Джесс вернулась с уик-энда в Борнмуте около часа назад. Я отсыпался после ночной смены, когда услышал, как она поднимается по лестнице, и звук включающегося душа. Приятно, что она вернулась. Не знаю почему, но мне нравится, когда все здесь. Наполняю чайник и ставлю его кипятиться, рассеянно снимая несколько тарелок с сушилки и ставя их на полку. Посудомоечная машина снова мигает — сегодня утром я вернулся домой в половине одиннадцатого и обнаружил, что она протекла серой водой по всему полу, я простоял около пяти ночной-смены-мышления минут, пытаясь решить, правильно ли будет: а) притвориться, что я ничего не видел, и оставить разбираться с ней кому-нибудь другому или б) выгрузить наполовину вымытую посуду и сложить ее стопкой у раковины. В конце концов, я довольно тяжело вздохнул и приступил к делу. Тем временем кто-то другой явно вымыл их и оставил сушиться — скорее всего, Роб. Он был сторонником чистоты на кухне.

Разобрав посуду и протерев поверхности, я сажусь за кухонный стол с парой тостов. Я настолько устал, что чувствую себя так, словно у меня смена часовых поясов, только без экзотического отпуска, который мог бы это продемонстрировать. А вместе с усталостью приходят все чувства, которые я пытаюсь подавить работой, тренажерным залом и всеми другими вещами, которые люди делают, чтобы справиться с эмоциональным дерьмом. Я чувствую себя немного дерьмово из-за того, что не смог сегодня вернуться в Кент на День матери, потому что вчера я работал в ночную смену, а на следующей неделе у меня задание, к которому я едва приступил, так что я потратил гораздо больше денег, чем мог себе позволить, отправив маме огромное букет цветов. А потом я отправился на пробежку, хотя был совершенно измотан. Немного помогло. Заметьте, не так сильно, как те восхитительные три часа сна, которые я только что проспал.

Конечно, теперь, когда папы нет, чувство вины усилилось. Моя старшая сестра Мел занимается финансами, и работает в Нью-Йорке в командировке, что является довольно разумным оправданием для того, чтобы не приезжать, но я чувствую себя немного дерьмово, находясь в часе езды на поезде и застряв здесь, в Лондоне, потому что мне нужно выполнить домашку и я работал смены по выходным. Это странно. Я знал, что нас сразу же отправят на стажировку в наш первый год, но думал, что у нас будет немного больше времени, чтобы… я не знаю. Может, хотя бы, дышать?

Уход за больными гораздо более всепоглощающее занятие, чем юриспруденция. Я не могу не думать обо всех друзьях, которые разозлились, когда я сказал им, что ухожу. Они думали, что я не выдерживаю темпа на работе, но ирония в том, что уход за больными — это гораздо большее давление, чем все, с чем я сталкивался в юриспруденции. Если я не пишу эссе или не готовлюсь к бесконечным тестам по математике для определения формул дозировки лекарств, я подрабатываю, чтобы заработать немного дополнительных денег. Спасибо, Господи, за Бекки — если бы она не предложила мне комнату в этом доме, я бы потратил все до последнего пенни на аренду еще до окончания первого курса. Как бы то ни было, с деньгами туго. Роб пообещал как-нибудь на этой неделе дать нам еще один урок по выпечке хлеба — у него есть пара выходных, и, по его словам, в них совсем нечего делать, так что, возможно, я смогу сэкономить немного денег, приготовив свои собственные сэндвичи с нуля.

— Смотри, что у меня есть, — Бекки появляется на кухне, одетая в пушистую пижаму с котами. Я предполагаю, что она поднялась наверх, и переоделась в рекордно короткие сроки, вместо того, чтобы идти в ней в «Костко».

Джесс появляется через несколько мгновений. Она тоже выглядит усталой — как будто у нас у всех сонная болезнь. Она прикладывает руку ко рту, подавляя сильный зевок.

— Петушиный суп (прим. в английском языке петух — cock, но это слово также используется в слэнге в значение — член)? — говорю я, вглядываясь в пакетик, который Бекки держит в руках. Она фыркает от смеха.

— Он был по специальному предложению. Еще у меня куча лапши. Можем разделить расходы.

— Суп из петухов, — медленно произношу я.

Бекки начинает смеяться:

— Мне нравится хороший петушок в моем супе, — удается ей выдавить.

Не знаю почему, но по какой-то причине Бекки впадает в истерику, и это заразительно. Проходит добрых пять минут, прежде чем мы перестаем смеяться, и мышцы моего живота сводят меня с ума.

