Одевался дон Адриано, как ему казалось, сообразно климату: костюм из белого альпака[34], соломенная шляпа и зонтик от солнца с яблочно-зеленого цвета подкладкой. Мы не могли выйти без того, чтобы за нами не увязалась стайка мальчишек. Несмотря на свой юный возраст, я очень ясно понимал, что этот персонаж не самый подходящий спутник для катания по Венеции в гондоле!

В Неаполе мы остановились в отеле «Везувий». Жара стала нестерпимой, и я отказывался выходить на улицу до наступления вечера. Профессор, у которого в городе имелось множество знакомых, проводил дни в их обществе, в то время как я сидел в гостинице. В конце дня, когда температура становилась не такой испепеляющей, я садился на балконе и развлекался, разглядывая прохожих. Бывало, перекидывался с ними несколькими словами, но мои слабые познания в итальянском не позволяли продолжать разговор. Однажды перед гостиницей остановился фиакр, из которого вышли две дамы. Я окликнул кучера, симпатичного молодого человека, сносно понимавшего французский, и поведал ему, что смертельно скучаю и хотел бы осмотреть Неаполь ночью. Он предложил себя в качестве гида на этот же вечер и сказал, что заедет за мной в 11 часов. В это время профессор уже крепко спал. Кучер прибыл вовремя. Я на цыпочках вышел из своего номера и, не заботясь о том факте, что в карманах у меня нет ни гроша, сел в коляску – и мы отправились в путь. Проехав по нескольким пустынным улицам, итальянец остановился перед дверью дома в каком-то темном переулке. Войдя в дом, я удивился, увидев целую коллекцию чучел животных, в том числе большого крокодила, подвешенного на веревках под потолком. На секунду у меня мелькнула мысль, что мой гид привез меня в музей естественной истории. Свою ошибку я понял, увидев идущую ко мне вульгарно накрашенную толстуху в фальшивых драгоценностях. Салон, в который она нас привела, был обставлен большими диванами, обитыми красным плюшем; стены увешаны зеркалами. Я был несколько смущен, но мой кучер, чувствовавший себя совершенно непринужденно, заказал шампанское и уселся рядом со мной, в то время как хозяйка заведения расположилась на другом краю дивана. Перед нами, в атмосфере, насыщенной запахами пота и дешевых духов, дефилировали женщины. Они были самых разных цветов кожи, вплоть до негритянок. Некоторые совершенно голые, другие одеты баядерами, матросами и маленькими девочками. Они вышагивали, виляя бедрами и бросая на меня призывные взгляды. Мое смущение росло, даже переходило в испуг. Кучер и матрона много пили, и я тоже принялся пить. Время от времени они меня обнимали со словами: «Che bello bambino!»[35]

Вдруг дверь открылась, и я окаменел, увидев моего профессора! Хозяйка бросилась к нему и стиснула в объятиях, как давнего друга дома. Я попытался спрятаться за спиной кучера, но дон Адриано уже заметил меня. Его лицо осветилось широкой улыбкой, и, подбежав ко мне, он пылко обнял меня, восклицая: «Дон Феличе! Дон Феличе!» Очевидцы этой сцены в изумлении уставились на нас. Первым пришел в себя кучер. Он наполнил бокал шампанским и встал со словами: «Evviva! Evviva!»[36]Мы стали предметом бурной овации.

Не знаю, в котором часу завершился этот вечер, но на следующий день я проснулся с сильной головной болью. С этого дня я больше не оставался в одиночестве в гостинице. Во второй половине дня, когда жара становилась менее сильной, я отправлялся с профессором по музеям, а с наступлением темноты мы начинали ночную жизнь в обществе любезного кучера.

Однажды я прогуливался по набережной, любуясь заливом и Везувием, когда какой-то нищий взял меня за рукав и, показывая пальцем на вулкан, заговорщическим тоном сообщил: «Везувий». Очевидно, сочтя, что это откровение заслуживает вознаграждения, он попросил у меня милостыню. Он все правильно рассчитал, потому что я щедро заплатил ему, не за сведения, а за развлечение, которое мне доставила его наглость.

