Литмир - Электронная Библиотека

Когда мы с Линдом были уже хорошо знакомы, когда меня хорошо знали в его окружении, находились люди, которые доверительно мне говорили, что Евгений Алексеевич ту трагическую историю придумал.

(«И со временем сам в нее поверил!») Мол, не было никакой женщины, за которую он заступился. Был мужчина из ревности чуть не убивший Линда. Мне называли его фамилию. Но я не стал проводить «журналистское расследование». Не стану развенчивать легенду, если это легенда, и сейчас, когда Евгения Алексеевича нет…

В тот вечер, в ту ночь Людмила Федотова, прима ленинградской оперетты, восемь часов возила бесчувственное тело мужа в карете скорой помощи по больницам города. В приемных покоях отказывались принимать «живой труп». В том, что Линд не выживет, не сомневался ни один врач! «Это благо, если он умрет. Для вас благо. И для него тоже. Поймите, в лучшем случае он будет смотреть в потолок и ходить под себя. Вас это устраивает?» – сказали в одной из больниц. «Будет смотреть в потолок? – растерянно переспросила Людмила Николаевна доктора. – Меня это устраивает!»

– Так случилось, что именно в этот день из отпуска вышел на работу великий – я не преувеличиваю! – великий хирург Феликс Гурчин, – рассказывал мне Линд. – Он осмотрел меня и сказал Люсе: «Пишите расписку следующего содержания…» И она дрожащей рукой нацарапала на листе: «Я, Федотова Людмила Николаевна, даю согласие на безнадежную операцию». И Феликс Гурчин провел операцию, которую впоследствии его зарубежные коллеги, назвали безумной. Но и после этой операции я бы не смог родиться заново в одиночку.

Спасители, как их называл Линд, признавали, что «подняли его из руин».

Игорь Клюшкин вспоминал:

– Три недели Линд пролежал без сознания. Даже хирург Гурчин не верил, что его можно поставить на ноги. По восемнадцать часов в сутки мы оживляли мертвое тело. И вот от постоянного массажа вздрогнула фаланга мизинца…

Самое трудное, конечно же, выпало на долю жены. На сцене Людмила Федотова блистала то в роли Сильвы, то в роли Елены, а все остальное время проводила у постели мужа.

Людмила Федотова:

– Я точно знала, что Женя будет жить! Я кричала не него: «Почему ты не встаешь?! Почему молчишь?! И вообще, что ты себе позволяешь!» В день, когда Женю оперировали, я должна была играть два спектакля «Летучая мышь», утром и вечером. С чардашем, с труднейшей арией не для моего голоса. И я загадала: если справлюсь, он выживет. И я спела! Женя выжил!.. Я вместе с ним прошла через все его клинические смерти. Их было шесть…

Линд постоянно говорил, что его спас музей. Вот что в связи с этим рассказывал народный артист Советского Союза Иван Дмитриев:

– У Жени от боли замирало сердце и пульс переставал биться… Однажды жена его наклонилась и стала что-то шептать больному на ухо. Это была не молитва о помощи. «Женя, летчик, найден!» – шептала Людмила Николаевна. Еще до беды, случившейся с ним, Линд и его поисковая группа разыскивали и никак не могли найти летчика Литвинова, доставившего в осажденный Ленинград партитуру Седьмой (Ленинградской) симфонии Дмитрия Шостаковича. «Летчик найден!» И у Линда появился пульс!..

При очередной беседе под диктофон я как-то спросил:

– Евгений Алексеевич, если бы ситуация повторилась, и вы бы знали, чем закончится схватка, поступили бы так же?

– Наверное, и сейчас бы не смог поступить иначе, если бы знал, что моя помощь кому-то необходима. Только прошу тебя: не называй то, что я сделал, подвигом. Это нормальный мужской поступок, – ответил Линд и после паузы добавил. – Своих убийц я давно уже простил, хотя эти подонки и сделали меня инвалидом в 48 лет. Потому что считаю: не красота, а доброта спасет мир.

Вся последующая жизнь Евгения Линда, по образному выражению Гурчина, «несовместима с жизнью».

Линд себя называл музейщиком.

