Как старый порванный барабан, окно на крыше зияет,

И прошлогоднего человека труды хлынувший дождь заливает.

Левин увидел, что очутился в лесу «Кавы». Марина шла рядом с ним по берегу реки. Она смеялась над чем-то, словно они были старыми друзьями. Их окружали папоротники, покрытые тончайшим слоем снега, над их головами летела стая длинношеих серых птиц. Вокруг стояли деревья с мокрыми рыжими блестящими стволами, и между ветвей, словно струи дождя, падали солнечные лучи. Левин заметил лучи, подобные струям дождя. Он замечал каждую крупицу жизни. «Тебе нечего бояться, — сказала ему Марина. — Мы уже ходили этой дорогой». Левин заметил перед собой две цепочки следов на снегу. Услышал крик птицы. Увидел дугу месяца между деревьями — тонкий серп в голубом небе. Его спутница произнесла: «Мы и есть все эти вещи. Мы ничем не отличаемся от земли. Мы ничем не отличаемся от времени. Мы — камень, и лист, и птица, рождающиеся на земле, вскормленные землей и возвращающиеся в землю после смерти. На протяжении сорока тысяч лет мы ели, жили и умирали на этой планете. Видишь, как можно изучить закономерность явлений, если только внимательно наблюдать».

Левин увидел, что Марина стоит на краю песчаной дюны, небо над которой было пурпурным, а земля вокруг розовой. Потом они оказались в другом месте, где над полуночным морем поднимались две луны, и пошли вдоль берега. Левин знал, что направляется домой.

«Но не сейчас, — проговорила Марина. — Еще рано. Ты забыл нечто очень важное».

Левин испытал чувство абсолютного одиночества, точно в мире кроме него никто никогда не жил. Он хотел взять Марину за руку, но она была призраком — и она была Лидией.

Существует ли в каждом браке тайный подсчет каждого поцелуя, каждого оргазма, каждого воскресного утра? Левин увидел, как счетчик перестает тикать и останавливается. Увидел ресницы Лидии, такие бледные без туши. Заглянул в ее глаза, все еще зеленые, как море в тридцати метрах от берега.

— Лидия! — позвал он.

И увидел ее в белой комнате. Она смотрела на море. На пол падал солнечный свет. Лидия подняла руку. Потянулась за карандашом. Карандаш упал. Левин наклонился, чтобы поднять его.

— Лидия! — повторил он.

Она не повернула лица. Левин бережно разжал ее пальцы и вложил в них карандаш. На коленях у нее лежал блокнот. Он наклонился и вдохнул запах ее волос.

— Теперь мы можем идти домой? — спросил он. — Думаю, нам пора.

Марина наклонилась к нему, и Левина пронзила боль. Ему показалось, что ее лицо превратилось в лицо древней женщины, потом в лицо мальчика, девочки, монаха, монахини… Это была то птица, то рыба, то дерево, то кристалл, наполненный силой и пониманием. Затем оно снова стало человеческим, но это было лицо одновременно вечное и бренное, мертвое и живое, спокойное и устрашающее. «Важно не удобство, — услышал Левин слова Марины, словно она вкладывала их прямо ему в голову. — Не целесообразность. Не забвение. Речь идет о памяти. Об обязательствах. Только ты можешь это сделать. И ты должен быть бесстрашен».

Покидая квадрат, Левин с трудом заставлял себя шевелить ногами. Элайас проводила его взглядом, не побеспокоив. Она знала, какую растерянность может испытывать человек после Марины.

Внизу, в вестибюле, Левин взглянул на часы. Он нашел укромное местечко у выхода и набрал номер Пола Уортона, своего юриста. Ему сообщили, что Уортон вернется лишь завтра утром. Левин назначил встречу. После этого позвонил Элис. Вспомнил об Элайас и написал ей эсэмэску, но она должна была остаться в Нью-Йорке на последний день «В присутствии художника». Наконец Левин позвонил Хэлу.

— Как думаешь, не прокатиться ли нам? — спросил он.

44

Итак, мы подошли к семьдесят пятому дню. Окончательное сближение. Прожекторы включены. Марко Анелли наблюдает, как Марина Абрамович выходит из зеленой комнаты и пересекает белую границу. Давиде расправляет вокруг стула складки ее белого платья. Тело Марины в последний раз опускается на стул. Все улыбаются, но Марко не хочется думать о том, что это последний день. Нельзя позволить себе потерять концентрацию.

