Жизнь человека, может, и коротка, но она достаточно длинная, чтобы в ней потеряться. В наших воспоминаниях любой её отрывок как фрактал, как фрагмент береговой линии на карте, который сколько ни приближай – на нём никогда не найти ровной линии с конечной длиной, чтобы его измерить. Когда мы ныряем во временные рамки нашего прошлого, нам навстречу всплывает множество деталей и ощущений, которые при первом приближении казались забытыми. Кажется, что мы можем разгадать в них какую-то особую связь, собственные законы, возможно; одно тянет за собой другое, дополняет, или наоборот, затемняет. Кажется, будто мы погружаемся в совершенно другой мир, чуждый нам. Но и это всё нам только лишь кажется.

Я думаю, мне есть что сказать. Конечно есть, всегда есть. Вопрос в том, отказываемся ли мы говорить. И в этот раз я не хочу отказываться. Когда я погружаюсь в калейдоскоп воспоминаний, связанных с этим периодом жизни, я понимаю, что мне не охватить его весь за раз, это просто невозможно. Всё, что я могу – это с помощью больших усилий ловить те эфемерные крупицы былых ощущений, что выловить можно только глубоким пониманием самого себя из прошлого. Однако что я точно помню и знаю, во что я верю, так это в то, что в конце того жаркого августа, впервые оказавшись на юго-западе Москвы, я уже знал, как я буду себя ощущать в ближайший год. Как треснет моё мироощущение. Удивительная интуиция.

Ну, что ж, я попробую.

***

Комната находилась на последнем, четырнадцатом этаже. Был конец августа и окна выходили на запад, а потому уже в послеобеденное время было видно, как солнце клонится к закату. Собственно, после обеда и проходило моё заселение. Вещей у меня с собой почти не было: полотенце и ещё кое-какая мелочь. Сюда меня направила ответственная по этому вопросу женщина, прямиком из университета, где я должен был учиться. Меня заселяли в общежитие другого вуза. Это была временная мера, всего на один учебный год. Связано это было с ремонтом в основных общежитиях. Женщина, помню, довольно серьёзная, спросила меня:

– Московским транспортом умеешь пользоваться? Твоё общежитие находится при институте Русского Языка имени Пушкина, недалеко. Общежитие хорошее. Доехать сможешь, сориентируешься?

– Конечно, – ответил я. Я уже много раз бывал в Москве и неплохо её знал. Разве что, не эту часть города.

«Конечно», я доехал. Сев на автобус, идущий в противоположную сторону, и добравшись на час позже, чем хотел.

Это был приличный район. В Москве запад считался престижнее востока, а север – юга. Вход на территорию нужного мне университета украшали высокие ели. В крохотном фойе и без того маленького вуза была очередь из студентов, тоже заселяющихся. То были «родные» студенты этого заведения. У меня с ними было мало общего. Мне предстояло обучаться на техническую специальность в университете заметно большего масштаба, в четырёх километрах северо-восточнее. Получив ключ от комнаты и пропуск, я прошёл по главному коридору и встретил по пути группу студентов из Монголии. На стенах висели множественные стенды на разных языках – от французского до вьетнамского.

Номер был пуст. Он был блочного типа – две комнаты и общая ванная комната с туалетом. Считай, квартирка без кухни. Комната поменьше, напрямо из прихожей, была покрашена в холодный оттенок зелёного и была рассчитана только на двух человек. Обе деревянные кровати были уже заняты вещами. Комната побольше, слева, была покрашена в персиковый. На улице стояла жара и в косых лучах солнца, освещавших пустую комнату, казалось, что это место где-то далеко на юге. Никак не в столице самой северной страны мира. В комнате были только пара столов и стульев, шкаф и две двухэтажные металлические кровати. Они были покрашены зелёной краской. Я выбрал ту, что упиралась двумя краями угол, поближе к окну. Приглядевшись, я увидел, что на стене у изголовья было что-то написано перманентным маркером. Язык был похож на тайский или камбоджийский, я в этом не был экспертом. Переводчик не хотел дословно переводить, что там написано, но в дальнейшем подтвердилось моё предположение, что это было вроде заклинания на хороший сон. Там были такие слова как «ночь», «мечты» или «сны», «сила».

