Наученный опытом оркестровик неловко подхватывает меня под мышки, тянет, как мешок картошки, спиной к себе. Доставляет до скамейки для родителей, ожидающих детей в холле.

Очень романтично. Хорошо, хоть никто не снял видео на телефон.

— Посидите секундочку, Ульяна Сергеевна. — Он очень волнуется и тоже поскальзывается, но не падает, бежит куда-то к завхозу, тащит доски и верёвку.

— Вы скворечник собрались мастерить, Николай Иванович? Так вроде не сезон.

— Нужно наложить шину, потом поедем в травмпункт! — Ещё раз поскальзывается, роняет всё своё добро, подбирает. — Вообще, надо бы что-то холодное приложить, но ничего нет. Или метнуться до супермаркета? За заморозкой какой... — суетится мой горе-спаситель.

Откидываюсь на стену, не могу сдержать слёз боли. Кто-то сообщает, что уже вызвал скорую. Прошу у девочек таблетку, любой анальгетик, только скорее.

— А в прошлый раз не нужно было шину?

— Тогда я растерялся, Ульяна Сергеевна, а теперь научен горьким опытом. С вами надо всегда быть начеку. Да и скорая в прошлый раз была всё равно что такси — только и пользы от них, что доставили с ветерком.

— Понятно.

Кто-то приносит ибуфен, глотаю две таблетки сразу. Не запив, пропихиваю их слюной. Доктор Пилюлькин шевелит мои пальцы, получая от меня совсем не педагогическую порцию матов. Кое-как пришпандорив доску и примотав её веревкой пополам с изолентой, он тащит меня к скорой.

— Вас однажды уволят за то, что вы всё время помогаете мне.

Приваливаюсь к окну в салоне и диктую свои данные бригаде медиков. Шурик рядом. Считаю минуты, надеюсь на лучшее. Вдруг таблетки помогут. Или врачи.

В травмпункте, как и в предыдыдущий мой заезд, полно народу. После вывиха я обслуживалась в поликлинике по месту жительства, мне назначили физиопроцедуры, и сюда я больше не возвращалась. Поэтому всё как в первый раз.

Так больно, что аж всё тело сводит. Мне кажется, если таблетки не подействуют, то я просто потеряю сознание. Но даже через пелену фиизических мучений я помню о наваждении имени Ткаченко и очень надеюсь, что дежурить будет какой-нибудь другой доктор.

Но Всевышний не хочет меня слушать. Он явно издевается. У регистратуры собственной персоной стоит именно Константин Леонидович. На этот раз без халата. На нем чёрная, обтягивающая, подчеркивающая крепость торса водолазка и такого же цвета брюки. Увидев меня, он перестаёт общаться с коллегами. Смотрит сурово и осуждающе. Я почти падаю... И Ткаченко реагирует первым. Он в два счёта пересекает коридор и, отодвинув моего верного Шурика, решительно подхватывает меня на руки. С лёгкостью отрывает от земли. Опять жутчайшее нарушение врачебной этики. В другой день я бы сопротивлялась, а сейчас просто стараюсь держать руку от него подальше, чтобы, не дай бог, не задеть. Хорошо, что скорая оказалась правильной: сняла с меня этот ужасный недоскворечник, творение Николая Ивановича, ностальгировавшего по урокам труда, и наложила нормальную цивильную шину. Морщусь. Толпа строителей в касках и без, возмущена тем фактом, что в кабинет травматолога меня несут без очереди.

— Я возьму эту пациентку. — Толкает дверь Ткаченко.

— Константин Леонидович, ваша смена закончилась, — напоминает кто-то из стоящих тут же врачей.

— Ничего, я сверхурочно.

Глава 4

Я хоть и морщусь от боли, но всё равно в кабинете врача мне как-то легче. По крайней мере, нет опасности, что я грохнусь в обморок. А доктор Ткаченко, усадив меня на уже знакомую мне обитую искусственной кожей коричневую кушетку, умело проводит осмотр. Стараюсь отклониться от него подальше. Во время предыдущей нашей встречи повреждённая конечность, она же нога, была далеко, а сейчас рука поблизости. И это меня беспокоит, потому что его явно дорогая туалетная вода атакует меня во все места и дыры. Она эффектная и по-мужски терпкая. А ещё у доктора ровная и чуть загорелая кожа, без изъянов. Быть таким идеальным самцом — это преступление против человечества.

