Как известно, официальное начало, т. н. «старшинство», было установлено царской властью Донскому войску 3 января 1570 г. Именно тогда боярин Иван Новосильцев привез на Дон грамоту донским казакам с царским обещанием выплачивать им за службу жалованье. Служба Московскому государству носила не всеобщий, а добровольно-вынужденный характер. Москва же надеялась, что сможет со временем перевести донцов в разряд имеющихся у нее служилых казаков. В феврале 1571 г. князь Воротынский разработал «Устав строевой и станичной службы», в котором произведено деление служилых казаков на городовых (полковых) и сторожевых (станичных). Городовые казаки имели много общего со служилыми людьми Московской Руси, хотя имели свои особенности. Казаки служилые – всадники с легким вооружением на службе русского правительства, которые управлялись через Разрядный и позднее через Казачий приказ. Эти казачьи подразделения формировались из выходцев из полунезависимых от государства казачьих общин и пользовались известной автономией, но и несли определенную ответственность перед государством. В отличие от них, донские казаки никакой ответственности не несли, и это вызывало сильнейшее раздражение московской власти. Ни сил, ни решительности для подчинения донских казаков у допетровских властителей не хватало. В итоге неизбежный процесс перевода вольного донского казачества в разряд военно-служилого сословия затянулся на полтора века.
Борьба, которую вели донские казаки против «басурманской» Османской империи и ее вассалов, была полезна России, но, с другой стороны, осложняла ее отношения с южными соседями. Тот факт, что казачество не имело легального и легитимного социального, политического и правового статуса, был на руку Москве. Права донского казачества на занимаемую территорию «дикого поля» не были законодательно признаны ни Россией, ни Турцией. Своевольная и агрессивная внешнеполитическая деятельность строптивых донцов зачастую ставила противоборствующие государства перед необходимостью реагирования на этот вызов. Россия объективно несла моральную ответственность за православных, в большинстве своем, русских казаков, и ей приходилось в своих внешних сношениях оправдываться и отказываться от казачества.
Великие князья Московские сформировали ядро независимого великорусского государства, которое, едва освободившись от татаро-монгольского ига, закономерно вступило в этап соперничества с мусульманскими государственными образованиями на юге. Русь объективно стремилась к естественно фиксированным геополитическим границам своего пространства – берегам морей и горам. Однако необходимых войск у Москвы для немедленного решения этих глобальных задач не было. Поэтому Московское государство было жизненно заинтересовано в сохранении контроля над южными территориями хотя бы со стороны православного русского казачьего населения, несмотря на его полуанархическое устройство и имманентную конфронтацию с крепостническими порядками на Руси. При этом московская власть всегда имела в виду, что рано или поздно Донская земля войдет в состав русского православного государства, а казачество будет включено в рамки сословного строя.
В итоге казачество стало на юге и позднее на востоке страны своеобразной живой «китайской стеной» между Русью и мусульманскими соседями. Собственно, и сама Российская цивилизация носит промежуточный евразийский характер и развивалась под влиянием Запада и Востока, миров модернизации и традиционализма. Взгляд на политические процессы с позиций цивилизационной парадигмы может многое прояснить в понимании специфики, как российского государства, так и самого казачества. На наш взгляд, какую бы версию происхождения казачества ни принять, очевидно, что казачество функционировало на самом стыке («разломе» по Хантингтону) цивилизаций и поэтому явилось смешанным евразийским феноменом, впитав в себя черты и особенности разных народов. Но, поскольку казачество в своем большинстве было русскоязычным православным субэтносом, его, на наш взгляд, следует признать вооруженной, относительно независимой частью русского народа, авангардом российский цивилизации. Ю. Д. Гражданов написал, что «происхождение казачества, несомненно, связано с проблемой культурного взаимодействия цивилизаций Запада-Востока (в иных вариантах Европы-Азии, леса-степи), а во-вторых, с историей возникновения и развития государственности и смены моделей эстносоциальной государственной политики в пограничной полосе контактов между названными цивилизационными комплексами» [7].
В политической истории России прослеживалось постоянное взаимовлияние этих в известной мере противоположных цивилизационных ценностей с преимуществом на каждом конкретном этапе того или иного элемента. Это приводило к деформации как традиционных, так и модернизаторских ценностей, что обуславливало изменение смысла явлений и процессов в ходе исторического развития. Такая социокультурная инверсия произошла, например, и со старообрядчеством, ставшим средой для взращивания предпринимателей; и со специфическим «средним классом» – интеллигенцией, ставшей поставщиком кадров для революционеров; и с русской буржуазией, уступившей роль гегемона в буржуазной революции своему антагонисту – рабочему классу. Ничего удивительного и в том, что социокультурную инверсию претерпело казачество, развивавшееся на основе социоприродного коэволюционизма и защищавшее свою свободу и архаичные ценности, а затем ставшее оплотом российской имперской государственности. Вольные вооруженные люди с традиционной русской вечевой (круговой) демократией, принимавшие участие во всех смутах России, постепенно подчинялись государственной власти и стали служить ей в качестве полурегулярного войска. Иначе говоря, с казачьим субэтносом произошла внутрицивилизационная специфическая мутация, и он стал народом-сословием, причем сословные черты с течением времени постоянно усиливались.
Освоив новые территории и защитив пограничные рубежи от постоянных нашествий и угроз со стороны кочевников, мусульманской Турции и других претендентов на славянские земли, казачество объективно выполнило функцию авангарда формирующейся Российской евразийской цивилизации. Эта уникальная роль не только не исчезла в связи с переходом казачества на службу государства и с ликвидацией своей самостоятельности, но еще более возросла в связи с созданием новых казачьих войск на обновленных границах Российской империи.
Казачество в новых условиях все больше выполняло функции проводника геополитической стратегии Российской империи, которая умело им манипулировала. На новых местах обитания казачество проводило постепенное оказачивание местного «туземного» неправославного населения и распространение традиционных качеств казачества как части великорусского этноса – общинности, соборности, государственного патриотизма. Казачество после интеграции в правовую систему Российской империи стало элементом механизма русской колонизационной стратегии, хотя сами казаки, как правило, малограмотные люди, вряд ли осознанно ставили такие цели. Казак как никто другой воплотил в себе евразийский характер Российской цивилизации и по месту проживания, и по роду деятельности, и по объективному значению [8].
Работая в рамках направления генетического государствоведения, представленного трудами Ю. А. Баскина, В. Г. Графского, И. Ю. Козлихина, А. И. Королева, О. Э. Лэйста, Г. В. Мальцева, И. Ф. Покровского, В. П. Сальникова, Л. Б. Тиуновой, А. М. Тимонина и др., Е. И. Дулимов показал, что на Дону на основе обычного права сформировалось уникальное протогосударственное практически независимое казачье образование. Это «Войско Донское» длительное время функционировало, находясь некоторое время на грани перехода к этапу оформления государственности, но в конечном счете, так и не перейдя ее. Приведенные в докторской диссертации Е. И. Дулимовым исторические факты доказывают, что существовала тенденция образования устойчивой государственности наряду с тенденцией развития субэтноса в полноценный этнос, однако ни первая, ни вторая тенденции в силу объективных причин не получили завершения. Инновационная концепция о значении обычного права в развитии казачьего управления и самоуправления, политическом суверенитете казачьего квазигосударственного образования была защищена им в диссертации на соискание ученой степени доктора юридических наук в Саратовской академии права. Спустя пять лет эти идеи получили развитие в работах Г. Г. Небратенко, Е. И. Куксенко и др.
