— А ребята?

— Мы все шли в Фочу, и Небош с Марко тоже. Значит, если они живы…

— Живы! — даже мысли о том, что их нет, не хотелось допускать.

Бранко не стал спорить:

— Значит, они должны туда прийти.

Я прикинул по карте: по прямой тут километров сорок, с учетом рельефа и обхода редких деревень — восемьдесят, дня за три-четыре дойдем, если не напоремся. Мясо у нас есть, патроны к винтовке и пулемету тоже. Даже если Верховный штаб оттуда эвакуировался, должны остаться отряды или хотя бы связные.

Нацарапав на приметном вязе «Альбина, мы ушли к Арсо» — посторонние не поймут, наши догадаются — я поднялся, закинул винтовку за спину и пошел на запад.

Мы старались держаться повыше, где нет узких горных дорог, по которым могут пройти грузовики, каждый раз оглядывая долины и относительно пустые пространства, которые предстояло пересечь. И каждый раз с тоской жалели, что с нами нет остроглазого Марко. Затем я шел вперед, пока Бранко держал поле под прицелом, потом я страховал, он догонял. Получалось медленно, но так мы смогли избежать столкновения с патрулями и засадами альпини.

К Фоче вышли вечером четвертого дня по гребню вдоль крупного горного ручья, и даже без морского бинокля, оставшегося у Небоша, увидели, что город занят итальянцами. Внизу в Дрину несла свой поток Чехотина, на въезде дергался вверх-вниз шлагбаум, рядом торчали солдаты в шляпах с петушиными перьями, слегка разбавленные пилотками домобранов.

— Выходит, наши отступили, — мрачно констатировал Бранко.

— Надо бы узнать, куда.

— Решил догонять?

— Другого выбора не вижу.

— А Небош и Марко?

— Мы можем кружить здесь неделями и все бестолку.

— Ну так-то оно так…

Я очень надеялся, что штаб и пролетарские бригады вернулись в Черногорию, но нет, новости не порадовали. Пастух-мусульманин сказал, что красные ушли в сторону Сараево, остановленный на дороге возчик подтвердил, что колонны шли через Игман и Белашницу, и что вроде бы в Конице был большой бой. Хуже, что мы не нашли ни фочанских, ни калиновикских партизан, а вот от итальянцев приходилось прятаться постоянно. Вот и думай теперь, это я сдвинул или немцы в любом случае выдавили бы партизан на запад

На всякий случай прокрались к Штовичу, ближнему к городу селу, где мы оставили базу нашей группы и батальона охраны штаба.

Никакой базы, разумеется, не нашли, но на белой стене ближнего к лесу домика чернела размашистая надпись углем «Владо, мы ушли к Арсо», от которой мы разулыбались, как последние дураки — мысли сходятся!

И мы двинулись игманским путем, только в обратном направлении и без морозов — уходящее лето понемногу красило деревья в желтое, и нам надо было спешить, вскоре листья опадут и двум партизанам в голом лесу придется несладко. Дважды издалека видели такую же надпись в селах по дороге, что бодрило больше, чем запеченные в костре кукурузные початки, стыренные с окраинных полей.

Но одной кукурузой сыт не будешь, а мясо закончилось и Бранко вызвался сходить на базар.

— А почему ты?

— Так я в Боснии жил.

Хотел ответить, что я тут два раза воевал, но понял, что Бранко прав — он-то на местных базарах, почитай, всю жизнь торговался, а я так, по верхушкам, пару раз с Марко, когда добычу сбывали в самом начале. Да и селяне мгновенно выкупят, что я городской, то есть чужак, а Бранко вполне может прикинутся беженцем или дальним родственником.

Примерно так я убеждал себя, сидя в маленькой пещерке над стиснутым до полутора метров ручьем, пока Бранко отправился на торг под Калиновиком — в сам город он решил не соваться. Перед уходом он максимально «демилитаризовал» свой внешний вид, сбросив все, что могло навести на мысль о принадлежности к партизанам, а к вечеру вернулся и притащил сумку сыра, хлеба и ворох новостей.

