– На самом деле эта река из горькой тоски через всех течёт, наверное, – заметил Кимитакэ. – Просто не все её замечают. Ладно, я готов предположить, что где-то в горах прямо сейчас медитирует просветлённый монах, и вот к нему это не относится. Но он от нас бесконечно далёк. Поэтому, наверное, монахи часто говорят, что просветление – это смешно. Только когда эта тоска отпускает, человек способен смеяться по-настоящему.

– Как говорится, «смеяться грешно – нож в полости брюшной».

– Похоже, ты тоже неплохо её чувствуешь.

– Эта одна из тех вещей, что наполняют меня яростью, – ответил Юкио, захлопывая второй чемодан. – А из ярости рождаются отвага и точностью. Легко идти вперёд, когда за спиной – огонь.

Когда они дошли до ворот и оказались на улице (Юкио клятвенно пообещал старому чиновнику, что проследит за приятелем и тот обязательно пришлёт родным открытку с обратным адресом засекреченного военного завода), Кимитакэ вдруг ощутил на щеках холодную влагу.

Он потрогал её, посмотрел на небо, потом под ноги – хоть над головой и было пасмурно, но нигде на асфальте не было тёмных следов от капель дождя. И только потом сообразил, что это просто слёзы.

Юкио тоже это заметил. Подхватил зонтик под мышку, вцепился в руку приятеля и потащил его к трамвайной остановке. Кимитакэ послушно шёл, удивлённо глядя по сторонам, слёзы катились у него по лицу, но он продолжал идти как ни в чём не бывало, с широко распахнутыми глазами.

Они снова ехали в битком набитом трамвае. За грязными стёклами проплывали деревянные кварталы усталого старого Токио. Давно было пора снести эту одноэтажную самодеятельность и сделать современные, сейсмоустойчивые многоэтажки – но помешала война. Впрочем, достаточно одной бомбардировки и их и так не останется.

Но сама мысль о том, что Токио тоже могут бомбить, была настолько неприятна, что Кимитакэ решил подумать о чём-то другом. К сожалению, если в чемоданах и были какие-то книги, он не знал, куда Юкио их засунул. Поэтому приходилось просто подыскать другую тему.

Например, то, что отец рассказал про схватку двух группировок в армейском руководстве. Конечно, старый чиновник сделал вид, что забыл, как они называются. Но когда ты учишься в Гакусюине с сыновьями тех, кто эти группировки основал, скрыть что-то всерьёз уже невозможно.

Как только он задумался об этой теме достаточно глубоко, слёзы высохли как-то сами собой.

Под победителем отец, очевидно, имел в виду «Группу Контроля» (она же Тосэйха), а под проигравшими – «Фракцию Императорского Пути» (она же Кодоха).

Интересно, за какую из группировок были директор школы и Окава Сюмэй? Судя по тому, как открыто они действуют, – как раз из «Группы Контроля». Возможно, «Группа Контроля» достаточно сильна, чтобы поставить своего человека во главе самой престижной школы страны. Но в то же время несомненно, что «Фракция Императорского Пути» достаточно сильна, чтобы отрезать этому человеку голову.

Хотя это могли сделать просто какие-то буйные радикалы с их ностальгией по тридцатым годам. Или кто-то из младших учеников на выговор обиделся…

Всякое возможно в наше время.

Тем временем они доехали до школы. И потащили чемоданы, которые оказались вдруг очень тяжёлыми.

Кимитакэ не очень хорошо представлял, где они будут ночевать, прежде чем отправиться в новую школу. Так что он положился на то, что Юкио уже что-то придумал.

День был пасмурным, и шары на воротах Гакусюина казались грязно-серыми.

Юкио сходу направился к общежитию. Кимитакэ припомнил, что Юкио должен был жить здесь, но предпочёл жить у него дома, и даже отец ничего не смог с этим поделать.

На ступеньках общежития они наткнулись на заместителя директора Гакусюина по хозяйственной части с огромной папкой под мышкой. Сейчас, не за столом грозной приёмной комиссии, а под тусклым солнцем, он казался почему-то ниже и глупее.

– Отлично, что вы тут, ребята. Раз вы прошли – надо анкеты заполнить.

– А зачем их заполнять? – поинтересовался Юкио. – Мы и так прошли.

