Мой адвокат поджимает губы:

— Скажем так, тебе надо быть очень-очень бдительной, пока мы во всем не разберемся. Я пока займусь окружением Николь и попробую найти любую нить, которая ведет к тебе.

— Джессика, — вдруг осеняет меня, — а как ты думаешь, Николь могла каким-то образом узнать, что я очень хочу ребенка?

Она смотрит на меня так, словно я сумасшедшая, опасная или то и другое сразу.

— Не знаю, — отвечает она ровным холодным тоном.

Но правда в том, что Николь знала. Я видела это по ее глазам.

Я знаю, чего ты хочешь. Не дай никому причинить ей вред.

Неважно, что я лгу сама себе, что после смерти Райана никогда не захочу иметь детей; правда в том, что я чувствую всякий раз, когда вижу женщину с ребенком. А чувствую я острую зависть. Я думаю о ребенке всякий раз, когда слышу визг и смех детей на пляже Фостер неподалеку от моего дома, всякий раз, засыпая и просыпаясь совсем одна.

Люби ее за меня, Морган.

Почему же ты выбрала меня?

Джессика включает дальний свет. Наверное, мой адвокат недоумевает, почему я сижу и смотрю в темноту из окна. Она кивает в сторону задней двери:

— Проводить тебя?

Я качаю головой. Я доверяю Джессике, пусть она и не совсем доверяет мне. Благодаря ей я уже два раза покидала полицейский участок в качестве свободного человека, хотя на самом деле не чувствовала себя свободной. Что теперь будет? Что подумают обо мне люди? Хотелось бы мне совсем не обращать на это внимания, но я не могу. Я совсем-совсем одна. У меня никого нет…

Мы прощаемся, и я иду к двери. Лифт открывает двери на моем этаже, я выхожу и ступаю по дешевому серо-желтому ковролину, мои сандалии слегка скользят по нему. Я открываю дверь и почти падаю на деревянный пол. Я чувствую благодарность, потому что я наконец-то дома и вокруг меня знакомые стены шалфейного оттенка и тишина.

В «Гавани» я получаю немногим больше минимальной зарплаты. Страховки, которые мы оформляли с Райаном в течение нашего шестилетнего брака, аннулированы. Наши совместные счета были опустошены для возмещения ущерба тем людям, которых он обокрал. Я продала все украшения, кроме бабушкиных, всю мою дизайнерскую одежду, но этого не хватило, чтобы возместить весь ущерб. Мать отказалась принять у меня деньги. «Что сделано, то сделано, Морган, ничего не исправить», — сказала она.

Отец посоветовал мне когда-то завести собственный счет, я много лет откладывала на него половину зарплаты. Жертвам аферы Райана я предложила все, что могла, оставив себе только сумму, нужную, чтобы оплачивать услуги Джессики, аренду и необходимый минимум удобств. Мне этого вполне достаточно, я никогда не хотела быть богатой. Мне просто нужна была семья.

Моя квартирка — это две тесные спальни, кухня размером с почтовую марку и ванная с душем и раковиной. У меня есть подержанный малиновый диван. Яркие цвета помогают немного разогнать мрак, который придавливает меня каждый день. Упав на диван, я лежу, и в этот момент приходит мысль: а вдруг Николь оставила еще какие-то ключи к разгадке того, что случилось на станции «Гранд-Стейт»? Я встаю и вытряхиваю все из сумочки.

Бумажник, телефон, ключи от машины, помада, жвачка, перцовый баллончик, фиолетовый листочек, носовой платок — вот и все ее содержимое. Значит, кроме записки, у меня нет ничего. И кроме имени Аманда, которое мне ничего не говорит. Это сестра Николь? Подруга? Если это не имя ее дочери, то чье же оно?

Я заталкиваю все вещи обратно в сумочку. Чувствую, что от меня пахнет потом, страхом и тоской, как от загнанного в ловушку зверя.

Мне надо помыться. Я вхожу в ванную и включаю горячую воду, раздеваюсь и заскакиваю под душ. Я изо всех сил тру себя мочалкой, тру шею, где кожа стала сухой и жесткой. Чувствую острые ключицы, костлявые бедра. Я сильно похудела после смерти Райана, я бы очень хотела снова стать такой, как раньше, даже вернуть животик, по поводу которого раньше переживала. Сейчас он впалый и весь покрыт растяжками от внезапной резкой потери веса.

