Когда под моим носом проходят чьи-то ноги, все поспешно сворачивают торговлю. Незнакомец обут в коричневые кожаные мокасины с резко задранными мысками. У него длинные тонкие руки, а в руках – пакет, из которого пахнет… Я узнаю этот запах, запах угили[36], который я терпеть не могу. Угили воняет гнилью, его едят только дикари, но почему-то мой желудок начинает радостно урчать. Я поднимаю глаза на незнакомца. Он тонок как ящерица, и еще у него усы. Он жует угили, усы его шевелятся, из-за чего создается впечатление, будто у этого человека не один рот, а два. Когда он глотает, на его шее туда-сюда ходит кадык.

– Если ты отдашь мне мгбилима афо[37], угощу тебя угили, – говорит он, указывая на мой пакет с требухой.

Я растерянно моргаю, отчего в ушах слышится: щелк-щелк. От соленых слез стягивает кожу на лице.

– А что там у вас, манго? – спрашиваю я.

Мужчина разочарованно вздыхает, но безо всякой злости.

– Эх, детки, ничего-то вы не понимаете – что хорошо, а что плохо.

– Если вам нужна требуха, то я заплатила за нее семь найр.

Он смеется:

– Я не предлагаю тебе денег.

– Ладно, тогда меняю на ваш полный пакет. – Представления не имею, зачем мне угили, но бизнес есть бизнес. В конце концов, я могу попробовать продать угили. Или можно спросить у кого-нибудь, как вытащить из него мякоть и сварить из этого суп для мамы.

– Ты это серьезно? – спрашивает незнакомец, но я знаю, что он отдаст мне пакет. Во-первых, он сам предложил обменяться, а во-вторых… Есть какая-то другая причина. Незнакомец смотрит мне прямо в глаза – точь-в-точь как это делал мой папа.

– Ну так вы забираете требуху или нет? Смотрите, какая она сочная. Жена сварит вам вкусный суп, и по вкусу он будет похож на креветочный.

Обычно требуху мама скармливала собакам. Она специально ее пересаливала, чтобы они пили побольше воды.

А мужчина стоит себе и жует, улыбается вместе со своими усами, но при этом я не вижу его рот.

– Нгвану[38], давай, – соглашается он и отдает мне пакет с угили, а я ему – пакет с требухой. Один угили выкатывается из пакета, я бегу за ним и поднимаю с земли.

И вот тогда у меня появляется возможность внимательно рассмотреть его ноги и его мокасины.

– Ты торгуешься прямо как твой отец. – Незнакомец разрывает пакет, вытаскивает длинный розовый кусок требухи и засовывает ее в рот, как спагетти.

Я успела увидеть, что его ноги не касаются земли.

БЧ Удегбулам не из тех, кто хочет побыстрей от вас отвязаться. Он все нам подробно рассказывает. Что преподает в школе английский. И что Озомена будет учиться в его классе. Медленным шагом он ведет Озомену и Приску в сторону длинного бунгало и приглашает внутрь. Первая комната – его кабинет, а дальше – классные комнаты для девочек.

– Да, у нас учатся и мальчики, и девочки, но мы их не смешиваем. При посещениях вы сами в этом убедитесь, – объясняет директор, роясь в ящиках стола. Приска слушает и уважительно кивает. Наконец БЧ вынимает тонкую папку «Экзаменационные вопросы» с зелеными разделителями. Озомена сидит напротив на стуле с обивкой из искусственной кожи и чувствует, как часто пульсируют жилки на ее запястьях. Она бесцельно смотрит на свои руки, а потом на белые гольфы, их резинка больно впилась в ее коричневые икры. Вентилятор под потолком не работает – сегодня в школе отключено электричество. Слева стоит скамейка, а за ней на бледно-голубой стене виднеются грязные продолговатые следы, оставленные потными спинами учеников. За директором – дверь с табличкой «Доктор Винсент С. Удегбулам», а чуть ниже «Директор», сам же БЧ сидит лицом к арке, через которую они сюда вошли.

