– Но что, если он затащит туда же, на проволоку, всех нас, своих учеников?

Лицо адмирала приняло то самое задумчивое выражение, которое наступает, когда вышестоящее командование в очередной раз потребовало невозможного. Наконец он всё обдумал и спросил:

– Кими-кун, у тебя есть любимые пластинки? Ты увлекаешься, например, джазом?

– Признаться, я не очень разбираюсь в музыке.

– Ну хоть какие-то пластинки дома есть. Можешь вспомнить?

– Есть записи сочинений Адриана Леверкюна в исполнении Берлинского академического. Вы могли слышать про этого композитора.

– Ты понимаешь, что ты в беде, Кими-кун? Это же новая венская школа, я ничего не перепутал?

– Ну, его относят к этому направлению, хотя он всю жизнь творил отдельно…

– Ты должен это узнать, пока не испытал на себе. Говорят, джаз ведёт в бездну порока. Так вот, музыка авангардных композиторов венской школы не просто ведёт, а прямо обрушивает в бездну онанизма и одиночества. Кто увлечётся такой музыкой – станет либо морфинистом, либо музыкантом в провинциальном симфоническом оркестре.

– А что из джаза мне надо послушать, чтобы поступить в школу разведчиков?

– Не хочешь в симфонический? Я тебя понимаю. Там ещё скучнее, чем на утренней вахте.

– Я хочу быть полезен стране.

– Насчёт джаза – поспрашивай одноклассников. У них могут быть пластинки. В крайнем случае на чёрном рынке закупишься, там ещё довоенные коллекции продают. Сама по себе музыка не имеет большого значения. Я хочу, чтобы ты понял кое-что другое. Джаз – это не только музыка, какие-то определённые ноты или инструменты. Джаз – это ещё пропитанные сигаретным дымом дешёвые клубы, где украдкой наливают виски и при должной настойчивости можно разжиться кокаином. Это негры в неестественно великолепных костюмах, в каких ходят даже не богачи, а гангстеры и сутенёры. Это прекрасные продажные девицы за соседним столиком. Это танцы ночь напролёт. Это идея полного отхода от нот – и внезапной импровизации. Это неправильные аккорды и гармонии, которые можно слушать бесконечно. Одним словом, джаз – это эпоха, мир, образ жизни. И конечно, не только в Америке. Во Франции есть свой джаз. У нас развлекались в дыму джаза ныне забытые моги и мобы эпохи Тайсё, которые в наше время выросли в усталых пап и мам больших городов. Я не очень хорошо знаю, что происходит в Советском Союзе, но уверен – и там есть, возможно, подпольные, но джаз-банды.

– Думаю, это можно разведать.

– Соглашусь. Так вот – точно так же, как джаз не сводится к нотам или инструментам, профессор Окава Сюмэй не сводится к статьям и книгам, которые он написал. Его философия – это не его комментарии и пересказы чужих книг. Это даже не те книги, которые написал он сам. Его философия – это сама его жизнь, прожитая определённым образом. Весь набор его дел, проектов, свершений, участия в школьных бунтах, военных мятежах и попытках государственного переворота – вот настоящий корпус его трудов, а не пыльные тома собрания сочинений. Возможно, профессор Окава Сюмэй не так глубоко знаком с нашей традицией, как монах Дайсэцу Судзуки, его прозрения не так глубоки, как у профессора Китаро Нисиды, а логические построения не так безукоризненны, как у великих немецких философов. Но мы не можем нанять ни Сунь-цзы, ни Канта, ни другого из упомянутых мной великих людей на государственную службу. На войне и в бедствии используешь то, что есть под рукой. У нас есть только Окава Сюмэй, и только он способен создать совершенно необходимую нам школу разведчиков. А вот Кант, я полагаю, с таким поручением бы не справился.

– Похоже, у нас руководствуются «Книгой пяти колец». Как там сказано? «Хорошее дерево, даже узловатое и суковатое, всегда можно с разумением использовать в постройке».

– Ты совершенно правильно всё понял. Мы используем всех. Потому что дело предстоит важное, и теперешняя война – лишь этап. И этап не особо существенный. Как верно заметил один пламенный патриот: «Чтобы цветная раса могла сопротивляться европейцам и американцам, необходимо создать милитаристское государство. Наша страна очень быстро поднимается как новое государство Востока. Она должна лелеять надежду в будущем возглавить Восток и вести его за собой».

