Я вышел за дверь. Речь мне полностью разобрать не удалось, но я понял, что шеф его отчитывает за какую-то оплошность. Когда дверь открылась и из нее вышел осажденный моральными гонениями доктор, он взял меня за предплечье и повел в курилку. Времени выкуривания двух сигарет хватило, чтобы описать проблему: вчера врач приемного покоя положил больного в урологию под видом почечной колики. По данным УЗИ в животе и забрюшинном пространстве норма, свободной жидкости нет, клинические анализы на момент поступления относительно спокойные, на урографии камней не видно, однако болит в правом боку, при поколачивании боль усиливается. Пациенту сделали уколы обезболивающего и спазмолитика, и вроде стало легче. А суть проблемы в том, что пациента просили посмотреть очно, а мой товарищ проконсультировал по телефону.

Мы спустились в отделение урологии, где на койке у окна лежал молодой тощий мужчина лет тридцати, может чуть больше. Его вынужденное положение было необычным: он лежал на спине и прижимал обеими руками правое колено к животу. Ноги были в множественных мелких язвах, зубы в ужасном состоянии. Проведя беседу, удалось выяснить, что он наркоман с большим стажем и болит у него правая половина живота уже около недели. Для снятия болевого синдрома он использовал героин, который колол в пах. Он не давал себя пальпировать из-за того, что попросту не мог выпрямить ногу. Мы покинули палату и сказали медсестре, чтобы его подавали в операционную.

– Чем болеет? – поинтересовался доктор.

– Видимо, перитонит, – не придумав ничего интересного, ответил я.

– Это не диагноз. Какие-нибудь более точные варианты предложишь? – с ухмылкой переспросил он.

– Ну-у-у, аппендицит, перитонит… На прободную язву не похоже, – ответил я, понимая, что мыслю не в ту сторону.

– Ну вот сейчас и посмотрим, – очевидно, зная ответ, загадочно сказал он мне.

Мы отправились в операционную. Я уже слышал крики больного при перекладывании в предоперационной, она же «моечная». Мне сказали мыться, и я начал натирать свои пальцы мылом из дозатора как никогда раньше, обработав три раза сначала по локоть, потом до середины предплечья, а напоследок ладони и все межпальцевые промежутки. Мой разум был затуманен предстоящими событиями, и, отойдя от раковины, я опустил руки, позволив каплям с локтей стечь. За спиной я услышал: «Перемывайся!» Еще три минуты я драил свои руки.

Когда я зашел в операционную, меня пробрала легкая дрожь. Белая плитка, металлические столы, огромные окна без штор. Корчащийся от боли мужчина и колдующий над ним анестезиолог. Когда врач ввел препараты, его нога наконец-то распрямилась. Мы обработали операционное поле три раза и начали «обкладываться» стерильными простынями. Я понимал, что стерильно и можно трогать, а что категорически запрещено. Медсестра передала скальпель, а я был готов ассистировать.

Кожный разрез был длиной около 15 см, и я сначала подумал, что с аппендицитом угадал, однако скальпель следовал вдоль подвздошного гребня. Рассечена кожа, подкожная клетчатка, фасция, апоневроз наружной косой мышцы. И тут я увидел брюшину. Определенно, это аппендицит. Но вместо рассечения и проникновения в брюшную полость мы отслоили брюшину кверху. Мой наставник взял длинный зажим Микулича[3] с тупфером[4], и при дальнейшей сепарации поступила струя гноя цвета шоколадного коктейля. От запаха меня чуть не стошнило под маску. Отсосом аспирировано 550 мл гноя. Полость была санирована[5], установлены толстые дренажные трубки, тампоны с антисептиком. И эта огромная рана не была ушита. Мне сказали, что очень повезло увидеть эту патологию – не самое частое явление. Никто не сознавался, но это был не аппендицит.

