Через триплекс кабины я увидел уши с серьгами под наушниками. Пилот поднял большой палец. Чон Ли, китаец!

Выбросили верёвочную лестницу. Мне повезло, на счастье забрало шлема сбарахлило: триплекс в «борьбе» шлема-ком с земным тяготением задвинулся под кумпол, и я поймал лестницу своими новенькими зубами.

Забраться в кабину и разоблачиться от ФРКУ мне помогла девушка. Назвалась Степанидой.

— У вас, Франц Геннадьевич, красивый педикюр, — сказала, подавая свёрток с балаяновой хэбэлёнкой и смущённо отводя глаза.

Стешка!.. Ну, каких ей четырнадцать, лет двадцать, промелькнуло у меня в голове.

Я плюхнулся на сиденье голым задом. На мне оставались ошейник, браслеты и «пятёрка». Усевшись, положил, демонстрируя загубленный маникюр, скрещённые руки на «чехул»…

Дотянуть вертолёту до цели керосина не хватило, нас подобрало китобойное судно, отрадновское, как оказалось — китобои форсили комлогами на штормовках.

Тому, что отстреленный гарпун приняла подводная лодка, я не удивился. Тянула на буксире, идя под водой. Китобойному судну зарываться носом в волну не привыкать. Нагнали и высадили на ветролётоносец менялы Зямы. Поднимались на борт, с палубной посадочной площадки взлетала БММП. За шторкой в бойнице, мне показалось, увидел лицо старшего сержанта Брумеля, я поднял руку в приветствии, но тот отвернулся. Спросил у Чона Ли, Брумель ли, — пожал плечами.

Врач, по голосу смутно его помнил, привёл меня в чувство, две медсестры помогли встать с кровати.

— Господин Вальтер, как ваше состояние? Голова кружится, шум в ушах, поташнивает?

— То и то, себя не чувствую, — ответил я. Попытался осмотреться, но понял: на глазах повязка. Тело, руки, ноги плотно завёрнуты в плед. Медсестры оказались санитарами. Под медхалатом у одного плечом ощутил за поясом «узи» — магазин торчал, выдал.

— Скоро всё пройдёт. Вам освежили память, а ощущать себя начнете, как от пледа освободим. Не мешало бы ещё полежать, но получил распоряжение срочно доставить к хозяину судна. Вас посадят в каталку, наденут наручники… инструкция. От пледа освободят и повязку с глаз снимут на месте.

Перед дверью каюты ослабили затяжку пледа, но оставили закутанным, повязку с глаз сняли. Вкатили в просторное помещение, засланное по полу и увешанное по стенам коврами. В углу на оттоманке в окружении четырёх молодиц в золоте и перьях возлежал меняла Зяма. Курил кальян, поднося мундштук после затяжки и к клюву внушительных размеров попугая, восседавшего посреди развесистой чалмы.

Чудит старик, посмеялся я, щурясь от слепящего в каюте света, попугай-то — чучело.

— Доброго здоровьишка, господин Вальтер. Знакомьтесь, следователь по особо важным делам Прокуратуры Сохрана Исхода… Гера, отстань! — прикрикнул вдруг меняла: оказалось, присмотрелся я, в чалме восседало вовсе не чучело, а попугай, вполне себе живой. Шипел на молодиц: «Брысь, паскуды».

Булькало в колбе кальяна, я не разобрал фамилию следователя. Но узнал: мой одноклассник по прозвищу Доцент. Старше моего выглядел потому, что пробуждён в Анабиозарии Исхода раньше моего. Но вида, что узнал, я не подал. Не потому, что запамятовал его имя и фамилию, а потому, что сам он, когда санитары удалились, оставив меня сидеть в кресле-каталке под лучом яркого света от лампы на столе, и глазом не повёл. Спросил: «Хотите курить?» и вызвал конвоира поднести мне, скованному наручниками за спиной, сигарету и зажигалку.

— Приведите обоих, — распорядился Доцент по селекторной связи.

Дверь у меня за спиной отворили и я — шли далеко по коридору — узнал шаги одного.

Внесли Евтушенко, и вошёл, прижимаясь боком к паланкину, Степан. Козёл, мотая головой, дёргал зубами за шнур-ком, от чего камуфляж на его жилетке, забранной плечевыми ремнями от офицерской портупеи менялся, то под листву, то под снег. Портупею я узнал — моя из кожи осветлённой, у ремешков пряжки не уставные: в эмблеме ВДВ по сторонам парашюта не самолёты, а вертолёты. В курсантах ещё выпендрился, благо ни кто из командиров не замечал.

— Этот мужчина утверждает, что он… Сумаркова Пульхерия Харитоновна. Что вы на это скажете?

