— В Отрадном всегда были башни, однажды все три увезли пираты. У них тогда перемирие было, с ЗемМарией тоже, ни хрона не боялись, все на остров заявились, и волки, и мустанги, и драконы. Правда, разграбили только Отрадное, Мирное и Быково не тронули. Башни все три, всё металлическое, колокола звонницы бронзовые и те увезли. Бак водокачки оставили¸ в ржавчине заготконтора не принимает. Стенки резервуара истончились от коррозии, потому-то вы и продырявили из пулемёта. А башни новые, из запасного комплекта, что в Мирном хранились и были переданы возрождённому колхозу «Отрадный», вы — марпехи: прикололись арабы — пожгли огнебалистами. Вот только нафиг, бойцы в окопах сидели, — ответил прапорщик. — Закусите грушей.

Выдохнув в сторону, я выпил кисель.

— Этот не горчит, — похвалил, утирая рукавом губы. К закуске не притронулся.

— Пираты, — тоже выпив, продолжил Лебедько, — прилетели на воздушных шарах, сутки над куполом висели. Пили, ширялись, песни горланили. Пришлось башни демонтировать и вытащить в проход. Башни — «силосные», каркас из трубы стальной, обшивка дюралевая, в Огайо на металлолом сдают. Деактивировать на время «миску» поостереглись: пираты могли и не сдержать слова оставаться в корзинах.

— А вы, где были, Вооружённые Силы Пруссии?

— Так в то время в полку на Марсе. На Земле, бежали взводом из-под ареста, на Бабешку прибыли уже на пепелище, в деревне уже без башен обосновались. Крестьянствовали помаленьку, а поступили на службу Пруссии, полевым лагерем стали у котлована, что на полпути от Отрадного к Быково. Служили, пока вас сюда не принесло. Упокой, Господи, душу Бати, Хрон в печень виновным в его погибели. Слава воинам по нелепости павшим. И успокоение на небесах безвинным крестьянским душам. Выпьем не чокаясь.

Одной рукой Лебедько крестился, другой разливал из жбана по кружкам кисель.

— Грушу не помыл, хотя бы обтёр.

— Так ведь не из земли, из песка выкопана, в каком ни жучков, ни червячков. Вам, капитан Вальтер, предлагают выгодную сделку: кроме башен — семена, удобрения и мотыги. А в исподнем одном останемся… что ж, и дяди вашего вэдэвэшники пахали здесь только в матросских тельняшках, трусах да гюйсах, сам полковник в кальсонах председательствовал. Ему за бушлаты только семена и мотыги дали, а вам — семена, мотыги и удобрения с башнями! В зиму бойцов в зипуны оденем, что остались от Батиного взвода. Сообщить мирнянам, что согласны мы?

— Кисель даже сладковат. С сахаром? — спросил я, заглянув в жбанок и понюхав со дна.

— Сахар не пахнет, — поставил прапорщик на стол второй жбан наполненный киселём до краёв горла и поджёг зажигалкой вершок. — Больше возьмём семян ржи, укропа, петрушки, подсолнечника и свёклы. Свёклу на сахарный сироп пустим, подставляйте кружку. На сиропе кисель крепче и гореть будет не голубым, красным пламенем. А пахнуть — «тройным». Помните, в Хрон, когда сухой закон ввели, этим одеколоном торговали в парикмахерских и бильярдных. Тогда вы юношей и, должно быть, курсантом офицерского училища были. Что сообщить мирнянам?

— Наливай, — согласился я.

Башни хранились в ящиках из пластиковой гофры, две были обычными типовыми хранилищами для силоса, а вот третья оказалась сюрпризом не только для нас, но и для самих мирнян. Сразу и не признали «отвод» — узел из двух труб, используемый в прокладке газоперегонных магистралей. Я взять согласился. Из катаной стали трубы эти — надёжное место для ротного сейфа, в котором хранились штандарт, документы, печать, спецназовские ножи и «свечи» (респираторные спецфильтры). Боялся я, мирнянские пацаны сопрут.

Не доставало, как оказалось, ратушной башни с часами, она же звонница. Смущённые, соседи поделились колоколами.

Отвод установить я приказал не в кругу фундамента от сгоревшей ратуши, а между казармой и столовой, задействовать под командный пункт и — прапорщик Лебедько настоял — звонницу. Целые дни я проводил на КП. Сидел напротив оконца — прорези десять на тридцать сантиметров, на проделку которого два лазерных клинка спецназовского ножа угробили.

