Бекки вздрагивает:

— Не надо. Она хотела, чтобы я приехала на Айлей на Рождество, посвященное медитации и пению, но мне удалось убедить ее, что мне лучше приехать, когда погода будет немного лучше.

Мама Бекки была мифической фигурой для всех нас в университете. В юности она была моделью, а затем отказалась от всего материального и переехала в этичную коммуну на острове Айлей, когда Бекки было шестнадцать. Бекки осталась сдавать экзамены, живя у подруги семьи и привела в ужас свою мать, занявшись не просто юриспруденцией, но и корпоративным правом в целом. Некоторое время отношения были слегка натянутыми, но, по-видимому, она провела некоторое время в задумчивом молчании, и теперь они реально хорошо ладили — пока их разделяло несколько сотен миль.

Я смотрю на фотографию мамы Бекки — ей, должно быть, тут всего около семи. Она отвечает мне пристальным взглядом, и думаю, что если кто-то и может спасти планету, то, вполне возможно, что это она. Как бы то ни было, я поднимаю свою бутылку в знак молчаливой благодарности. Если бы она оспорила завещание, Бекки, возможно, не унаследовала бы этот дом, и она не предложила бы мне комнату за четыреста фунтов стерлингов в месяц (прим. по курсу на ноябрь 2023 — 45.000р.), за такие деньги я не нашла бы и места в кладовке для метел где-нибудь в пределах досягаемости от Кингс-Кросс, где находилась моя новая работа.

— Пойду сниму пиджак, — говорит Бекки, опуская взгляд на свою рабочую одежду, затем она на мгновение исчезает, и я остаюсь осматриваться. Дом старомодный, битком набитый мебелью середины века, которую можно было бы продать за огромные деньги на «eBay»: в гостиной есть комод «Эркол», а обеденные стулья выглядят так, словно их привезли прямо из «Хилз». Я фотографирую огромное растение в горшке, которое возвышается в углу, как триффид, а затем выхожу в холл. Он огромный и просторный, с полированными деревянными перилами, которые закручиваются и поднимаются на третий этаж, где есть мансардное окно — уже темно, потому что сейчас середина зимы, но уверена, что оно наполняет это пространство светом в середине лета. У внутренней двери есть огромная деревянная вешалка для одежды с зеркалом, а крыльцо выложено керамической плиткой, стершейся от многолетних шагов по ней. Этому месту, должно быть, по меньшей мере сто пятьдесят лет. И, я распахиваю дверь гостиной, там достаточно места, чтобы все могли по-воскресному развалиться на диванах. Картины на стенах задрапированы яркой мишурой и гирляндами, а на приставном столике стоит рождественская елка, украшенная разноцветными лампочками и увешанная разнообразными безделушками, которые выглядят…

— Отвратительные, да? — голос Бекки звучит у меня за плечом. — Не смогла устоять. Они из магазина «Фунт», так что я просто ненадолго съездила в город. Если ты не можешь быть безвкусной на Рождество, то когда же сможешь?

— Мне нравится, — говорю я, и это действительно так. Бекки исчезает обратно на кухне, и я слышу, как она фальшиво напевает Мэрайю Кэри и гремит тарелками и кастрюлями. Стою в коридоре и смотрю на удивительный дом, который я не смогла бы себе позволить и за миллион лет, и вспоминаю, как примерно два месяца назад увидела объявление о работе своей мечты в издательстве и задумалась, стоит ли мне рискнуть и подать заявку. И как сказала бабушка Бет:

— Никогда не рискуя, милая — никогда не узнаешь, что ждет за углом…

Час спустя мы уже на кухне, и все разложено так, что выглядит идеально для вечеринки по случаю новоселья.

— Стой! — я подняла руку в воздух.

Бекки замирает как вкопанная, и я прыгаю между ней и массивным старым дубовым столом на кухне. На ее лице отражается тревога, когда я лезу в задний карман своих джинсов, а затем она закатывает глаза, когда понимает, что я делаю.

Я протягиваю свободную руку, поправляю тарелку и передвигаю кусочек мишуры так, чтобы он изящно расположился рядом с яркими, как драгоценные камни, горками сальсы и гуакамоле:

— Вот.

Наклонившись, я делаю снимок сверху и отступаю назад, позволяя ей поставить поднос с текилой на стол.

