− Узнаешь. Всему свое время…

10

«Всему свое время… Что ж, верно. И каждому тоже – свое!»

Шаховцев вдруг подумал о том, что, возможно, и прав был тот древний восточный мудрец, утверждавший, что судьба любого человека давным-давно предопределена свыше. Ведь если рассудить философски, то вся жизнь – это цепь случайностей и совпадений. Не влюбись мать вопреки всякому здравому смыслу в Сергея Алексеевича − его, Ивана, попросту не было бы на свете. Не приедь той весной в Куранск Веселецкий, никогда бы Шах и не познакомился с ним и не поступил в Литинститут. А дальше опять та же цепочка случайностей: не поддайся он на уговоры замдеканши перевестись на заочку, не загремел бы в армию. Не случись в их роте того громкого задержания, о котором Шаховцева заставили писать в войсковую газету, – не заметил бы, не взял бы его под свое крыло Кочубей. Он же познакомил его с Сан Санычем, бывшим замначальника политотдела, а ныне директором издательства «Багратион».

Случилось это на второй день службы Ивана в управлении. Весь первый он пробегал по различным кабинетам, становясь на разные виды довольствия, писал рапорта о принятии должности и даже успел получить на складе два комплекта формы: зеленой и серой, милицейской, на случай если ему придется по разнарядке дежурить где-нибудь на усилении.

Когда же к вечеру следующего дня, закончив все кадрово-штабные формальности и наладив выделенный для работы древний компьютер-«тройку», свежеиспеченный контрактник явился в кабинет своего нового начальника доложить об окончании всех бюрократических перипетий, он обнаружил там накрытый стол, за которым, кроме Петра Петровича, находился и крутоплечий скуластый живчик средних лет.

Иван было собрался по-тихому прикрыть дверь, чтобы не мешать, но Кочубей, заметив, дружески окликнул подчиненного:

− О, как раз кстати! Заходи, чего стесняешься?

− Заходи-заходи! – подхватил живчик и, обернувшись к Кочубейу, поинтересовался: – Это и есть тот самый Иван?

− А кто же еще? Он самый!

− Присаживайся, брат! – добавил кочубеевский гость, пододвигая стул и выставляя на стол третью рюмку, в которую Петр Петрович тотчас же от души налил душистого «Арарата».

Ошалев от такого приема, Шах неуверенно опустился на краешек стула.

− Ну давай, что ли, за знакомство! – живчик поднял пузатую стопку-бокал.

Иван машинально опрокинул в себя коньяк и лишь потом сообразил, что сидящий перед ним человек и есть директор «Багратиона», о котором новые сослуживцы успели поведать с нескрываемым почтением к отставному полковнику: «Мужик крутой, серьезный… У самого командующего желанный гость…»

Наслушавшись подобных славословий, Шаховцев представлял себе Сан Саныча этаким небожителем. Но сейчас перед ним сидел обычный, еще сравнительно молодой мужик, в котором не было ни грамма надменности.

− Так чей ты избранник? – между тем продолжал расспрашивать новый знакомец. – У кого из мастеров подвизаешься?

− У Веселецкого.

− У Петра Алексеевича? Знаю! Ладно, давай, что ли, еще по одной за знакомство?

− Давно уж пора! – поддержал Кочубей, в очередной раз до краев наполняя все три рюмки. – А ты, Иван, давай, не меньжуйся.

Опрокинув в себя очередную порцию «Арарата», Шах ощутил, что голова вовсю идет кругом. И не столько от выпитого, столько от осознания того невозможного по его представлению факта, что он, еще несколько дней назад бывший простым солдатом, вынужденным вытягиваться в струнку перед самым захудалым лейтенантиком, сегодня вот так вот запросто пьет наравне со старшими офицерами.

А тут еще Сан Саныч, словно прочтя его мысли, напустился на него:

– Что это ты, брат, берешь, будто крадешь? Накладывай себе по полной! – и, положив ему на тарелку внушительный кусок семги, тут же следом от души намазал бутерброд икрой.

Тогда же между делом он объяснил Шаху смысл его будущей работы, точнее, подработки, на ближайшие полгода. Ивану предстояло писать маленькие рассказики из разных этапов жизни будущего депутата – отставного «вэвэшного» генерала.

