Вдруг комната начинает как-то странно плыть, ее стены изгибаются и растягиваются вместе с белым пятном посередине. Роберт тряхнул головой, попытавшись сбросить некстати напавшую дурноту, но его разум опутывает мутная, вязкая пелена какая случается в раннее пробуждение после двух или трехчасового беспокойного сна.

За спиной открывается дверь, громко стучат каблуки, женщина приближается и встает у холста. Роберт будто околдованный, не может отвести взгляд от белого полотна, закрывающего холст. Гул в голове прерывается женским голосом:

— Джентльмены, добрый вечер.

— Здравствуй Моник. — Марк элегантно целует ее изящную ручку, не обращая внимания на Роберта, находящегося в каком-то кататоническом оцепенении. — знакомься — Роберт Стэнхоппер. Очарован классицизмом и богоподобными женщинами Россетти, я рассказал ему о твоей находке, и он жаждет взглянуть на нее своими глазами — Марк засмеялся, гулко и непривычно в замершей тишине. От этого смеха Роберт вздрагивает и наконец приходит в себя, его руки мелко дрожат, когда он пожимает тонкую кисть Моник, она словно бы делает вид, что не замечает этого. Ее горячие пальцы обжигают его ладонь.

— Роберт, это Моник, я тебе о ней рассказывал, настоящая Агата Кристи мира искусства. Она занимается поиском и оценкой шедевров. Помнишь историю с найденной картиной Климта в музее Пьяченца? Так вот, это она ее нашла, имя женщины, указанное в сводках новостей конечно же вымышленное — Марк инстинктивно понижает голос и наклоняется к Роберту поближе.

— Мистер Стэнхоппер, готовы взглянуть на что-то поистине захватывающее? — Моник чарующе, покачивает бедрами, соблазнительно утянутыми черной юбкой-карандашом. Не дожидаясь ответа, она аккуратно защипывает материю пальцами по краям картины и приподнимает ее. Роберт перестает дышать, все происходит словно в воде, тягуче и медленно.

«Господи, что со мной происходит?!» — думает он в отчаянии. — «я что, отравился?!»

Ткань с легким шелестом падает на пол, галогеновая лампа освещает чумазое лицо мальчика, тяжелый взгляд которого будто бы наполняет комнату почти физически ощутимым присутствием.

— Боже, — вырывается у Роберта, его коленки подгибаются, и он практически падает на пол, но Марк быстро подхватывает его. — это действительно он! Это плачущий мальчик! Но как, как это возможно? Это же легенда, миф! — Роберт, покачиваясь подходит ближе к холсту. Оглядев картину, мазки краски, посмотрев на задник, он убеждается, что это оригинал, только если копия не сделана так великолепно, что может его обмануть.

— Это — оригинал, мистер Стэнхоппер — он слышит голос женщины, на мгновения забывая, как ее зовут. — Мы провели несколько экспертиз: рентгенограммы, спектрометры, все как положено. По химико-технологическому анализу красок и материала холста дата их производства — середина 20го века, место — Италия, только в этой стране в краску добавляли небольшое количество орехового масла вплоть до 1965 г., интересно так же дерево, которое использовано для подрамника — высокогорный дуб. Как известно дубы в Италии преобладают в северной части страны, практически в предгорной области Альп. Большая часть их использовалась на сваи в Венеции, отсюда, а также учитывая, многие другие факты, которыми я не буду грузить вашу голову, мы можем сделать вывод, что место, где была написана эта картина — Венеция, середина двадцатого века. Ну и финальное и одно из самых важных фактов — обратите внимание на нижнюю правую часть картины, подпись «Амадио», которая имеет тот же кракелюр, что и все полотно, а значит подпись наносилась в то же время, когда была написана картина. Эта единственная работа, подписанная настоящим именем, обычно в своих работах Бруно Амадио использовал творческий псевдоним — Джованни Браголина, но эта картина видимо была для него особенной, — Моник умолкла.

— Может ли это быть ошибкой? — шепчет Роберт и Моник слышит его.

— Нет, наука не обманет нас в таких деталях. За сто лет существования искусствоведческих бюро наука в этой сфере достигла больших высот, по одной ворсинке кисти, присохшей к холсту, мы можем сказать, чем болел художник, писавший ее. В данной работе факты нельзя опровергнуть. Вы сейчас смотрите в лицо той самой, легендарной картины, картины призрака, картины проклятия.

