Литмир - Электронная Библиотека

Традицию С. М. Соловьева, В. О. Ключевского, Н. И. Костомарова, признававших доминирование русского элемента в генезисе казачества, продолжили очень многие современные исследователи. В. Н. Королев подчеркивал славянские корни казачества. А. В. Венков согласился с тем, что устойчивое славянское (или скажем русское) в своей основе сообщество появилось на Дону в XVI в. и представляло собой сгусток пассионариев и постпассионариев». Известный геополитик А. Дугин убежден в том, что казаки были «носителями православной традиции и русской идентичности перед лицом иных цивилизационных тенденций и военных набегов» [4].

Как подчеркивает Г. П. Сопов, серьезным аргументом в пользу теории об общем происхождении великороссов и казаков являются выводы военных психологов о ментальной близости казаков и русского населения центральной России культ старшинства, отдельность мужской и женской сферы семейно-бытовых отношений, культ воинственности, удальства и молодечества безусловно указывают на схожесть некоторых ментальных особенностей. Но схожесть скорее всего не заимствование, а общая характерная черта всех традиционных обществ, связанная с «военно-полисной организацией общества», общей традиционностью культуры, доминированием форм коллективной жизни, дистанцированностью от власти и геополитическим положением. Стержневой казачьей ментальной идеей является отождествление мужчины и воина, что красноречиво говорит о принадлежности казаков к так называемой традиционной (архаической, патриархальной) культуре. Оружие для казака – необходимый атрибут полноценного, свободного человека. Не случайно праздничная одежда казака – военная форма. Для представителей современной цивилизованной Европы и Америки война – это беда, несчастье. Для казака война – неустранимый момент бытия, «религиозное действие, праздничное действие, своеобразная инициализация».

Интересна позиция уральского исследователя В. Ф. Мамонова, изучившего процесс казакогенеза не только на Дону, но и в целом на территориях двух восточно-европейских государств: Польско-Литовского и Московского. На основе сравнительно-исторического анализа он выделил характерные общие условия и черты возникновения всех казачьих общностей. 1. Эти государства занимали пограничное положение на рубеже европейского и азиатского мира и нуждались в охране пограничной полосы. 2. Быстрое расширение и колонизация «Дикого поля» диктовали сходную тактику освоения районов. 3. Национальный состав пограничных районов был очень схож, причем большинство населения было православное. 4. В Польше и России параллельно шел процесс закрепощения сельского населения, что обусловило приток населения в приграничные районы. Польское и Российское государства покровительствовали казакам, добиваясь их подчинения. В плане национальном в общинах казаков преобладали великороссы и малороссы, в плане социальном – крестьяне, бежавшие на восток и юг от прелестей крепостного права…» [5]. Поэтому говорить о казачестве как об исключительно русском феномене, по меньшей мере, некорректно.

Несмотря на свою специфичность и особенность, казачество не являлось абсолютно уникальным и неповторимым феноменом, так как имело приблизительные аналоги в других странах. Так, А. Тойнби считает, что казаки представляли собой полумонашеское военное братство наподобие братства викингов, эллинского спартанского братства или рыцарского ордена крестоносцев. Однако у казаков выработались в ходе борьбы с кочевниками степи некоторые признаки, скорее принадлежащие будущему, чем прошлому. В чем-то казачьи объединения напоминают колониальные власти современного западного мира, они поняли, что для победы в войне с варварами необходимы более высокий уровень вооружения и опора на более совершенную материальную базу. Соглашаясь с Тойнби, отметим, что параллели с казачеством можно увидеть в истории индийских сикхов, балканских граничаров и гайдуков, турецких янычар. И действительно, в реальной истории человечества многие народы выделяют из своих рядов наиболее активную, энергичную, как писал Л. Гумилев, «пассионарную» часть – передовую ударную силу, которая функционирует в пограничных зонах, живет по своим особым законам и в то же время выполняет миссионерскую и цивилизаторскую, в чем-то экспансионистскую миссию.

В принципе не вызывает сомнений, что в процессе образования донского казачества произошел этнический синтез коренных и пришлых «лихих людей». Вопрос о времени такого смешивания является чрезвычайно дискуссионным и, видимо, никогда не будет окончательно разрешен в силу отсутствия письменных источников. Многочисленные версии остаются только гипотезами. Ясно только одно, что в ходе этнического синтеза на Дону постепенно стало доминировать прибывшее с Севера русское, православное население, которое преобладало не только в численном отношении, но и качественном, так как, восприняв в какой-то степени наследие проживавших на Дону общностей, оно их русифицировало и в целом окультуривало. Повторяем, это ни в коем случае не означает отсутствия неких иноязычных и инородческих корней-компонентов, как-то «бродники», «черные клобуки», хазары, черкесы, татары, турки, грузины, армяне, калмыки, персы и т. п., но решающее значение в оформлении казачьего субэтноса приобрели именно выходцы из Московии.

Казачьи общности на юге России формировались в своей массе из маргинализированных элементов, выпавших или изгнанных из классово-сословной среды. Отторгнутые русским государством изгои, проштрафившиеся городовые казаки, беглецы из острогов, лихие разбойники, крепостные крестьяне, холопы, люмпены и маргиналы всех мастей, просто вольнолюбивые русские люди мигрировали на Дон, ставший их последним прибежище. Современные исследователи С. К. Сагнеева, Н. И. Мининков, Л. И. Футорянский и др. показали, что по мере усиления потока беглецов на Дон от крепостнических порядков возрастала роль активной маргинализированной части великорусского крестьянства, которое и обусловило славянизацию и русификацию немногочисленных автохтонных элементов местного населения. Испытывая чувство вражды, к помещикам и к крепостническому государству, она пыталась на свободных территориях установить альтернативные социальные порядки, и стремились активно сопротивляться интеграции земли «казачьего присуда» в состав русского государства.

Жили казаки свободно, но трудно и опасно, занимаясь охотой, рыболовством и разыскивая с оружием в руках добычу («зипун») на стороне. Известны факты грабежей, убийств и насилий, произведенных казаками в кварталах турецких городов и крепостей в ходе походов на османские владения. Некоторые историки в советское время пытались убеждать читателей в том, что казаки грабили-де только купцов да бояр, «считали зазорным грабить бедноту или причинять ей какой бы то ни было вред». Самое большое – признавалось, что в рядах казачества была и такая группа, которая, прикрываясь «вольностью», грабила и разоряла без разбору и помещиков, и крестьян», но она не считалась сколько-нибудь значительной. Некоторые современные идеологи казачьего движения в корпоративных интересах и теперь отрицают разбойничью составляющую жизнедеятельности казачества и более позднюю полицейскую составляющую функционирования казачьего сословия.

Н. А. Мининков пришел к выводу, что к концу XVI в. на Дону вели такую жизнь в основном выходцы из социальных низов России, причем имелись значительные вкрапления маргинальных представителей дворянства, мелких служилых людей южных городов, которых насчитывалось 8–10 тысяч человек [6]. После распространения семейной жизни на Дону и появления слоя коренного потомственного казачества в XVII веке численность поднялась до 20 тысяч человек. Организация военных нападений требовала периодических добровольно-принудительных мобилизаций на Дону мужского дееспособного населения, что, соответственно, приводило в итоге к многочисленным людским потерям. За свободу надо было платить короткой жизнью, впрочем, жизнь лихого человека в Диком поле не могла быть в принципе длинной и спокойной.

2
{"b":"887862","o":1}