Существовали и другие приверженцы нового культа, определявшие божественную натуру Хайле Селассие совершенно иначе. Их предки, выходцы из Конго, когда-то похищенные и превращенные в живой товар трансатлантическими работорговцами, привезли с собой ритуалы поклонения древним духам и богам, включая танцы и религиозный транс под барабанный бой, известные под названием «кумина». Они знали, что кумина в любых обстоятельствах останется нерушимым уголком души каждого из них, недоступным белым рабовладельцам, и всегда будет служить им опорой – как и мигрантам более поздней волны, которые прибыли на Ямайку после отмены рабства, чтобы работать по договорам, и тоже поддерживали в этой традиции живой огонь. В 1930 году остров изнемогал от засухи, но когда по радио сообщили о коронации, тут же пошел дождь. Приверженцы кумины тотчас объявили Хайле Селассие Нзамби а Мпунгу (9), считающимся в конголезской космологии Верховным Творцом, также известным как Мбумба. Это божество зачастую описывали в образе гигантской змеи, почивающей на берегу моря.

В рамках кумины воплощение бога в ипостаси человека отнюдь не считалось странным, ведь, согласно ее философии, небеса и землю отнюдь не разделяет неодолимая пропасть. Более того, даже предполагалось, что в ходе ритуалов в ее адептов на какое-то время могут вселяться боги и духи предков, осуществляя через них те или иные действия. Помимо прочего, Нзамби был еще и могуществом души, созидательной жизненной силой, стоящей у истоков всего сущего, – позже в силу ошибочной трактовки этот термин лег в основу слова зомби. Именно к этому божеству взывала когорта борцов, тайком собравшихся под покровом лесной сени на Гаити августовской ночью 1791 года, – потом их мольбы стали искрой, воспламенившей Гаитянскую революцию. Она стала первым за всю современную историю антиколониальным восстанием, позволившим обрести этой французской колонии независимость и разрушившим оковы правления белого меньшинства. А Хайле Селассие, живший сто лет спустя, но выступавший в роли земного воплощения Нзамби а Мпунгу, превратился в бога-покровителя этой революции.

Леонарда Хауэлла можно было часто встретить в Кингстоне – стоя на ступенях очередной методистской церкви, он в своих проповедях называл небеса уловкой белых. Чернокожих учили отвергать в этой жизни любые богатства и молча ждать, когда в следующей на них прольется дождем золото и серебро, – в то время как белые на этом мифе только богатели. По словам Хауэлла, рай был не где-то в облаках, как твердили христианские священники или даже рисовал в своем воображении Бедворд, а представлял собой реальное место на земле и Хайле Селассие вынашивал план переселить туда африканцев. Хауэлл утверждал, что пароходы для возвращения представителей чернокожей диаспоры прибудут 1 августа 1934 года, в столетнюю годовщину отмены на Ямайке рабства.

Хауэлл распродал по шиллингу пять тысяч портретов Хайле Селассие в королевском облачении, скопированных с фотографии в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс». При этом обещая, что если написать на обороте о своих бедах и отправить портрет по почте во дворец в Аддис-Абебу, Рас Тафари не оставит без ответа ни одну молитву и обязательно разберется с обидчиками. Более того, когда на рейде появятся эфиопские корабли, эти открытки будут играть роль паспортов (10). Идею использовать снимок в качестве пропуска в какое-нибудь место он позаимствовал у «Нэшнл Джеографик», хотя и придал ей новый, свой собственный колорит. Среди приверженцев Хауэлла, число которых, постоянно увеличиваясь, перевалило за несколько сотен, вспыхнули дебаты о том, а понадобятся ли им вообще какие-то пароходы. Некоторые утверждали, что, когда войдут в море, перед ними, в виде возмещения за трудную дорогу из родного дома, тут же расступится вода и они искупительной процессией двинутся прямо по дну Атлантического океана к избавлению, а свет далекой Эфиопии станет им путеводной звездой.