– А кто это сказал?

– Не важно. Имя этого человека хорошо известно родителям некоторых твоих одноклассников. Но своим детям они его не говорили. Не хотели лишних вопросов. Вот и ты – сохрани эти слова в своём сердце, а потом не задавай лишних вопросов. Солдат Императора должен быть умён, много знать и превосходно уничтожать врага. Но если он случайно узнает лишнее – то всё подразделение в опасности. Так что не задавай ненужных вопросов, Кими-кун. А лучше хорошенько поразмысли, как много врагов ты можешь убить своей кистью.

– Я буду думать об этом постоянно, – ответил Кимитакэ. – Обещаю.

– Это ты хорошо решил. Сама смерть отступает перед тем, кто думает в правильном направлении. А сейчас я хочу, чтобы ты взглянул ещё кое на что.

Адмирал повернулся вбок и принялся рыться в одинаковых синих папках. Кимитакэ ожидал целого облака пыли, но пыли не было – получается, папки были получены совсем недавно. Наконец он вытащил какой-то журнал и бросил его на стол перед Кимитакэ.

Сначала школьник подумал, что это какой-то английский литературный журнал. Потом пригляделся и узнал знаменитое издание – хотя и не очень понял, где директор школы его раздобыл и почему показывает.

Это был один из номеров легендарного британского журнала «Ланцет» за 1942 год.

– Что вы хотите, чтобы я здесь увидел? – спросил Кимитакэ. – Это связано с каллиграфией или с разведкой?

– Это связано с нашими героическими соотечественниками, – ответил адмирал. – Если ты хорошенько полистаешь этот номер, то найдёшь там статью за подписью Масадзи Китано. Это профессор и армейский хирург второго ранга, командир Главного управление по водоснабжению и профилактике частей Квантунской армии. Ассенизаторы, если по-простому.

– И даже среди фекалий он находит время для научной работы, – осторожно предположил Кимитакэ.

– Собственно, продвигать науку – и есть его основная обязанность. И судя по размерам тестовой группы, наш армейский хирург второго ранга всецело предан своей цели.

Тем временем Кимитакэ уже отыскал нужную статью. Кроме японского имени автора, она мало чем отличалась от соседних.

Кимитакэ принялся разбирать английский текст, по-прежнему недоумевая. Неужели от него хотят перевода научной статьи?

– Он пишет про испытания всевозможных опасных инфекций на маньчжурских обезьянах, – сообщил Кимитакэ. – Выборка у него громадная – около пяти тысяч обезьян в конце концов только умерло.

– Да, именно это там и написано. А после статьи напечатан список рецензентов. Все они – именитые медики и биологи. И все они прекрасно знают, что никаких особенных обезьян в Маньчжурии не водится. Там водится лишь один вид обезьянообразных, в котором нет ничего особенного для данного региона. И даже ты знаешь какой.

В кабинете воцарилась тишина. Школьник обдумывал, директор ждал.

– Это что – на людях? – осторожно спросил Кимитакэ.

– А ты догадлив, – заметил адмирал. – Ты и правда годишься в разведчики.

– Получается, он заморил где-то пять тысяч…

– Только в рамках этого исследования. И кто-то, возможно, всё-таки выжил.

– А что происходит с теми, кто… ну, пережил эксперимент? Их содержат как-то. Если их отпускать, они могут поднять шум.

– Выживших отправляют на новые эксперименты. Зачем их отпускать? Разве мы отпускаем лабораторных мышей?

– И всё это свободно публикуется в английских журналах.

– Современная наука границ не знает, – заверил адмирал. – Англия и Германия тоже были в состоянии войны, когда Эйнштейн обнародовал теорию относительности. Если будет надо – и экспедицию в тропики организуют, и даже обезьян в Маньчжурии найдут. Вот увидишь, и нашему хирургу второго ранга ничего не будет, если его только русские не похитят или китайские подпольщики не доберутся. Они люди идейные, таких не переболтаешь. А вот коллеги своего не выдадут. Возможно, когда на море станет безопаснее, он будет снова на международные медицинские конгрессы ездить.