Я глубоко затянулся сигаретой и ответил:

— У меня амнезия, два, а то и три, если не все четыре, года жизни стёрты из памяти, но со всей ответственностью могу заявить, что это так. Мне об этом сообщил секретарь сельсовета деревни Мирное Балаян Жан-Поль. Сопоставив некоторые факты, я ему поверил. Да, это Сумаркова. — Я выпустил дым кольцом. — Марго.

На меня нашло. Знал, Прокуратура Сохрана Исхода под пятой Партии англосаксов, им выдать истинную Марго — в теле Мальвины — что-то остановило.

К моему удивлению, этому моему заявлению нисколько не удивились, переглянулись и засмеялись почему-то.

— А козёл кто?

— Немо, — пустил я вторую порцию колец.

Степан оставил шнур-ком, подбежал и, рогами поддев, распахнул на мне плед. Санитары вбежали, оттащили патлатого и плед запахнули.

— Уведите. Уважаемый Зяма, распорядитесь одеть подследственного. Привели нагишом, девушки «бегемота» увидели, смутили. Хоть бы плавки какие надели или наручниками сковали с переду. Стыдоба.

— Конвой! — позвал Зяма, — Оденьте заключённого. Франц Геннадьевич, как вам мой говорливый грач? Цыплёнок. Пока два только слова говорит, а вырастит. Правда, красавчик, — пошурудил мундштуком в чалме и из её развесистых половин «вылупилась» птица с выкриком: «Брысь! Паскуды!».

Присмотрелся. Туловище, да, в сизых с синим и чёрным перьях, но голова не с огромным крючковатым, с малым клювом. И глаз — без характерной для гиацинтового ары жёлтой по окружью «баранки».

Помесь, сплюнул я на пол. Поднялся Зяма, не одних предал, чтоб такого прикупить, таких не меняют. И опомнился:

— Я заключённый?! Это какого хрона!

Каталку вытолкали из каюты, в коридоре опустили повязку на глаза, сняли наручники и одели в хэбэлёнку. Защёлкивали браслеты за спиной, я умудрился поддеть повязку за магазин «узи» — чуть приспустил её.

Катили по палубе, из-за угла надстройки навстречу вышла конвоируемая Степанида. Залюбовался девушкой: высокая, стройная… пышногрудая, бёдра крутые, ноги стройные, правда, с икрами излишне толстоватыми. Не скажешь, что юная, женщина в соку.

— Здравствуй, Степанида.

— Доброго здоровья, дядя Жан-Поль.

Я оторопел. Жан-Полем назвала! Балаяном! Да с какого такого хрена!

Конвоир покатил каталку. Одно сейчас у меня было желание, ощупать нос, проверить, у Балаяна он папашин, чемпиона-носовика. Но, надели хэбэлёнку, руки наручниками мне сковали снова за спиной. Ноги пледом укрыли, ступней не видать. Пятьдесят шестого размера!

Весь путь в каталке до больничной кровати желал чтоб длилось передвижение по палубе вечность: боялся, уберут плед, снимут оковы, — увижу лапы разлапистые, огроменные и волосатые. Истинного армянина. И хэбэлёнка, её рукава с пометкой ЯН на манжетке по длине окажутся мне впору.

К ней меня привёл тайком врач.

— Зачем ты это сделала? — придвинул я к кровати табурет и присел. Степан, лежавший рядом на полу, отстранился.

— Мне не жить… А ты не всё, но многое знаешь. Не помнишь, но память к тебе вернётся… Ты не задавался вопросом: как могло случиться, что среди переселенцев на Марс оказались твои одноклассники из глухой провинции: ты, я, Салават Хизатуллин, Стас Запрудный, Дама Вандевельде, Изабелла Баба, Саша Даничкин… Истребитель, запамятовала его фамилию… и другие наши сверстники?

Истребитель. Царапины на телефонных аппаратах в виде литеры «И» его Командующего ОВМР монограмма!

— Наша учительница и твоя жена Маргарита Астафьевна, твои родные сестра Катька и дядя Франц? И какое положение на «Звезде» все заняли. Многие служат во властных структурах Марса, управляют предприятиями по добыче коралла, являются командирами вооружённых сил. Я работала в секретной научной лаборатории. Ты, твой дядя, Салават — офицеры спецназа, Истребитель — командующий, Стас — министр в правительстве, Иза Белл — Помощник Коммандера Сохрана Исхода, а сам Коммандер — Дама Вандевельде. Иза Белл о том долгое время не знал, считал свою старушку обыкновенной домохозяйкой, которая ждала его со службы и выслушивала за ужином жалобы на вздорность и безрассудность Коммандера.