Фотограф устанавливает камеру и треногу в углу квадрата и делает один снимок Марины, когда она смотрит на него через объектив. Смотрители занимают свои места. Один из них поднимает два пальца, показывая, что осталось две минуты. Включается прямая трансляция. Зрители в Чикаго, Миннеаполисе, Монреале и Мехико, Кейптауне и Каире, Сиднее и Зальцбурге, Хельсинки, Стамбуле и Рейкьявике начинают просмотр.

Музей, шум, время, люди, усталость, погода, цемент под ногами, белые стены, лицо Марины — все это стало напоминать волны на пляже. Марко жил так близко к морю, что больше не слышал его рокота. Теперь иногда, когда к нему в атриуме приходят мысли, они такие громкие, что кажется, будто его разум оглушительно кричит.

Очередь уже выстроилась, и Марко проходит вдоль нее, собирая согласия, как и в любой другой день. Наводит фокус на каждое лицо и выжидает момент, когда напряжение выплескивается из глаз. Приноравливается к пространству, к свету, к перформансу.

Марко преодолел себя. Жгучая боль в ногах и пояснице, шее и плечах после того, как он почти три месяца ежедневно выстаивал на цементном полу, склонившись над камерой, отступила. Он чувствует себя легким, почти невесомым. Ему удалось выжить. Соглашаясь на этот проект, Марко отнюдь не думал о нем как о процессе выживания. Он всем сердцем желал в нем участвовать. А теперь все почти закончилось. Он вспоминает вопрос, который задал ему несколько дней назад один из смотрителей: «Когда вы попадете на небеса, что бы вы хотели услышать от Бога?» — «Еще рано!» — пошутил фотограф. Но сегодня ему лишь хочется, чтобы Бог сказал: «Отличная работа».

Он не ожидал ни волнения, которое переполняет сейчас атриум, ни радости, которая отражается в стольких взглядах и лицах. Казалось, будто люди обрели какое-то новое представление о жизни. Умереть сегодня, думает Марко, будет слишком рано.

45

После похорон Даницы Абрамович в Белграде Марина отправилась в квартиру матери, чтобы разобрать ее вещи. В спальне она нашла одежду, рассортированную по цветам: бежевые костюмы, синие костюмы, летние пальто, зимние пальто. Светлые туфли, темные туфли.

На кровати лежало бледно-зеленое стеганое покрывало. Прикроватная лампа, которую никогда не выключали по ночам, в конце концов погасла. В ящике стола до сих пор лежал заряженный пистолет. Марина с детства помнила истории о подвигах матери на войне. На поле боя Даница дала перелить свою кровь отцу, с которым была совершенно не знакома, поскольку не было другого способа спасти его жизнь. Она начала изучать медицину за полгода до нацистского вторжения в тысяча девятьсот сорок первом году. Войо выжил, а когда поправился, снова пошел сражаться. Война продолжалась.

Год спустя все еще сражавшийся Войо наткнулся на группу больных партизан, спасавшихся бегством от наступающих немецких солдат. Он откинул одеяло и увидел ту женщину, Даницу, которая пожертвовала ему свою кровь. Она умирала от тифа. Войо посадил ее на своего белого коня и отвез в безопасное место.

Даница никогда не говорила о войне. Она неизменно молчала, когда Войо рассказывал, как дожидался, притаившись в снегу, пока немцы напорются на взрывчатку, которую он и его люди схоронили в корнях деревьев. Как он был сражен двенадцатью выстрелами в спину и спасся лишь благодаря толстой шинели. Как ему чуть не отрубило руку топором, брошенным из-за реки. Как однажды пришлось съесть собственную мертвую лошадь, а потом он лишился усов, опаленных взрывом.

В квартире, под кроватью матери Марина наткнулась на чемодан, которого никогда раньше не видела. Она разложила его содержимое на зеленом покрывале. В чемодане хранились альбомы с вырезками статей о ее перформансах. Но под альбомами лежал кожаный бумажник с документами, подписанными президентом Югославии Иосипом Броз Тито. Там было указано, что мать Марины участвовала в семи партизанских сражениях с нацистами и получила высшую награду за храбрость. В тысяча девятьсот сорок четвертом году, когда она вела колонну грузовиков с ранеными солдатами в ближайший госпиталь, они попали под сильный обстрел. Целились в топливные баки. Повсюду были пламя и взрывы. Наступил хаос. Но Даница Розич вынесла на собственной спине и на руках тридцать мужчин и женщин, некоторых в полубессознательном состоянии и с тяжелыми ранениями. Волоча их по снегу и каким-то образом уворачиваясь от пуль и гранат, она доставила каждого из них в безопасное место.