— С каких это пор ты стала королевой «Инстаграм»? — Бекки заправляет за ухо выбившуюся прядь волос. Она подстригла их в гладкий градуированный боб, что делает ее похожей на настоящую взрослую, тем более что она все еще одета в свою рабочую одежду — серые облегающие брюки и светлую блузку из шелковистой ткани, на которую я бы точно пролила кофе в течение часа. Но она здесь в шесть тридцать вечера и выглядит так, словно только что вышла из душа, а не пробиралась домой сквозь лондонские пробки после долгого дня, посвященного корпоративному праву. Я сняла свое розовое пушистое пальто, потому что в нем я чувствовала себя свалившейся с елки безделушкой или помпоном по сравнению с минималистичным шиком Бекки.

— Вряд ли, — говорю я, возясь с фильтром и придавая фотографии красивый вид, прежде чем добавить к ней хэштег и нажать «поделиться». — Я просто подумала, что было бы неплохо показать всем дома, каково это — жить в Лондоне.

— И подчеркнуть, как прекрасно ты проводишь время, хотя все они думают, что ты сумасшедшая, раз отказалась от повышения в Борнмуте ради сокращения зарплаты здесь? — говорит она.

Я киваю и беру кусочек тортильи, разламывая его пополам.

— И это тоже, — признаюсь я, скорчив гримасу. — И бабушка Бет тоже в «Инсте» — она установила его на айфон. Пока я ее единственный подписчик в «Инстаграм».

— Она собирается делиться селфи со всеми горячими врачами в доме престарелых, не так ли? — Бекки фыркает от смеха.

Я поворачиваю телефон так, чтобы она могла его видеть. @nanna_beth1939 опубликовала серию фотографий своей новой квартиры на первом этаже в закрытом жилом комплексе, в который она переехала.

— О, боже, — говорит Бекки, забирая у меня телефон, чтобы рассмотреть поближе. — Смотри, у нее на каминной полке стоит та деревянная резьба, которую ты купила ей на Кипре.

Я заглядываю ей через плечо:

— Ах, это мило, — на меня накатывает волна вины из-за того, что я здесь, а она осталась там. Я провела последний год, живя в ее доме, с тех пор как умер дедушка, и будет странно, если она не будет рядом каждый вечер, когда я вернусь домой с работы.

— С ней все будет в порядке, — говорит Бекки, словно читая мои мысли. Она блокирует телефон и кладет его на стол. — И ты ведь не за много миль оттуда. Это всего лишь поездка на поезде, вот и все.

— Знаю. Просто как-то странно оставлять ее на милость мамы.

Бекки корчит гримасу:

— Да, ну, она не совсем… Ну, ее не было в начале очереди, когда они раздавали квоту на материнский инстинкт, нет ведь?

Я фыркаю. У моей матери много качеств, но материнская забота — не одно из них. Я имею в виду, что она по-своему прекрасна. Но не уверена, что она не забудет заглядывать каждые пару дней и проверять, все ли в порядке у бабушки Бет на новом месте. Неважно. Я расправляю плечи и думаю о том, что сказала мне бабушка Бет, когда вчера утром сунула мне в руку пачку двадцатифунтовых банкнот. Мне пришло время выйти в большой мир и позволить ей заниматься своими делами. Немного странная смена ролей, я знаю, но наша семья всегда была немного необычной.

На кухне Бекки все еще фальшиво напевает и зажигает крошечные чайные свечи, расставленные вокруг. Даже когда мы жили в университетских общежитиях, ей удавалось привести свою комнату в порядок.

Раздается грохот, когда кто-то открывает дверь, и порыв воздуха сдувает пару рождественских открыток с дверцы холодильника. Я наклоняюсь и поднимаю их, улавливая односторонний разговор, который происходит в холле.

— Ты сказал, что сможешь вырваться, — должно быть, это Эмма, девушка, которую Бекки нашла, чтобы занять еще одну комнату.

Повисает долгая пауза, и я замираю у кухонной двери, раздумывая, стоит ли мне высунуть голову и поздороваться. Бекки перемешивает курицу со специями и перцем, наполняя комнату запахом, от которого у меня урчит в животе. Я ничего не ела с самого завтрака.