— Так высели меня отсюда! Я тебе уже предлагала!

— И решила, раз я с первого раза не понял, подтолкнуть меня на этот шаг?

— Н-не понимаю…

— Да ладно? А заигрывания с садовником — это не часть твоего охрененного плана?

— Заигрывания? Ты совсем из ума выжил?!

— Следи. За. Языком, — проговорил он очень раздельно, и его взгляд вновь опустился на мои губы.

Я запаниковала.

— Ты… ты хоть соображаешь, что ты говоришь? — меня наизнанку выворачивало от необходимости оправдываться, но я понимала, чем мне грозило продолжение перепалки в подобном ключе. — Я напекла булок и решила их угостить, чёрт возьми! Мне попросту некуда девать всю эту стряпню! Тебе что, жалко еды для своих работников?

— Не делай из меня дурака, — скрежетал Уваров. — Я видел, как он на тебя смотрел!

— Он никак на меня не смотрел! — и тут на меня снизошло, да так, что я остолбенела. — Ты… ты что, ревнуешь?..

Уваров моргнул и на мгновение застыл, будто не сразу понял вопрос. А потом помрачнел ещё больше.

— Не принимай свои фантазии за реальность.

— Фантазии? — оскалилась я. — А твой припадок гнева что, тоже моя фантазия?

— Я не позволю…

— То есть устраивать у меня подносом бордель тебе позволено, — оборвала его я, — а мою приветливость к посторонним ты расцениваешь как смертельный грех и устраиваешь сцены ревности?

— Это не ревность, — процедил Уваров, испепеляя меня взглядом.

— Ну так значит и разговор наш ни о чём! — я умудрилась-таки вывернуться из его хватки, толкнула его в грудь и, воспользовавшись моментом свободы, вылетела за дверь.

Это было… гадко, подло и несправедливо! Обвинять меня в таком! Да ещё и целовать в наказание!

Жестокая память вытягивала непрошеные воспоминания о званом ужине, где он был само внимание и доброта. Где он попросту притворялся!

Я до позднего вечера проторчала в своих комнатах наверху, пытаясь отойти от пережитого. И в голову лезли не его жестокие обвинения, а то, как его губы прижимались к моим.

Да что со мною не так, в самом деле!

Измаявшись, ближе к полуночи я спустилась вниз, проникла на пустовавшую кухню, где заварила себе зелёного чая. От переживаний в животе нестерпимо урчало.

Все свои булки я раздала. В моём холодильнике наверняка оставались лишь продукты для новых рецептов. Разве что соорудить себе бутерброд…

Я зажгла свет в своей личной кухоньке и застыла на самом пороге. Посреди рабочего стола, на котором я обычно колдовала, высилась коробка песочного цвета.

Я приблизилась к столу и заглянула в «окошко» на крышке коробки — внутри на белых бумажных розетках лежали в ряд три украшенных белым кремом румяных ромовых бабы. На коробке значилось — Babà napoletano con crema chantilly.

Я приоткрыла крышку — и ударивший мне в нос аромат на миг стёр из памяти все невзгоды этого дня.

Боже-е-есвенный запах…

Кажется, в этом неприветливом доме у меня появился анонимный друг.

Кто же ты, человек с золотым сердцем?

Глава 29

Он не собирался её целовать. Но всё полетело к чертям, стоило девчонке завестись. Она загоралась сама, и он в мгновение ока подхватывал от неё эту непонятную лихорадку.

Только если маленькая Канатас пылала исключительно гневом, с ним… с ним всё обстояло куда сложнее. Его буквально разрывало от двух совершенно разных желаний — от желания хорошенько отшлёпать её за наплевательское отношение к его авторитету и желания… желания заставить её кричать совсем по иному поводу.

Ему пора лечить голову.

Глеб проторчал в библиотеке ровно столько, сколько потребовалось, чтобы остыть от произошедшего. И после каждой новой их перепалки времени на это ему требовалось всё больше.

Проблему нужно решать, иначе очень скоро её дикие обвинения в насилии потеряют свою безосновательность.

Марьянов спас его от самокопаний, и что важнее, от воспоминаний. То, что и поцелуем-то не назовёшь, умудрялось гонять по его жилам расплавленный жар, стоило только вспомнить…

— Глеб, информация от Канатаса подтвердилась. На днях они соберутся обсудить дальнейшую стратегию и по возможности выработать хотя бы относительно единую линию поведения.

