И само по себе это было бы не так уж плохо, но это не конец. Самодовольная тупость, в которой они погрязли, порождает убийственную косность, а за ней следует разложение. Движения нет, а для них отсутствие движения означает скатывание обратно в Бездну. При их жизни процесс падения может только начаться, а завершат его их дети или дети их детей. Человек всегда получает меньше того, чего хочет от жизни, а они хотят так мало, что толика этой малости не может их спасти.

Даже при благоприятном стечении обстоятельств городская жизнь противоестественна для человека, но жизнь в Лондоне противоестественна настолько, что среднестатистический рабочий или работница не в состоянии ее вынести. Непрерывный труд действует разрушительно, иссушая ум и тело. Запас нравственных и физических сил тает, и хороший работник, оторванный от почвы, уже в первом поколении становится мало на что годным, а горожанин во втором поколении, лишенный предприимчивости и инициативы, даже физически не способен трудиться так, как его отец, он уже ступил на путь разложения на дне Бездны.

Самого воздуха, которым он дышит и от которого ему некуда деться, вполне достаточно, чтобы истощить его умственно и телесно, так что он оказывается не в силах состязаться с теми, кто устремляется из деревни в Лондон: полные жизни, они несут разрушение другим и себе.

Не говоря здесь о болезнетворных бактериях, которыми кишит воздух Ист-Энда, остановимся только на дыме. Сэр Уильям Тислтон-Дайер, заведующий Кью-Гарденз[8], занимался изучением осадка гари на растениях, и, согласно его подсчетам, не менее 6 тонн твердого вещества, состоящего из сажи и смол, осаждается каждую неделю на каждую четверть мили в Лондоне и его пригородах. Это равно 24 тоннам отложений на квадратную милю в неделю, или 1248 тоннам на квадратную милю в год. С карниза под куполом собора Сент-Пол недавно счистили отложения кристаллической сернокислой извести. Эти отложения образовались в результате взаимодействия серной кислоты в атмосфере и углекислой извести в камне. И эту серную кислоту вместе с воздухом постоянно вдыхают лондонские рабочие все дни и ночи на протяжении жизни.

Не остается никаких сомнений в том, что дети превращаются в болезненных взрослых, в лишенное энергии и запаса жизненных сил, слабое в коленях, узкогрудое, апатичное поколение, проигрывающее в жестокой борьбе за жизнь ордам, прибывающим из сельской местности. Железнодорожные рабочие, возчики, водители омнибусов, грузчики и все работяги в тех областях, где требуется физическая сила, поставляются деревней, да и в столичной полиции служат около 12 тысяч выходцев из сельской местности и только 3 тысячи лондонцев.

Итак, приходится заключить, что Бездна – это в буквальном смысле огромная, убивающая людей машина, и когда я прохожу мимо боковых улочек с сытыми ремесленниками у дверей, я испытываю к ним более острую жалость, нежели к тем 450 тысячам бедолаг, которые потеряли всякую надежду и умирают на дне этой ямы. Те, по крайней мере, умирают, и для них это конец, тогда как этим еще предстоит пройти через медленную и мучительную агонию, длящуюся два или даже три поколения.

И все же это качественный материал. В нем заложен весь человеческий потенциал. Помести его в надлежащие условия, и он мог бы существовать в веках, дать великих людей, героев, мастеров, которые сделали бы этот мир лучше.

Я разговаривал с женщиной, как раз из тех, кого уже вытеснили из мирка боковых улочек, и она начала роковой спуск на самое дно. Ее муж был механиком и членом профсоюза механиков. Специалистом он явно был неважным, поэтому постоянного места получить не сумел. Ему не хватало энергии или предприимчивости, чтобы удерживать стабильный доход.

У них было две дочери, и ютились они в двух каморках за 7 шиллингов в неделю, которые комнатами можно было назвать разве что из вежливости. Плиты у них не имелось, и потому умудрялись готовить на единственной газовой конфорке, обустроенной в камине. Поскольку они не являлись хозяевами, доступ к газу был ограничен: для их же пользы в доме установили хитроумный счетчик. Опускаешь в щель пенни – газ подается, нажгли на эту сумму – подача автоматически прекращается. «Газ на пенни сгорает мгновенно, – объясняла она, – а еще ничего и не готово!»