Из Неаполя мы отправились на Сицилию осмотреть Палермо, Таормину и Катанию. Сильная жара продолжалась.

Этна дымилась, на вершине ее лежала снежная шапка. Желая подышать более свежим воздухом, я предложил совершить восхождение. Дон Адриано не выразил особого энтузиазма, но мне все-таки удалось уговорить его, и мы отправились в путь верхом на ослах и в сопровождении проводников. Подъем оказался долгим; когда мы достигли кратера, профессор буквально умирал от усталости. Мы спешились, чтобы полюбоваться великолепным видом, и тут нам показалось, что земля нагревается все сильнее и сильнее, при этом в некоторых местах из нее вырываются дымки. Охваченные паникой, мы вскочили на ослов и помчались вниз. Проводники, которых наш испуг явно развеселил, окликнули нас и сказали, что это здесь постоянное явление, бояться которого нет никаких причин. Мы провели ночь в укрытии, где не могли заснуть от холода. На следующий день мы вынуждены были признать, что жара равнины все-таки предпочтительнее холода гор, и решили незамедлительно вернуться в Катанию. Наш отъезд был отмечен инцидентом, который мог бы стать трагическим. Идя вдоль кратера, осел профессора поскользнулся, спровоцировав падение наездника, который покатился к пропасти. К счастью, он сумел зацепиться за скалу, что дало проводникам время подбежать и вытащить его, скорее мертвого, чем живого.

Перед возвращением в Россию мы провели несколько дней в Риме. Мне безмерно жаль, что я не смог лучше воспользоваться возможностями того путешествия. Сильное впечатление на меня произвели Венеция и Флоренция, но я был еще слишком юн, чтобы оценить их красоты. Воспоминания, привезенные мною из первого своего путешествия в Италию, как видите, слабо связаны с художествами!

В 1903 году царь Николай II, в окружении всей императорской фамилии, присутствовал на церемонии канонизации преподобного Серафима, умершего в Саровском монастыре приблизительно за семьдесят лет до того.

Несмотря на то что история этого святого не имеет прямого отношения к моей жизни и жизни моей семьи, я считаю оправданным рассказать ее здесь по той причине, что ею проникнуто мое детство и потому что канонизация этого знаменитого монаха произвела большой шум в России, когда мне было шестнадцать лет.

Старец родился в 1759 году в Курске, в купеческой семье, носившей фамилию Мошин[37]. Его родители были людьми почтенными и богобоязненными. И сам он с детства проявлял большую набожность, часами молясь перед иконами.

Однажды он поднялся вместе с матерью на вершину строящейся колокольни, поскользнулся и упал с высоты более пятидесяти метров на мостовую. Мать в ужасе спустилась, ожидая найти его мертвым. Каковы же были ее удивление и радость, когда она нашла его стоящим на ногах и не получившим никаких внешних ран. Слух о происшествии облетел весь город, и дом Мошиных заполнили люди, желавшие видеть чудесно спасенного ребенка. Впоследствии он не раз оказывался в смертельной опасности и всякий раз чудом спасался.

В восемнадцать лет он постригся в Саровском монастыре, но в зрелые годы монашеская жизнь показалась ему слишком мягкой, и он стал отшельником в лесу. Пятнадцать лет он провел в постах и молитвах. Окрестные жители часто приносили ему еду, и он щедро делился ею с птицами и дикими зверями, с которыми мирно уживался. Настоятельница соседнего монастыря, пришедшая однажды навестить его, испытала ужас, обнаружив лежащего перед его дверью огромного медведя. Старец ее заверил, что медведь не причинит ему вреда, поскольку он его друг и каждый день приносит ему лесного меда. Чтобы окончательно ее убедить, он послал медведя за медом; животное послушалось и вернулось через несколько минут, неся в лапах медовые соты, которые Серафим передал ошеломленной настоятельнице.