– Народ не должен быть беспамятным. А мы превращаемся именно в такой народ, к сожалению. Но есть, есть еще люди с сумасшедшинкой в душе. Они – часто совершенно бескорыстно – несут на себе крест народного просвещения, добровольно взвалив этот крест себе на плечи. Вокруг этих людей особая аура. Если я что себе и ставлю в заслугу так то, что нахожу этих людей, создаю содружества – у меня интуиция на созидателей. Если вижу блеск в глазах, наш человек! В противном случае ясно: музей нужен для «галочки». Даже если он и будет создан – убедительным не станет!

Всем в нашем мире движет убеждение. По убеждению можно создать Янтарную комнату и по убеждению можно устроить в ней конюшню. По убеждению можно с Пулковских высот делать звездные карты и по убеждению с соседней Вороньей горы можно обстреливать прекрасный город. Вера в Бога – это хорошо, но вера без убеждения – ничто! А музеи помогают людям становиться убежденными.

Убежденный человек – это нужный человек. Во все времена, а в наше – просто необходимый. Не притворяющийся, не играющий в убеждения, что присуще сейчас очень многим, включая руководителей страны. И потому нужны музеи, которые бы служили доброте и таланту, мужеству и чести, помогали бы людям разбивать бетон равнодушия. Нас со всех сторон давят мощные монументы. За ними нет человека! Надо уходить от этого. Я сторонник локальных музеев.

В тот раз свой восторженный монолог о локальных музеях Евгений Алексеевич начал с Музея одной рубашки, созданного в Тверском крае такой же, как он подвижницей, Эльвирой Иосифовной Русановой, а закончил… Музеем Чести. (Именно так: Чести с большой буквы). Переход был настолько неожиданным, что я засомневался: не ослышался ли?

– Да, да, да, Музей Чести. Время такое, что Музей Чести – самый необходимый. Вы посмотрите, что происходит вокруг! Чиновник самого высокого ранга выступает по телевидению: знает, что врет и… врет. В том же Тверском крае мы нашли документы, такой-то, построил то-то, получил золотом столько-то; «если качество не удовлетворит, деньги верну». Возможно ли сейчас такое, а? И – этот документ не экспонат ли будущего музея? Уже притчей во языцех стало, что купцы работали под честное слово. Сейчас попробуй-ка под честное слово! Я не сторонник силовых методов, дуэлей в частности. Но ведь стрелялись же за честь! И Пушкин, и Лермонтов… Князь Голицын, мой приятель, с которым мы создавали Ахматовский музей в Слободке-Шелеховской, отдаст свое оружие, которым он стрелялся. Другие отдадут – я знаю многих дуэлянтов не только из прошлого.

– Тогда у вас может получиться не Музей Чести, а музей дуэлей, – пытался парировать я.

– Не получится. Дуэли – это всего лишь прилагательное. Не надо понимать все так прямолинейно. Эта тема емкая и объемная.

– Но, согласитесь, музей – понятие овеществленное. Если бы речь шла о книге – другое дело, а тут… Что кроме двух-трех дуэльных пистолетов вы сможете предложить вниманию посетителей Музея Чести?

– Мы ищем. И уже кое-что нашли. Документы, фотографии, личные вещи, воспоминания людей чести и о них, есть замечательные легенды рыцарства. Не последнее место в нашем деле отводится преподнесению материала.

– Что ж, тогда Бог в помощь вам, – Евгений Алексеевич, только и сказал я.

2003, 2015–2019 гг.

Борис Тимофеев-Голицын

Светлейший князь

О существовании Бориса Тимофеева-Голицына я узнал из прессы и загорелся желанием с ним познакомиться, написать об этом удивительном человеке – человеке-легенде.

И вдруг выяснилось, что мы с ним постоянно бываем в одном доме – доме еще одного легендарного человека – Евгения Линда, возможно, пересекались, возможно, даже разговаривали, но, как я потом понял, Борис Васильевич был запредельно скромный человек, к тому же, когда говорил Линд, он всегда молчал. А Линд говорун был еще тот!

Однажды в апреле 1997-го Линд (мы были у него дома вдвоем) произнес фамилию «Голицын» – я уточнил:

– Какой это Голицын?

– Тот самый!

– Вы знакомы?

– Хочешь, через какой-нибудь час князь будет у меня?

– Ну зачем человека дергать? Борис Васильевич не мальчик… Сколько ему?

3
{"b":"888225","o":1}