Директор куда-то отлучается, прихватив папку, и Приска тихо говорит дочери:

– Надеюсь, это настоящая полноценная школа, а не какой-то там семейный бизнес. Подобные заведения требуют огромных вложений. – Приска задумчиво кусает губы. – Во-первых, на входе нет ворот, во-вторых, Угдебулам совмещает директорскую должность с преподавательской. У него вообще есть квалификация или он сам себя назначает?

Но Озомене тут нравится. Она даже ведет себя так, словно ее уже приняли, от чего становится страшно и одновременно радостно. Мама хочет, чтобы она училась в средней школе, значит, Озомена просто обязана пройти экзамен. Она сжимает в руках картонную папку с математическими задачками, она все выучила назубок. Девочка поправляет папку, подушечки ее пальцев оставили на ней влажные следы.

Наконец возвращается БЧ с пачкой писчей бумаги.

– Пойдем, – говорит он Озомене.

– С Богом! – кричит Приска дочери вслед.

При ходьбе у Озомены хрустят коленные суставы, словно она просидела на одном месте сто лет. Вместе с директором они пересекают песчаную площадку – БЧ ведет ее к тому самому розовому зданию, возле которого припаркована их «Хонда». Тень от здания уже переместилась, и водительское кресло снова жарится на солнце. Озомена поднимается за директором по ступенькам, ботинки БЧ издают глухой стук подобно скорлупе расколотого кокоса, и этот звук эхом разносится вдоль школьной веранды.

– Вот здесь у нас компьютерная лаборатория, – объясняет директор, понижая голос.

Озомена вежливо кивает, уже представляя себя в идеально чистой комнате со светлыми стенами – в точности как в отцовской операционной.

– Дальше у нас кабинеты физики и химии, а вон там – спортивный зал. Все ученики с первого же года изучают все базовые науки, включая экономику, сельское хозяйство и основы технологий. Вот такая у нас школа «Новус», учиться всему надо смолоду.

БЧ говорит как по писаному, но Озомену не нужно ни в чем убеждать. Ей нравится хотя бы то, что школа находится далеко от дома, подальше от Приски и Мбу, которые постоянно ее третируют. Пусть здесь будет ее собственный маленький мир, без необходимости дружить с младшими братьями и сестрами подружек Мбу. Тут никто не будет полоскать их семейную историю, намекать на мнимую ущербность Озомены.

БЧ идет вдоль веранды, толкает дверь в химическую лабораторию. Озомена делает первый шаг и замирает: после слепящего света веранды глазам нужно немного привыкнуть, чтобы увидеть хоть что-то. По легкому шороху она понимает, что в классе они не одни. БЧ идет по проходу между партами, потом вдруг останавливается, чем-то озадаченный.

– Так, – говорит он, глядя на запястье – наверное, чтобы узнать время. Но Озомена точно помнит, как он расстегивал свои массивные часы на толстом кожаном ремешке, чтобы вытереть носовым платком вспотевшее запястье. – Ах да, – бормочет директор, разворачивается и глядит на стену.

– Эти часы не работают, – говорит девочка за партой, оторвавшись от своей писанины. Она смотрит на свои наручные часы. – У нас остался один час и пять минут, сэр.

– Прекрасно, прекрасно, – говорит БЧ. – Нвокеке, садись-ка вон там. – Директор показывает Озомене ее место. Вторая девочка пока молчит и грызет колпачок своей шариковой ручки, словно это лакомство какое-то.

Озомена отодвигает стул и присаживается, боязливо поглядывая на заставленные лабораторным оборудованием столы: тут и шланги для бунзеновских горелок, и мензурки, и пробирки, и пипетки в сетчатых подставках. Она не знает, как все это называется, но догадывается, что оборудование привезено из-за границы и стоит больших денег. БЧ кладет перед девочкой чистые листы бумаги и благоговейно вытаскивает из папки экзаменационные вопросы.

– Разговаривать во время экзамена запрещается. Мы ожидаем от вас соответствующего поведения как потенциальных учениц нашей школы. Никаких обсуждений и подсказок. Сейчас у нас… – Он опять пытается взглянуть на наручные часы и сердито бурчит, вспомнив, что оставил их в офисе.