На том месте, где сожгли пуповину Тафари Маконнена (11), воздвигли храм. В далекой провинции Харар, лежащей так далеко от Аддис-Абебы, что добираться туда на лошадях надо было целый месяц, жила принцесса Ешимебет, прекрасная жена правителя Раса Маконнена, произведшая на свет девятерых детей. Все они либо родились мертвыми, либо умерли в младенческом возрасте. Но вот десятому, появившемуся на свет в 1892 году, было суждено выжить. Когда его мать скончалась во время очередных родов, юного Тафари отдали на воспитание родным дяде и тете. Своего прославленного отца, занятого управлением и переустройством Харара, он видел нечасто. Именно под руководством Раса Маконнена эфиопские войска одержали победу над итальянцами в битве при Адуа, после чего он возглавлял ряд дипломатических миссий по поручению своего брата, императора Менелика II, назначившего его преемником трона. Но хотя отца никогда не было рядом, это не помешало юному Тафари унаследовать его стройную фигуру, тонкие черты лица, умение замечать все вокруг и талант незаметно подчинять себе окружающих. Заболев тифом и лежа на смертном одре, Маконнен отправил императору письмо, вверяя ему заботу о сыне. «Защищай его, оберегай и не сомневайся, что, когда ты после смерти предстанешь перед Всевышним, я заставлю тебя держать за это ответ», – написал он. Осиротевшего Тафари (12) забрали в Аддис-Абебу, в императорский дворец, где он тайком от всех стал присматриваться к механике власти.

Пережив череду апоплексических ударов, император Менелик объявил наследником трона своего внука Лиджа Иясу. Консервативная элита от этого пришла в смятение, ведь многие ее представители считали Иясу радикалом, попиравшим древние традиции. Как сын мусульманина, он был насильно обращен в христианство, после чего поклялся даровать равные права угнетаемым в Эфиопии мусульманам и представителям народа оромо, тем самым угрожая пошатнуть структуру древней феодальной иерархии. Лиджа Иясу объявили тайным сторонником ислама и закоренелым сластолюбцем, отлучили от христианской церкви и отказались короновать. В конечном счете императрица Таиту, грозная вдова Менелика, устроила переворот и отстранила его от дел. Принцесса Заудиту, ее приемная дочь, стала первой женщиной, получившей бразды правления Эфиопией со времен легендарной Шебы, а принцем-регентом и наследником трона был назначен Рас Тафари.

По слухам, малыша Тафари определили на эту должность за хорошее поведение, примерное послушание и вкрадчивое стремление понравиться всем и каждому при дворе. Принцы Эфиопской империи, располагавшие личными армиями, жившие далеко от столицы и пользовавшиеся в своих вотчинах полной независимостью, полагали, что Тафари вряд ли станет посягать на их власть.

С другой стороны, вполне возможно, что новоявленный наследник трона оказался настолько ловким, что никто даже не обратил внимания на его политические маневры, пока он плел паутину стратегических союзов. Тафари без промедления приступил к укреплению в Аддис-Абебе центральной власти, стал создавать институты государственного управления, инициировал ряд реформ, а также учредил собственную газету «Откровения света». Свою деятельность он считал неустанной попыткой пробудить Эфиопию к жизни в современном мире после долгого сна. «Видите ли, моя страна, как Спящая красавица (13) в своем замке в лесу, где за две тысячи лет ровным счетом ничего не изменилось… – говорил он в одном из своих интервью. – Я должен бороться с инертностью моего народа, предпочитающего закрывать глаза на этот ослепительный свет».

Империалистическая Европа, проснувшаяся уже давным-давно, не сводила с Эфиопии своего ненасытного, хищного взгляда. По условиям секретного Лондонского пакта, подписанного в 1915 году, во время Первой мировой войны, в случае победы Великобритания и Франция обещали Италии, если та выступит на стороне союзников, новые территории в Восточной Африке. А когда Италии вздумалось потребовать взамен этого Абиссинию, европейские правительства ввели эмбарго на поставки Эфиопии оружия, оставив ее без возможности защищаться. Пытаясь сохранить свой суверенитет, Рас Тафари путем успешных переговоров добился вступления страны в Лигу Наций, что позволило ей стать первым независимым африканским членом и обернулось еще одним триумфом эфиопианизма. А потом отправился в международное турне, взяв с собой свиту из тех, кому слишком мало доверял, чтобы оставлять без присмотра дома.