Все замерли, вперив взгляды в лицо на холсте. Звуки из зала, отдаленно долетавшие до них ранее, теперь бились о непроницаемый барьер сознания, словно мухи об оконное стекло. Ощущение необъяснимости и потусторонности наполняет пространство и больно колет кожу ледяными, невидимыми иглами.

— Сколько вы за нее хотите? — Роберт поворачивается к Моник.

— Мистер Стэнхоппер, картина не продается, вы хотели на нее только взглянуть, и вы взглянули, это достояние музея. — Моник поднимает с пола ткань и деловито набрасывает ее на холст, прерывая невидимый контакт. Тугая хватку зловещих рук, сжимавших тело Роберта мертвыми тисками, расслабляется. Он вдруг почувствовал себя снова свободно, но возбуждающее ощущение страха и опасности все еще пульсировало в его мышцах, пробегая по коже электрическими мурашками.

— Моник, в нашем мире продается все, вопрос только за какие деньги. Я уверен, что мы сможем договориться. — он выхватывает из кармана узкий черный блокнот и что-то чиркает на листе. — такая сумма сможет вас удовлетворить? — Роберт поворачивает блокнот к лицу Моник. На чистом, белом листочке выведена цифра «8 000 000».

Женщина замирает, пухлые розовые губки слегка приоткрываются, а затем изгибаются в хитрой, игривой улыбке.

— Вам почти удалось меня удивить, мистер Стэнхоппер, только к данной сумме нужно добавить еще один ноль, если, конечно, в вашей ручке не закончились чернила.

Роберт слышит кашель Марка за спиной, чувствует руку на своем плече.

— Роберт, не делай этого, слишком крупная сумма за Браголина. Всего лишь одна достойная картина его кисти, и то, мы оба знаем, что ее значимость переоценена, ты просто переплачиваешь за легенду. За озвученную сумму мы сможем приобрести Матисса!

— Заткнись Марк. — он снова поворачивается к Моник, — Вы принимаете чеки?

— Не смотри на меня так, я чувствую, что ты меня осуждаешь. — Роберт сказал это не поворачивая головы, едва услышав, как в гостиную вошел Марк.

— Какое место ты для него выбрал. — мужчина замирает и смотрит на картину, любовно размещенную над камином в гостиной дома Роберта.

— Мое самое дорогое приобретение. Я испытываю какие-то странные, смешанные чувства, когда смотрю на него. Ты сталкивался с чем-нибудь таким раньше? Я имею в виду, что это всего лишь картина, а в душе какой-то дикий коктейль из страха и восхищения.

— Да, примерно тоже самое я почувствовал, когда Патрисия залезла на шест, чтобы подарить мне танец на годовщину.

Роберт засмеялся, звуки отражались от стен и застревали в высоком арочном потолке гостиной. Марк плюхнулся на диван и без предложения, налил себе в стакан виски из графина, ровно на два пальца. Утро было очень светлое, лучи мягкого, майского солнца пробивались сквозь тонкую, матовую ткань гардинной шторы и падали на паркет перламутровыми, радостными бликами. Из гостиной через высокие, распашные двери можно было пройти на балкончик и, спустившись по каменной лестнице, увитой плющом, выйти на зеленую лужайку внутреннего двора. Вид на пейзаж за окном открывался очаровательный, пели весенние птички, стрекотали кузнечики, но стоило повернуться к камину и взглянуть на картину, висевшую над ним, окружающая, цветущая весна испарялась. Из пространства будто высасывали краски и тепло, оставляя только серые кости, которые и жизнью назвать было нельзя.

— Как она? — Роберт наконец плюхнулся на диван и взял со стола неизвестно сколько простоявший там стакан виски.

— Прекрасно, воспитывает Луи, планирует второй раз выйти замуж. Видимо первого раза со мной ее психике не хватило. — его губы исказила горькая усмешка.

Роберт хмыкнул.

— Это неплохая работа, я вынужден признать. Есть в ней что-то такое…за гранью понимания. — проговорил Марк, не сводя глаз с мальчика.