Информаторы наши, по преимуществу пасшие коз и овец и спустившиеся с гор за солью, утверждали, что партизаны разнесли по кирпичику Кониц, Идлизу, Мостар и чуть ли не Сараево. Сами они этого не видили, но вот дядька жены троюродного брата свояка, у которого в Конице кум живет, рассказывал, что сожгли станцию, город и пятьдесят паровозов. И что поезда с тех пор не ходят и еще полгода ходить не будут — некуда. Если поделить эдакие новости на десять, то получится примерное соответствие реальности — сожгли станцию, подорвали пути, уничтожили пяток паровозов.

Второй раз Бранко, окрыленный успехом первого похода, собрался на базар когда мы добрались до того самого Конице, а я остался ждать его в лесу над Неретвой. По всему выходило, что мы отстаем от наших дней на пять-шесть, и с этими подсчетами я чистил и смазывал винтовку. К вечеру, чтобы занять руки и заглушить нараставшую тревогу, взялся за пулемет — пусть Бранко даст мне по шее за то, что посмел взяться за его оружие, лишь бы вернулся.

Но Бранко не пришел ни к ночи, ни к рассвету, ни к полудню.

С каждым часом я изводил себя — сперва Марко и Небош, теперь Бранко. Живы ли, увижу ли я снова, как он хмурит свои кустистые брови. И что с остальными ребятами — даже теми, кто остался при штабе, партизаны ведь уходили с боями. К горлу подкатил комок, я ощутил себя таким жалким и несчастным, что захотелось лечь, заныть и дождаться, чтобы меня пожалели.

Вот зачем это все? Удрал бы в Аргентину… Сколько раз могли убить за прошедшие полгода?

«Так не убили же!» — возразил я сам себе. — «Взялся, так тащи! Хотел побольше немцам крови пустить? Вот и займись.»

С грехом пополам взял себя в руки, сделал несколько быстрых отжиманий и приседаний. Стиснув зубы, перетряхнул оставленные Бранко вещи, пополнил свои запасы, забрал то, что пригодится в походе и как-то сама зазвучала в голове старая партизанская песня:

Бей врага, где попало!

Бей врага, чем попало!

Много их пало,

Да все-таки мало,

Надо еще! Надо еще!

Я долбил ее раз за разом, как заклинание — и когда прятал все остальное вместе с пулеметом поглубже под корни, и когда переобувался, и когда подтянул ремень, вскинул рюкзак да пристроил винтовку поудобнее.

И пошел.

Шагал весь остаток дня и почти всю ночь — так сильно завела меня песня. Как не свернул голову в темноте, не знаю, не иначе злость вела. Уже когда за спиной малость посерело небо, вышел к пустому катуну и понял что все, выдохся. Сил хватило только обойти вокруг и убедиться, что никого рядом нет.

Как самый умный, не полез в хижину, а устроился в укромном месте под корнями бука, кинул рюкзак под голову и после двух бессонных ночей и марша заснул мгновенно. А проснулся от удара сапогом под ребра. Ни рюкзака, ни винтовки, только три бородатые рожи тыкали в меня карабинами. Отчаяние накатило с такой силой, что я чуть не застонал и даже не помышлял о сопротивлении. Только дивился собственной тупости — ну как же я не подумал, что местные все здешние ухоронки знают лучше меня?

Четники привели меня в дом из нетесанного камня, огороженный такой же стенкой. Судя по цвету камней ее недавно надстроили до трех метров, а поверху натянули колючую проволоку.

Тюрьмой это называлось только из тщеславия — глубокий подвал, набитый двумя десятками людей, из которых только двое или трое подняли головы, чтобы скользнуть по мне безучастными взглядами. Натуральный зиндан — земляной пол, грязь, вонь, гнилые подпорки потолочных балок, даже свет из узких прорезей под самым потолком тоже грязный и вонючий.

И вши, от которых я так берегся всю дорогу — гнусные твари немедленно поползли ко мне от соседей, лишь стоило присесть.

Мучительное отвращение я преодолел с помощью той же песни. Надо выбираться и надо гасить фашистов. Мало их пало, надо еще. До вечера я приглядывался к окружающим и соображал, что предпринять. Выдать себя за связного, как на Дрине? Нет, мне пришла в голову идея получше — четники еще в катуне вытряхнули мой рюкзак и поделили между собой три соверена, но главному по тюрьме об этом не сказали. Только передали мои вещи, он скользнул по ним тусклыми глазами и все. При случае можно будет накапать начальству на мародеров и прикинутся сотрудником английской миссии.