Годами они недоедали. Месяц за месяцем вставали из-за стола с чувством голода. А когда человек покатился по наклонной, хроническое недоедание – важный фактор, который лишает жизненных сил и ускоряет этот процесс.

Однако женщина эта была настоящая труженица. С половины пятого утра и до самой темноты она горбатилась над пошивом из сукна фасонных юбок с двумя оборками, дюжина за 7 шиллингов. Обратите внимание: фасонные юбки из сукна, да еще и с двумя оборками – за 7 шиллингов дюжина! Это равняется 1,75 доллара за дюжину, или 14,75 цента за штуку.

Ее муж, чтобы получить работу, должен был вступить в профсоюз и каждую неделю платить взнос в размере 1 шиллинга и 6 пенсов. К тому же, если начинались забастовки, а ему удавалось получить работу, выплаты в профсоюзный фонд помощи порой доходили до 17 шиллингов.

Одна из дочерей, старшая, поступила помощницей к портнихе за 1 шиллинг и 6 пенсов в неделю (то есть за 37,5 пенса в неделю, или за 5 центов в день), однако, когда начался мертвый сезон, ее уволили, хотя на столь низкую плату она согласилась, чтобы освоить ремесло и занять более высокую должность. Затем она три года проработала в велосипедном магазине, где получала 5 шиллингов в неделю, и вынуждена была идти до работы две мили туда и две мили обратно и еще платить штрафы за опоздания.

Что касается мужа и жены, то их игра окончена. Они потеряли опору, почва уходит у них из-под ног, они катятся в Бездну. А что же будет с их дочерями? Живя в свинских условиях, ослабленные постоянным недоеданием, истощенные умственно, морально и физически, какой шанс имеют они выбраться из Бездны, куда падают с самого рождения?

Пока я пишу это, уже час как воздух дрожит от ужасной ругани, сопровождающей массовую драку в соседнем дворе. Когда до меня донеслись первые звуки, я принял их за собачью свару, и мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что всю эту устрашающую какофонию могут производить человеческие существа, более того – женщины.

Дерутся пьяные женщины! Об этом даже думать тошно, не то что слушать. Происходит это примерно так.

Несколько женщин истошно вопят что-то нечленораздельное, затем наступает затишье, раздается плач ребенка и голос маленькой девочки, слезно о чем-то умоляющей, и потом вновь женский голос, грубый и резкий:

– Ударь меня! Попробуй ударь меня!

Следует удар! Вызов принят, и драка возобновляется.

У окон, выходящих на задний двор, толпятся разгоряченные зрители, до меня доносятся звуки ударов и такая отборная брань, что холодеет кровь. К счастью, я не вижу дерущихся.

Затишье.

– Оставишь ты ребенка в покое!

Ребенок, очевидно совсем маленький, вопит в полном ужасе.

– Ладно же! – раз двадцать повторяет голос, срываясь на визг. – Получишь камнем по башке!

Раздавшийся затем крик свидетельствует о том, что камень попал-таки в цель.

Затишье; очевидно, одна из дерущихся временно не может продолжать бой и ее приводят в чувство; вновь слышится голос ребенка, он измучен и напуган и потому плачет тише.

Голоса вновь повышаются, раздается что-то вроде:

– Ну же?

– Ну!

– Ну же?

– Ну!

– Ну же?

– Ну!

– Ну же?

– Ну!

Веские заявления с обеих сторон, и ссора продолжает набирать обороты. Одна из дерущихся получает безусловное преимущество, и за этим следует крик другой: «Убивают!» Крик захлебывается и замолкает, задушенный чьей-то хваткой.

Вступают новые голоса, атака с фланга, хватка внезапно ослабевает, крик «Убивают!» раздается на октаву выше, чем раньше, шум множества голосов, все дерутся.

Затишье. Новый девичий голос:

– Ты получишь за мою мать.