Над первым рассказом Иван трудился восемь вечеров подряд. Прочтя его, Сан Саныч восторженно присвистнул:

– Молодец, друг! Не ошибся я в тебе!

Правда, потом он подверг шаховцевское творение самому детальному разбору, тыча носом в каждую неточность, в каждую неловкую фразу.

– В общем, Ваня, не обижайся, но тебе еще учиться и учиться, – сказал он в заключение. – И вообще, займись серьезно языком. У тебя такой сиротский синтаксис, что аж сердце плачет!

Затем он тщательно выправил текст, собственноручно переписав начисто несколько особо неудачных абзацев, попутно поясняя подопечному все его огрехи и ляпы.

Следующие творения Шаховцева директор «Багратиона» разбирал уже более придирчиво, заставляя переписывать по нескольку раз, покуда вещь не «оживала» и читатель, ради любопытства пробежав первые строки, уже не смог бы оторваться.

Эта муштра не прошла даром. За неполные пять месяцев качество шаховцевских текстов выросло во много раз больше, чем за два года в Литинституте. Понятное дело: Веселецкий хоть и был строг, но все же щадил самолюбие учеников. Да и очередь на обсуждение своих творений была солидная – хорошо, если раз в полгода выставить на семинар свой очередной опус! Сан Саныч же навещал подопечного не реже раза в неделю и снимал стружку от души.

Кстати, один рассказ из генеральской жизни Шаховцев осенью принес на семинар, где его восторженно приняли даже самые придирчивые из однокашников.

− Мне, что ли, в армию сходить? – грустно пошутила одна из заочниц – дама бальзаковского возраста, прежде не оставлявшая от шаховцевских текстов камня на камне. – Глядишь, тоже из графомана в писателя вырасту.

А Петр Алексеевич, с удовольствием листая творение своего юного земляка, пошутил:

− Можно подумать, что тебя два года не сержанты с офицерами муштровали, а Бунин с Куприным!

Услышав это, Иван улыбнулся – в лице Сан Саныча и вправду было что-то от автора «Белого пуделя» и «Олеси».

Еще одним плюсом работы под началом Сан Саныча было то, что директор «Багратиона» использовал контрактника отнюдь не бесплатно. Ближе к осени, когда начала выходить газета, специально организованная под выборы генерала, отставной полковник презентовал подопечному два увесистых конверта. В одном обнаружилась сумма, равная тогдашней двухмесячной генеральской зарплате. А заглянув во второй, Шах и вовсе опешил, увидев солидную пачку стодолларовых купюр.

− Это вроде как аванс, − пояснил обалдевшему подмастерью полковник. – После выборов, ясное дело, побольше получишь.

После ухода директора «Багратиона» Иван еще раз пересчитал баксы – на эти деньги в в ту пору можно было прикупить подержанный «жигуль»…

«Вот это пруха!»

Спрятав нежданный заработок в сейф, он в который раз похвалил себя за то, что согласился на предложение Кочубея остаться на контракт.

…Кстати сказать, выбор Ивана одобрили почти все друзья, и в первую очередь, естественно, Игнатов:

− Правильно сделал! А то дембельнулся бы и ломал голову – куда податься без прописки да без специальности… А тут тебе и крыша над головой, и как-никак Родине служишь, а не на какого-нибудь буржуя ишачишь! Да вообще на «гражданке» сейчас бардак полнейший!

Поддержали однокашника и Влад с Ленкой.

− Это же замечательно! – говорила подруга приятеля. – Работа интересная, плюс на сессию отпускают с сохранением зарплаты.

− Это еще не все, − уважительно качал головой Коротков. – Там со временем есть шанс хату от войск получить. Причем бесплатно. А через восемнадцать лет ваще на пенсию можно идти!

Известие о том, что Иван остался на сверхсрочную, приняла в штыки лишь мать.

− Кошмар! – причитала она, примчавшись в Москву на выходные и зайдя в офицерскую гостиницу, где квартировал сын. – Один душ на весь этаж! И туалет тоже общий!

− Так в литинститутской общаге то же самое, только народу раза в три больше и грязи соответственно. А тут каждый день бойцы все с мылом и хлоркой драят, − пытался успокоить Ольгу Григорьевну сын.