Мне не хватает отца, его лающего смеха, глупых шуток и крепких объятий. С ним я всегда чувствовала себя самой красивой, самой умной. Ужасно, что я больше никогда не смогу себя чувствовать такой…

Вдруг я начинаю рыдать, сползаю на пол, скорчившись, и струи воды колют мне спину, как иголки. Я стенаю так, будто не видела, как гроб с телом моего отца погружается в землю. Я сдаюсь, я побеждена потерями и сожалениями. Я все приму! Но не могу принять обвинения в том, что отняла ребенка у матери и столкнула ее на рельсы. Нет, этого я не делала!

В конце концов, дрожащая, мокрая и эмоционально опустошенная, я выключаю душ и прекращаю всхлипывать. В спальне я открываю ящик комода, достаю футболку и шорты для сна и хочу закрыть ящик, но вдруг на глаза попадаются розовые штаны для йоги от «Дыхания». Слезы наворачиваются опять, но я подавляю их. Хватит плакать, надо снова взять себя в руки.

Я достаю из сумочки телефон, беру с компьютерного столика ноутбук. Я почти не выхожу в Сеть с тех пор, как моя репутация была разрушена после преступления Райана, но сейчас мне нужен Интернет, там я могу поискать причину, по которой Николь вышла на меня.

Я ложусь на кровать, прямо посередине. Но знаю, что утром снова проснусь на левой стороне кровати, как будто Райан все еще спит справа от меня.

Сделав глубокий вдох, я поднимаю крышку ноутбука. Читаю пять первых постов. Хотя видео в них упоминается, его убрали, поэтому ссылка не работает. Подробностей мало, но настораживает тот факт, что самоубийство не подтверждено, будто есть сомнения, что она прыгнула. Вижу упоминание о том, что полицейские допрашивали важного свидетеля, державшего ребенка Николь на руках после того, как она упала на рельсы, но мое имя пока не всплыло. Как скоро оно появится в броских заголовках?

Я окончательно лишаюсь сил, узнав, что СМИ уже известно обо мне. Я закрываю ноутбук, глаза слипаются. Все равно ничего нового я сейчас не узнаю. Мысли путаются, мне надо немного поспать, а потом я продолжу свое исследование…

Меня будит телефонный звонок, мои щеки почему-то мокры от слез, глаза опухшие и воспаленные. Слышу птичий щебет, солнце протягивает свои лучи через маленькое окно, на которое я повесила прозрачные персиковые занавески. Я понимаю, что впервые за очень долгое время проспала всю ночь до утра, и на мгновение мне кажется, что все хорошо. Но потом я вспоминаю «Гранд-Стейт». Николь. Аманду. Куинн. И видео.

Я нащупываю телефон, подношу к уху и хриплым голосом говорю «Алло», не открывая глаза.

— Мисс Кинкейд, это Рик Лумс.

Я провожу рукой по спутанным волосам и никак не могу проснуться.

— Я адвокат Николь Мэркем, — говорит голос.

Мрачное предчувствие накатывает на меня, и я лишаюсь дара речи. Почему адвокат Николь звонит мне?

Зачем я только взяла трубку!

— Я очень много лет был адвокатом мисс Мэркем. С глубоким сожалением я сообщаю вам, что вчера она скончалась.

Ком в горле растет, и я молчу.

— Мы все в шоке, конечно. Я должен связаться с вами, поскольку речь о ребенке, чтобы вы как можно скорее начали процесс.

Какой еще процесс? О чем он говорит? Я слышу бешеный стук крови в ушах.

— Мисс Кинкейд?

Я откашливаюсь, в горле пересохло.

— Простите, — отвечаю я, — я пытаюсь понять, о чем вы. Не понимаю, почему вы звоните мне.

— Мисс Мэркем оставила четкие указания в своем завещании.

— В завещании? — вскрикиваю я, вскочив на ноги.

— Мисс Кинкейд, мисс Мэркем назначила вас опекуном своей дочери, — говорит Рик Лумс.

Николь пыталась достать бутылку с водой из кухонного буфета, когда услышала резкий звон бьющегося стекла. Она в испуге подскочила, ударившись лбом об угол, потом замерла. В доме кто-то есть? Грег на работе. Куинн у нее на руках. У нее закружилась голова, поэтому она положила ребенка на пол и на четвереньках подползла к небольшой кушетке, стоявшей позади.