Глеб пропустил Марьянова в кабинет, вошёл сам и закрыл за собой дверь.

— Но есть и хорошие новости.

— Кто-то из наших сможет там поприсутствовать?

Марьянов кивнул, расстегнул пуговицу пиджака и опустился в кресло:

— Не то чтобы из наших, но согласился стать нашим инсайдером.

— Цена вопроса?

— Это Якушев. Просит списать ему долг за его неоценимую услугу.

— Владелец гостиницы?

— Он самый. Ты собирался взять с него недвигой, но учитывая обстоятельства…

— Согласен, — Глеб потёр веки и кивнул. — В данном случае информация куда важнее. Передай ему, долг списан. Мы сможем как-нибудь подстраховаться?

— От дезинформации с его стороны? — Марьянов кивнул. — Есть пара соображений. Сделаю всё, что смогу.

— Благодарю, — Глеб перестал сопротивляться усталости, накатившей на него после ощутимого напряжения, пережитого в библиотеке. Опустился в своё рабочее кресло и выдохнул.

Последние дни выдались особенно сумасшедшими…

— Слушай, всё не было времени об этом с тобой поговорить… — в голосе Марьянова прорезалась совершенно несвойственная ему неуверенность. — Меня Марина… в смысле, твоя мать… твоя мать попросила замолвить словечко за их с Валерией возвращение.

Опять двадцать пять. Вот только этого ему сейчас и не хватало.

— Валер, нет. И мы с ней об этом уже говорили. Думаешь, если бы я чувствовал, что они будут здесь в безопасности, стал бы держать их так далеко от себя?

Его друг и наставник потёр густо посеребрённый сединой висок и вздохнул:

— Она очень тоскует. Очень.

— Думаешь, я не понимаю. Или думаешь, я не тоскую? Но прямо сейчас, когда не установился новый статус-кво и все только готовятся к решительным действиям… нет, рисковать ими я не собираюсь.

— Знаешь, я мог бы за ней… за ними присмотреть. За твоей матерью и сестрой.

Марьянов не смотрел на него, нервно забарабанив пальцами по лакированному подлокотнику. А вот это уже что-то новое…

Но Валерий Степанович не проявлял дикого желания разъяснить причины такого вот рвения становиться добровольным телохранителем для его матери. И для сестры. Разумеется, и для сестры.

Они помолчали, и над ними словно сгустилась сотканная из горьких воспоминаний тень Уварова-старшего, его отца.

Им не стоило поднимать эту тему. Не сейчас. Как бы сильно ему ни хотелось увидеться с матерью и сестрой, рисковать ради этой встречи их жизнями… их безопасность он сейчас не доверил бы даже Марьянову. Тем более что он нужен ему. Возможно, больше чем когда-либо.

— Выходит, Зевс по-прежнему играет вчистую?

Погружённый в свои мысли Марьянов вопросительно поднял брови.

— Ничего не таит. Никаких параллельных переговоров, никаких попыток перестраховаться…

Его советник покачал головой:

— С его стороны всё чисто. Ничего подозрительного за ним пока не замечено.

— Хм… И ведь он не может позволить себе игру в долгую, с его-то здоровьем. Всё никак не могу поверить, что он ничего не припас в рукаве. Не тот он человек, чтобы соваться в такой договор без запасного плана.

— Ты сам сказал: сейчас для него совсем не то время, чтобы выстраивать долгосрочные стратегии. Но это, конечно, ещё не гарантия. И это не отменяет путаницы с происхождение его внучки…

Зря. Зря Марьянов поднял этот вопрос.

— Держи меня в курсе насчёт грядущих переговоров, — Глеб буквально вылетел из кресла и пошагал к выходу. — День выдался сумасшедший. Пойду пройдусь.

Пока он остывал в библиотеке, беседовал с Марьяновым и принимал душ в попытках смыть с себя не отпускавшее напряжение, наступил вечер — самое время замедлиться и дать отдых лихорадочным мыслям.

Как-то так выходило, что покуда брак приносил в его жизнь лишь сумятицу и неразбериху. Всё запутывал, всё усложнял и настырно ломал привычный уклад его жизни.