– Разумеется, для порядка.

Чтобы заполнить анкету, они уселись прямо возле стены, а страницы положили на чемоданы, словно на церемониальные столики.

Анкета занимала два листа. Судя по странным вопросам, её составил сам Окава Сюмэй. Разобраться в них было трудно, поэтому оставалось только отвечать максимально честно.

В графу «Ваши дополнительные увлечения» Кимитакэ вписал «Поэзия и каллиграфия», а в «Почему ваше увлечение кажется вам важным» – «Скромная попытка сохранить имперскую литературную традицию».

Писать про магию было неудобно, к тому же Окава Сюмэй и так уже видел, что он умеет. А от классической каллиграфии в его деле было на самом деле очень мало пользы. В стране можно было отыскать десятки тысяч людей, которые, при должном усердии, напишут те же самые иероглифы лучше и выразительней. Кимитакэ двигался совсем в другую сторону: он добивался, чтобы они – оживали.

Юкио тоже что-то писал. Было бы любопытно узнать, что он там творит, – и Кимитакэ специально повернул голову в другую сторону, чтобы не увидеть случайно.

Показался завхоз. Он шёл мимо, по каким-то своим делам – или умело делал вид, что идёт. Кимитакэ протянул ему листки – завхоз принял их, а потом – на этом месте у школьника к горлу подступила горькая желчь – принялся их изучать.

Иногда жалеешь, что слишком хорошо овладел каллиграфией. Каждый может прочитать то, что ты написал, не прилагая особых усилий. Иногда неразборчивые каракули могут быть спасительны.

– Поэзия! – произнёс заместитель директора своим противнейшим голосом. – Сейчас во время войны, когда напряжены все силы нации, время ли заниматься поэзией?

– В поэзии тоже есть определённая сила, – ответил Кимитакэ с искренней надеждой, что его не поймут. – Например, у Сидзуо Ито:

Кто, узнав свою судьбу,

Смог бы жить под обжигающим светом

Летнего солнца?

– Да кто угодно, – отозвался Юкио. – Куда он денется из-под солнца-то. Некуда деваться ему!

Заместитель директора посмотрел на них подозрительно, но листки в папку спрятал. Теперь он должен был уйти.

Но почему-то не уходил. И это раздражало ещё сильнее.

– Нам, наверное, теперь непросто будет, без прежнего господина директора, – робко заговорил Кимитакэ. – Без его руководства всё что угодно может случиться.

– Под руководством адмиралов тоже всякое может случиться. Когда я работал на токийской верфи, у этого было специальное название: адмиральский эффект.

– Мы и не подозревали, что вы на верфях работали, – осторожно произнёс Кимитакэ.

– В плане работы там примерно то же самое, – произнёс заместитель. – Подростки и пролетарии – это примерно одно и то же, и по поведению, и по уму. Подростки даже умнее в среднем, потому что в школу ходят и пьют меньше. Не просто так и те и другие коммунизмом увлекаются. Но тяжело там работать. Цех этот огромный, люди суетятся, дышать трудно, и постоянно гул, звон, лязг. Давит даже не сам этот шум, а то, что он ни на мгновение не прекращается. Будь моя воля, я бы водил наших ребят на верфи. Это не остров Эносима, никуда ехать не надо, под Токио тоже верфи есть. Что им предстоит работать в канцелярии, а там очень скучно – от этого ещё Ли Бо страдал. Пусть молодёжь лучше посмотрит, в каких условиях, благодаря образованию, им не придётся работать.

– А всё-таки, что такое этот «адмиральский эффект»? – Кимитакэ попытался вернуть разговор с поучений на точные знания.

– Всё очень просто. Вот строится огромный корабль, линкор какой-нибудь. Каждый день что-то идёт не так, но в целом нормально и даже в сроки укладываются. Но вот приезжает комиссия из адмиралтейства – и всё, кошмар неописуем. Балки падают на работников и калечат их, а то и насмерть. Оборудование выходит из строя и даже загорается. А потом вдруг и само судно начинает куда-то двигаться, ломая всё на своём пути. Откуда такой кошмар? Комиссия приехала. Адмиральский эффект. Когда на верфь приезжает адмирал, катастрофы не избежать.