Майка не зря выносила ему сына. Он же как ядерное оружие — поражает насквозь. Таких надо под стекло, чтобы своими феромонами направо и налево не разбрасывались.

Но меня-то этим не проймёшь, я кобелей за версту чую, пусть и породистых.

Мы сидим очень близко, почти вплотную друг к другу, и без халата, в этой обтягивающей чёрной водолазке и с крупными брендовыми часами на крепком запястье Ткаченко совсем не похож на доктора. Он похож на мужика, перед которым бабы укладываются штабелями, а ему только и остаётся, что перешагивать.

Он как модель «Викториа'с сикрет», только мужик. Будь у меня муж, и застукай я его с такого типа женщиной, я бы даже расстраиваться не стала. Подняла бы руки и покачала головой, мол, дорогой, я всё понимаю, не останавливайся, продолжай, как тут в принципе можно было устоять?

Вот такие чувства вызывает Константин Леонидович, его папе с мамой можно только поаплодировать. Ну или стоя заорать: «Браво!»

— А так больно? — поднимает голову доктор, отрывая взгляд от моей руки, и смотрит прямо в глаза.

— Ай!

Всё ещё смотрит.

— А так? Надо всё учесть, Ульяна Сергеевна, отвечайте!

Киваю и снова дёргаюсь. Несмотря на боль, мне не по себе. То холодно, то жарко. Ибуфен, зараза, действует.

Вот бы меня от оркестровика так жарило. Тогда бы я вышла за Шурика замуж, родила бы ему детей и усадила бы в декрет, а дальше… Гуляй, шальная императрица! И вся учительская, которой я правлю, брала бы с меня пример. Но Шурик, он как переросший, набравший влаги огурец — ни то ни сё. Вяловатый и горький.

— Вам обезболивание в скорой делали? В документах не указано, но всякое бывает.

— Нет. Я выпила ибупрофен, вроде бы стало лучше, а сейчас опять. Накатывает.

Интересно, он бабулькам с переломами шеек бёдер так же в глаза заглядывает? Видимо, отсюда их направляют прямиком в кардиологию. Не удивлюсь, если между отделениями негласная договоренность.

В кабинет заходит медсестра. Звеня медицинскими принадлежностями, она останавливается у блестящего столика в углу.

— Леночка, оставьте, я сам уколю. — Оттирает её от инструментов, распаковывает одноразовый шприц.

Леночка нехотя соглашается.

Смотрю на его крупную спину и понимаю, что этот высокий мускулистый доктор Преображенский на минималках, собрался сделать мне обезболивающий укол. А куда его делают? Правильно. В то самое мягкое место.

Этого ещё не хватало. Я решительно против.

— Расстегните юбку и спустите ниже.

Вот любому другому врачу — без проблем. Но с Ткаченко просто ступор по этому поводу. Не хочу я, чтобы он мой зад видел. Я, конечно, помираю, у меня перелом и слёзы из глаз, но всё равно… фигушки!

— Только после свадьбы, доктор Хаус. Верните назад Леночку! — И морщусь от усиливающегося нытья в области локтевой кости.

— Не понял?! — приподнимает правую бровь и, спустив немного лекарства, приближается ко мне.

— Почему вы решили колоть укол собственноручно, если это входит в обязанности медсестры?

— Так, Ульяна Сергеевна! Я ваш лечащий врач. Давайте сюда вашу!.. Мышцу! — мотнув головой, и громко выдохнув. — Оголяйте место инъекции! Немедленно!

— А то что? Уколете меня насильно? Ваша смена закончилась. Почему вы за меня взялись? Как это работает? Вы хотите получить больше денег?

Я, как камикадзе, осознанно иду на конфликт. Потому что этот тип слишком многое себе позволяет.

Константин Леонидович удивлённо таращит глаза, делает ещё шаг.

— Не двигайтесь, доктор Ткаченко, а то буду орать.

— Вы и так будете орать, когда действие вашего просроченного ибуфена закончится посреди длиннющей очереди на рентген. У вас там нет абонемента с правом преимущественного прохода, а боль будет нарастать. Ульяна Сергеевна, вам придётся, страдая, пропустить всю бригаду строителей.

— Я требую Леночку!

Прожигая меня насквозь, смотрит искоса, но попыток приблизиться больше не делает. Гордый!