Про начало учёбы сказать можно немного. Она шла достаточно спокойно и плавно, но я испытывал немало стресса в первые дни. По какой-то причине мне казалось, что я здесь совсем чужой и ненужный. Что этому месту я не принадлежу. Я знал, что такое поначалу случается почти у всех, и всё же переживал.

Чего я тогда не понимал, так это того, что растущая тревога являлась продолжением тех переживаний, что давно вели к кризису, но отступили на период переезда и прочих перемен.

На тот момент я любил её уже почти три года и регулярно терзался этим. Она была восхитительной. В каждом жесте, в каждом слове, в каждом движении глаз. Грацильность всех черт её лица граничила с некоей грубостью, скрытой дружелюбным характером. У неё было угловатое лицо в форме перевёрнутого треугольника и в то же время круглая голова – она любила короткие стрижки. Когда её густые русые волосы отрастали, они начинали виться. В общем, были прекрасны в любом виде. Тонкий аккуратный нос; красивые скулы, плоские, даже впалые щёки, тонкие, но очень изящной формы губы; у неё был слегка покатый лоб и островатые надбровные дуги, под которыми – чудо – круглые, ясные, янтарные глаза, напоминавшие мне виноград. Она была высокой, но сутулилась, она была по-своему очень женственной фигуры, не худая и не пышная, но будто всё вместе. Влюбившись совсем ещё в юношестве, я долго держал и носил это в себе. В школе я днями мог ходить и думать о её глазах и о том, как хочется поцеловать их в веки, о её предплечьях или животе. Она очаровывала меня всем: своими движениями, своей яркостью, своей бесконечной тоской и отрешённостью во взгляде, появляющейся из ниоткуда, своим живым смехом. Мне казалось, что я удивительным образом понимал её. Что я видел в ней то, чего не могли видеть другие. Невозможно было поверить, что такое кто-то ещё может испытывать. Удивительное дело. Видимо, влюблённость – это та стезя, в которой каждый учится на своих ошибках.

Она была заметно старше, была взрослой и состоятельной по сравнению со мной. По этой причине, собственно, я и переживал. Не мог себе позволить стремиться к ней напрямую, пока не представлял собой хоть что-то в житейском смысле. Почти за год до поступления я всё же признался ей. Была необычно солнечная и сухая осень. Она отнеслась с большим пониманием, это сильно меня осчастливило. Но ненадолго. Одним пониманием нельзя было остаться довольным. Мне всё же хотелось быть рядом, быть кем-то с ней, тоже быть любимым, в конце концов. Но всё это растянулось на год.

И вот, в сентябре переживания вернулись. Я ожидал, что что-нибудь изменится, что я встречу множество новых людей на новом месте, думал легко найду себе окружение единомышленников и, конечно же, девушек. Вдруг я найду кого-то, с кем будет легче, с кем это будет взаимно, кто будет рядом? Но нет, никого и близко похожего на неё не было, в затопленном людьми коридоре никакой близкий типаж не попадался на глаза. Тогда я понял, что я связан с ней, что у меня не остаётся выбора, как попытаться сблизиться с ней.

Помнится, до этого последний раз мы общались летом, в июле, на тот момент я не видел её уже пол года. Я тогда читал Эпос о Гильгамеше и делился с ней впечатлениями. Тогда я был уверен, что Энкиду воскреснет. Почему-то думал, что он является архетипом возрождающегося божества. Думал, такая уж у него судьба.

Весь тот год, который прошёл с момента как я признался, прошёл без неё. Виделись мы крайне редко в силу многих разных обстоятельств, которые уже не так важны. Когда мы с ней общались, она говорила, что мы очень похожи. Однако я не мог получить от неё никакой однозначности, в этом плане я совсем ничего не мог понять. Она говорила, что не умеет любить. Мне было безумно больно это слышать, мне было её жалко. Не знаю, было ли плохо от этого ей. Со смертью близкого ей родителя, через пару месяцев, как я ей признался, её душевное состояние совсем помутилось. Она никак не могла принять этого, смириться с этим. Даже год спустя. Ей было ужасно больно, а я не мог ей помочь, хотя очень хотел.