«Ну и ну», – подумал я. Из окна открывался широкий вид на стройки, жилые комплексы… Большую часть вида занимало небо и закат. Весь день прошёл в беготне. Я присел на кровать. Я ждал своих будущих соседей и думал о том, что ждёт уже меня.

С первых чисел сентября на смену жаре пришёл жуткий холод и ливни. Мои соседи, преимущественно люди с юга, были просто в ужасе, температура за пару дней упала градусов на двадцать. Солнце выглядывало довольно часто, бывали слепые дожди и иногда можно было увидеть по три радуги за раз. О том, что находилось на дальнем конце каждой из них, можно было только гадать. И пусть погода была переменчива, тепло не вернулось и бабье лето, кажется, так и не настало.

Район, в котором я теперь жил, представлял собой пёстрое во всех отношениях зрелище. Множество домов разного вида, высоты и назначения скрывали между собой открытые пустоты дворов и тенистые чащи деревьев. Высотный новострой из рыжего кирпича, панельные дома без украс, университеты самых разных направлений. К слову о последнем – в пределе одного нашего квартала было сразу четыре высших учебных заведения: университет Дружбы Народов (включая его отдельный медкорпус), Биоорганический институт, Геологоразведочный университет и институт Русского языка, в котором, собственно, жил я. Все они как бусины были нанизаны на главную артерию нашего района – широкую и довольно приятную улицу Миклухо-Маклая, русского путешественника, побывавшего в Новой Гвинее 150 лет тому назад. Такое тесное соседство вузов и придавало району пестроту – этническую, культурную и национальную. Здесь были китайцы, монголы, афганцы, вьетнамцы, различные африканцы, иранцы, эквадорцы, гаитяне и многие другие. Особенно много иностранцев было, как легко догадаться, в университете Дружбы Народов и в нашем, Русского Языка. Почему это так, в моей голове никак не укладывалось, хотя нелогичного в этом ничего не было.

Как бы там ни было, от улицы Миклухо-Маклая вбок спускалась и наша улица Академика Волгина. На ней, по пути к ГосИРЯ, росла темноствольная липа, листья которой в первые же недели окрасились в ярко-желтый. Сам ГосИРЯ был небольшим зданьицем и всё внимание к себе привлекало 14-этажное здание общежития, которое с высоты птичьего полёта напоминало латышский крест. Нам, как студентам другого вуза, выделили половину последнего этажа. Стены его были покрашены в светло-зелёный цвет, а пол был выложен паркетом. При входе на общую кухню висело несколько объявлений на китайском. Суть их, как водится, от меня ускользала. Кухня была довольно просторной, из её окон открывался вид на ту же сторону, что и из окон нашей комнаты. Мы с моим соседом Максом, высоким парнем с юга, заехали одними из самых первых на этаже и, сами того не зная, создали очень доброжелательную атмосферу для остальных. Это стало основой довольно дружного сообщества на всём этаже, настоящей компанией, коих у меня почти не бывало. Мы часто собирались все вместе на кухне и просто болтали, кто-то готовил, кто-то ел, все очень много смеялись. Макс мне пришёлся по душе, пускай он поначалу и казался мне угрожающим – оказалось что у него добрая душа и трезвый ум. Думаю, любой другой сосед мне в итоге надоел бы, но не он.

Поселившись в общежитии, я вдруг открыл для себя, что кое-что для меня уже открыто. Я понял, что у меня нет проблем в общении с новыми и незнакомыми людьми, да и жизнь в общежитии для меня не была чем-то новым – пол детства я ездил по детским лагерям и к такой жизни привык. Выяснилось, что у многих моих сверстников с подобным были проблемы. Многие из них были издалека и совсем не привыкли к самостоятельной жизни, да ещё и в новом обществе. И всё же в первые дни я ел только хлеб с колбасой и мягким сыром, пока не понял, что да как с готовкой, закупкой, расположением магазинов и прочего.