Когда я вернулся в отделение, заведующий назначил мне куратора. Это был худощавый высокий мужчина средних лет, с огромными голубыми, как океанская волна в знойный день, глазами, с трехдневной щетиной и немного неряшливой прической. Он выглядел очень уставшим, как будто не спал пару ночей. Его халат был мятым, с множеством пятен, которые, видимо, уже не отстирать, а кожаные сандалии со стоптанными задниками намекали, что он не первый день ходит в операционную. После знакомства и непродолжительного диалога он предложил идти домой и почитать про сегодняшний гнойник. А завтра он дежурит сутки, и, соответственно, я вместе с ним.

Вернувшись домой, я начал ретроспективно мыслить, что сегодня была за операция. Естественно, я не мог найти себе покоя, пока не прочитал в интернете, что это был псоас-абсцесс. Пазл сложился. Довольный собой, я осознал, что на поиски ответа был потрачен вечер, а параллельно изучена анатомия забрюшинного пространства еще раз. В университете мы учили анатомию три семестра, и большую ее часть – на трупах. Половину я сейчас и не вспомню, ведь этот период делится на большие отделы: кости, связки, мышцы, внутренние органы, центральная и периферическая нервная система, сосуды, – освоить которые за такой срок катастрофически сложно. С этого момента я взял за правило открывать учебник по анатомии каждый раз, когда вижу незнакомый для меня орган или ткань. Забегая вперед, скажу, что надолго меня не хватило.

К своему первому дежурству я приготовился основательно: собрал портфель со всеми предметами гигиены, взял сменные носки, приготовил много еды и даже взял новые гелевые ручки. Этот день останется со мной на всю жизнь, а те ощущения хочется пережить еще раз. Как блюдо, вкус которого не понять сразу, а эмоции от первого укуса не вернуть.

Закончился день. Лечащие доктора покидали стационар, закрыв шкафчики и оставляя здоровье населения на ночных опекунов. На обходе спокойно, тихо, все довольны. Я сел писать дневники, а мой куратор закрылся в ординаторской. Писал я медленно, пытаясь отражать действительность в историях болезни, – как я был молод и наивен. Смеркалось. За окнами виднелся лесопарк, и солнце земляничного цвета подчеркивало очертания черных облаков, будто знамение. Куратор проснулся и позвал на ужин.

– Написал дневники? – с ухмылкой спросил он.

– Естественно, – довольный собой, поспешно ответил я.

– Приятного аппетита, – пожелал он мне.

– Спасибо, а… вчерашний забрюшинный гнойник – это же гнойный илеопсоит? – не давая ему спокойно хлебать суп, спросил я.

Врач посмеялся.

– Ну ты гигант, молодец. Патология сложно диагностируемая, сколько их было вскрыто не вовремя, ты бы знал, – с набитым ртом просвещал меня он.

– А как вы узнали? – не сдерживая любопытства, продолжал я.

– Не знаю, похоже, да и копытце он к брюху подтягивал. Вообще Кузьмич назвал диагноз, только открыв дверь в палату – ну, с его-то опытом. А так можно сделать КТ, прицельно смотреть подвздошно-поясничную мышцу. Хотя мы же хирурги…

– Кузьмич? – перебил его я.

Он снова засмеялся и чуть не подавился.

– Кузьмич – тот усатый за отдельным столом.

– Нормальное прозвище для заведующего, – я улыбнулся.

– Мужики, здорово! – Зайдя в ординаторскую без стука, веселый пухленький доктор сел рядом со мной.

– Привет, Гималай, – пожав руку, спокойно поздоровался мой куратор.

– Интерн? Слушай, я его заберу помочь на отростке, – осматривая меня с головы до ног, обратился он к моему куратору.

– Конечно.

– А что? Куда… – Не успел я задать вопросы, как мы уже были у дверей в операционную.

– Мойся, накрывайся, я сейчас приду.

– Первый раз? – встретила меня вопросом операционная сестра.

– Нет! – с некоторым чувством оскорбленности ответил я.

– Хорошо, доктор, какой у вас размер?

– Э-э-э… – не сразу сообразив, размер одежды или обуви, промычал я.

– Варежки какие? – с ноткой сарказма усмехнулась она.

– А-а-а… седьмые, – ответил я.

– Все-таки, наверное, в первый, – не переставая меня подкалывать, продолжила она. – Есть или шесть с половиной, или восемь.