У неё был совершенно невнятный парень, который не знал чего хочет от жизни. Никакой любви у них не было, связи, по её словам, тоже. Всё, что у них было – это «вместе». Меня от этого коробило, как на протяжении трёх лет коробило от её ручного тарантула, от её снов про беременность, от её сумасшествия и слабоволия, которые я не хотел замечать. Она от него несколько раз уходила, но он оставался, а она, видимо, не была сильно против. Он не был агрессивным собственником, он был, повторюсь, совершенно невнятным.

Настал момент, когда я понял, что легко не будет. Она напрямую сказала мне, что без проблем оборвёт со мной связи, если того потребуют внешние обстоятельства. У меня будто землю из-под ног вышибло. Я тогда был дома, приехал, чтобы уладить дела с местным военкоматом. Погода, помню, была совершенно пасмурной и сырой. Я находился на кухне, когда она написала мне это. Меня будто ударило, постепенно в течение минуты нарастало ощущение, что мне не хватает воздуха, ноги ослабли. Я попытался отдышаться. Взяв себя в руки, я поехал в военкомат в соседний город.

На обратном пути домой, в транспорте я увидел наклейку на стеклянной двери, ближней к кабине. Наклейка была старого образца, раньше такие наклейки много, где были – в метро, в автобусах, в маршрутках, но в Москве их все уже заменили из-за слишком мрачного подтекста. Надпись гласила: «ВЫХОДА НЕТ». Я усмехнулся.

Небо казалось полотном бога-импрессиониста. Состояние неопределённости и нарастающих сомнений постепенно сдавливало тот мир, что я построил себе за три долгих года. Эти три года были как целая жизнь. Я жил той любовью, я верил, что всё будет, это было моей внутренней опорой, за которую я держался. И вот множество разных мыслей вступили в моей голове в борьбу. Верность против рациональности, самоценность против жертвенности, любовь против реальности. Я вдруг понял, что общая картина куда сложнее, чем мне всё время думалось, но в то же время и куда прозаичнее, если смотреть в сухом остатке. Мне не хотелось попасть в просак из крайности в крайность, я не хотел из-за глупого самолюбия или какой-то обиды потерять её. Мне нужно было разобраться в себе, в ней самой и в ситуации в целом. И так я попал к психологу. Психолог была от вуза, я пришёл к ней с достаточно конкретной целью, как мне казалось. И, как это бывает, цель оказалась с точки зрения психолога не совсем конкретной.

Её имя было Вероника. Это была приятная смешливая женщина со светлыми волосами и кошачьими глазами. Когда я пришёл в первый раз, я вскользь упомянул, что проблема, с которой я обратился, связана с девушкой. Но разговор пошёл в другую сторону. Сначала я рассказал о том, что это мой второй визит к психологу в жизни, что первый был с отцом, когда наши с ним отношения совсем сошли с рельс. А потом, когда мы начали говорить об отце, я просто разрыдался. Такие дела. Для меня было не новостью, что это тяжёлая для меня тема, но даже спустя столько времени мне помнится, что результат первого сеанса был для меня неожиданным. Позже мы ещё к этому возвращались.

На втором сеансе мы подошли к, собственно, проблеме любовной. Вероника, помнится, в своей довольно жизнерадостной манере посоветовала мне вместо того, чтобы мучиться, действовать и относиться к этому легче. Позвать её куда-нибудь, предложить увидеться, поиграть с ней на гитаре. Я так и сделал, но ничего не вышло, она меня игнорировала, либо искала предлог отказаться – занятость, работа. И тогда я решил серьёзно поговорить с ней, чтобы раз и навсегда всё решить.

Ох, до сих пор помню ту неделю, которая казалась мне просто невыносимой, неделя выяснения отношений. В то время я стал зависим от психологических сеансов. Задачей каждой недели для меня было дотянуть до четверга, до сеанса, потому что я не знал, что мне делать и как справиться, чувствовал себя совсем запутавшимся. И всё же решить всё с ней мне предстояло самому.