старожилов.

— С «макариками» не пьёт, — пояснил Лебедько, подставив мне под фляжку три кружки. — Хворает фельдшер. Разрешите поселиться ему в больничке, Крашевский присмотрит, вылечит.

Я прапорщика не остановил — не возмутился с требованием доложиться по форме, «свечи» не называть «макариками», не по-уставному. Разлил спирт молча.

Прежде чем выпить поминальную у дядиной могилы, Комиссаров не сводя с меня глаз запустил пальцы себе в усы и бороду, вырвал резец и положил поверх надписи, вырезанной по дну армейского котелка. Котелки и алюминиевые миски применили навершиями обелискам. Обожгли столбики огнебаллистой и на верхушки насадили эту самую посуду с надмогильными по дну надписями.

Этот доходяга мстить будет не на живот, насмерть, воспринял я так церемонию медика.

Ветерок откинул пряди волос с висков, и я увидел мочки ушей лейтенанта — бутылочками настолько крупными, что, видимо, боясь обрыва плоти, Комиссаров воткнул их «донышками» в раковины ушей.

Выпили.

— Помянём и комиссара с разведотделением вашей полуроты, — занюхал лейтенант высушенной банановой кожурой, прежде им вымоченной в кружке со спиртом: — Погибли они по недоразумению, но держались молодцами.

Прошли к братской могиле разведчиков, выпили и здесь.

— А теперь пойдёмте, помянём крестьян.

Обогнули наблюдательную вышку, купол-ПпТ и вышли к крестьянскому кладбищу.

Лейтенант подвёл к одинокой могиле в углу погоста, дальнего от башни водокачки.

Готовились к похоронам, я к холмику тому подходил. Обелиска тогда не было — дощечку и крест из мотыжных тяпищ забрал Лебедько, заменить на столбик и скопировать эпитафию на дно миски. Мне сказали, что покоится здесь экс-президент Пруссии, основатель и первый председатель колхоза «Отрадный», умерший от неизлечимой болезни. Сейчас прочёл мельком окончание надписи:

7
{"b":"888407","o":1}