Попасть в КП составляло мне немалых трудов. Входом служила меньшая по диаметру отводная труба, проделать дверь в стенке большей трубы — ещё с десяток клинков загубить — я запретил. Торчала врезка высоко, потому как, устанавливали отвод, вырыть яму глубже не удалось: под четырёхметровым грунтом наткнулись на сплошной камень. Лебедько предложил на выбор, из оставшихся каркасных брусьев ящиков (брусья и гофру пустили на нары в казарме и на заделку сгоревшей в окнах вагона-ресторана парусины) сделать мне стремянку или стол с табуреткой. Я выбрал второе. Подпрыгивал, подтягивался, втискивался в узкое для моих плеч жерло и полз. Благо, внутри не спрыгивал: в трубу насыпали песка, подняли тем самым уровень пола. Сползал на стол, вытаскивал из-под столешницы табуретку, садился. Через оконце сержанты принимали наряды на работу, передавали мне нормативки, возвращали ножи после бритья. Им прапорщик для того смастерил приспособу: ходули; по очереди на них становясь и получали наряды. В тесном помещении — разведёнными руками стенок доставал — сейф я поместил по центру помещения. Уложенным на попа, дверкой к верху закопал в песок. Столом и табуреткой заставил.

На КП я и обедал, дневальный по взводу порцию приносил. Котелок в оконце не пролазил, я похлёбку через гильзу без капсюля тянул. Патрон — длинный, от подводной винтовки; рядовой Милош, дуралей, пульнул в суматохе, когда в стычке с прусаками я дал команду уничтожить из шмелетницы купол-ПпТ забарахлившего боевого щита ротной БММП. А обычно повар ефрейтор Хлебонасущенский, на ходулях стоя перед оконцем с котелком, с ложки меня кормил.

Честно признаться, оставался я весь день на КП не из-за трудности попасть внутрь, а и потому, что не хотелось мне полоть. Но и сидеть в трубе не подарок: дневать приходилось сидя на табуретке, под столом раскорячив ноги. Потому, что на дверце сейфа ступни мёрзли, даже в ботинках с крагами. В полку на учениях каждый раз «крестил» конструктора: корпус сейфа спроектировал тот из лёгкого кевлара, а дверцу зачем-то из листа броневого. Со старшиной Балаяном и старшим сержантом Брумелем на переменку таскали. Ещё в трубе и сквозняк донимал, когда взвод уходил на прополку и купол-ПпТ на время подзарядки генераторов деактивировали. Сифонило сверху, за спиной и через оконце в лицо. Песком всю голову секло, капюшон-ком «перчика» только и спасал. Лебедько смастерил заслонку из стального листа, поначалу я ею закрывал лаз, сидел, затылком подперев, а вырезал прапорщик на ней надпись «КОМАНДНЫЙ ПУНКТ. ВХОД», — оставлял на входе. Подпрыгивал и в висе на одной руке вынимал заслонку, подтягивался, подхватывал пальцами ноги, вползал в жерло отводной трубы и за собой закрывался той заслонкой. Маята несусветная, но всё-таки это не полоть. И всё же три раза на дню меня неудержимо влекло сорваться и бежать на поля — это, когда звонил заутреннюю, обедню и вечерю. На вершке трубы уложили перекладину, подвесили к ней колокола и проволочную лестницу подцепили. Очень обрадовался Лебедько моему желанию совмещать должности председателя колхоза и звонаря: теперь мог вместо меня показывать солдатам, как сеять и полоть. Трепал (по выражению прапорщика) я верёвки с колокольными языками, — уши закладывало. Но не это подмывало отказаться от службы звонарём — стыд: я не мог научиться церковному звону. Рядовой Мелех бился, бился, обучая меня, а подарил затычки в уши, вырезанные Лебедько из клубня топинамбура, в сердцах оставил это безнадёжное дело. «Марш овэмээровцев» — этот я всё же, хоть и с горем пополам, освоил.

Однажды и ночь просидел я на КП — киселя перебрал. Отметили день рождения рядового Милоша. Пробудившись рано утром, я просунул гильзу в оконце, но вместо похмельного киселя потянул один воздух. Стошнило. Гильзу выронил, в блевотину угодила. Присыпал песочком, благо на столе скопилось. Кликнул дневального и приказал гильзу промыть, поднять по тревоге и построить взвод.