— Я это есть не буду, — говорит Джесс, вытирая глаза.

— Для тебя это полезно. В составе, — Бекки переворачивает упаковку и просматривает ингредиенты, — глутамат натрия и куриный ароматизатор. Ммм.

— Я лучше умру с голоду, — говорит Джесс.

— Тебе придется это съесть, если только у тебя нет других планов, как растянуть оставшуюся часть твоей дерьмовой зарплаты, — Бекки бросает ей упаковку. — Держу пари, он не так уж плох. Попробуй. Восхитительно соленое лакомство.

— Не начинай снова.

В этот момент входит Эмма. Она выглядит чем-то рассерженной и недолго остается на кухне, прежде чем подняться наверх, сказав нам, что собирается принять ванну. Я слоняюсь без дела, наблюдая, как Бекки проверяет кухонные шкафы на наличие следов мыши, хотя я знаю, что мне следует подняться наверх и приступить к работе над заданием, которое должно быть выполнено к следующей неделе. В конце концов, я иду на компромисс, беру свой ноутбук и свои заметки и несу их в гостиную, где Роб смотрит матч «Арсенала».

— Они играют как полное дерьмо, чувак, — говорит он, предлагая мне пиво.

— Не стоит, у меня много работы, — говорю я, качая головой, но он бросает на меня скептический взгляд и протягивает руку чуть дальше, покачивая бутылкой у меня перед носом. — Ох ладно. Ты выкрутил мне руки.

Как и следовало ожидать, в итоге я трачу больше времени на просмотр матча, чем на выполнение задания. Роб — легкая компания, которая помогает. Он не из тех парней, которые смотрят футбол и кричат в телевизор, вероятно, потому, что это играет не его команда (он болеет за «Ливерпуль»), но также и потому, что он довольно спокойный по натуре, как я теперь понял, когда мы стали проводить больше времени вместе. Его свободные часы и мои, похоже, совпадают, так что мы проводим больше времени, чем я ожидал, просто тусуясь, готовя и смотря телевизор.

— Как там дела? — он указывает на распечатки и ноутбук, которые теперь лежат на кофейном столике.

— Хорошо, — говорю я.

— Не скучаешь по юридическим вопросам?

— О, боже, нет, — я энергично качаю головой.

— Думаю, когда начинаешь карьеру во взрослом возрасте, у тебя появляется больше представления о том, во что ты ввязываешься, — говорит он со своим грубоватым акцентом жителя Глазго. — Раньше я работал в строительном управлении, — продолжает он.

— Серьезно? — спрашиваю я, стараясь не выдать сильного удивления. На самом деле он не похож на такого человека.

— Ага. Бросил все и вернулся в колледж, когда мне было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас. Все думали, что я сошел с ума.

— И ты ни о чем не жалеешь?

Он издает глубокий смешок:

— Я бы не возражал работать чуть меньше смен, но вынужден по работе. Держу пари, ты бы не отказался от работы медбрата с девяти до пяти, если бы такая появилась после твоего выпуска.

— Такие встречаются реже, чем зубы у курицы, — говорю я.

— Ага, именно. Но ты бы не отказался от такой, так ведь?

Я снова качаю головой:

— Определенно нет.

— Странно, не правда ли? Я думаю, именно поэтому они говорят о призваниях. Должно быть, ты был рожден для этого, и просто потребовалось некоторое время, чтобы это понять.

Я думаю о медсестрах и медбратьях в больнице, когда болел папа, и медсестрах паллиативной помощи в дневном хосписе в его последние дни: об их доброте и о том, как они, казалось, всегда держались вместе, что бы ни происходило.

Вспоминаю недавнюю смену, когда у меня была действительно тяжелая ночь, когда я работал в качестве помощника в гериатрическом отделении (прим. отделение для пожилых людей), выполняя там работу, и я был покрыт с головы до ног, ну, давайте просто скажем, что после этого мне в значительной степени пришлось поливать себя из шланга. Одна из медсестер пронюхала о том, что я решил сменить профессию, и довольно язвительно отнеслась к этому. Мне давали самую говняную работу, в буквальном смысле этого слова, но другие сменщики никоим образом не могли обвинить меня в том, что я «слишком шикарен, чтобы пачкать руки». Итак, я засучил рукава и принялся за дело. К концу вечера вся палата была отмыта ради личной гигиены — с головы до ног и все остальное между ними, и язвительная медсестра захлопнула свою варежку.