История Вознесенского медеплавильного завода начинается с 1753 года: «Действительный камергер и кавалер граф Сивере в бергколлегии просил позволения о построении в Уфимском уезде, на речке Елане да на речке Кузя, медеплавильных заводов, что ему коллегия и позволила, предписав Оренбургской губернской канцелярии отвесть под заводы места и лесов на 60 лет, в платеже же ва оные и на земли иметь ему со владельцами договор».
Граф Сивере обещал выплавлять по пять тысяч пудов меди в год, но леса уральские в те времена были малолюдны. И потому он «за неимением вольных людей, просил, чтобы приписать к оному заводу крестьян из Казанской губернии, каковых по указу Сената на представление (коллегии последовавшему, и приписано годных к работе 1000 душ, да в тех же селениях за сею припискою осталось негодных 1319 душ». Обратите внимание, как в тогдашние времена — если выразиться современным языком — было просто с организованным набором рабочих на новостройки: взяли да приписали 2319 душ, не спросив ни одну из них на это согласия, к находившемуся где-то у черта на рогах заводу. А находились эти села от него ни мало ни много на расстоянии от 539 до 588 верст. И не было тогда еще не только поездов, но даже приличных дорог, и потянулись переселенцы в далекий путь на скрипучих телегах.
Но в 1755 году поверенный графа Сиверса оренбургский купец Гордиевский доносил коллегии, что на вышеуказанных местах «за возмущением башкирцев заводов строить неудобно» (в этом году в Башкирии вспыхнуло восстание, вошедшее в историю как восстание под руководством Батырши), а потому просил разрешения о построении завода на вновь приисканном месте на речке Иргизле.
В действие завод был пущен в 1756 году. Сколько меди выплавлялось на нем в первые годы — неизвестно. Ведомость выплавки металла сохранилась лишь с 1760 года, из которой видно, что в 1760 году было выплавлено 5091 пуд ж 16 фунтов меди, в 1761–5503 нуда, то есть граф Сивере успешно справлялся со своим обязательством. Но в 1762 году выплавка металла почему-то резко сократилась, может быть, в связи с одним из новых башкирских волнений — в этот год было выплавлено всего 2985 пудов меди. Но в следующие годы снова наблюдается рост: в 1763–3990, в 1764–4800 пудов меди.
В 1765 году подзалетевший в крупные долги граф Сивере — кстати, так ни разу и не побывавший на заводе, — вынужден был сдать его в казну за имеющиеся за ним долги в сумме 111261 рубль 70 копеек. Так Вознесенский медеплавильный стал единственным на Южном Урале заводом, принадлежащим казне. Надо сказать, что сделал Сивере это вовремя. События надвигались очень неспокойные. Стоило 1 ноября 1773 года появиться в окрестностях Иргизлов отряду повстанцев «работного человека» соседнего Кана-Никольского завода Ивана Лаврентьева, как приписные крестьяне и казенные мастеровые Вознесенского медеплавильного завода присоединились к восстанию. У заводской конторы Иван Лаврентьев «закричал вслух: слушайте, народ, государь Петр Федорович, приняв царство, жалует вас вольностью и освобождает ото всех работ». «А как оне крестьяне оною работою были недовольны, потому-то Лаврентьев со товарищами своими выбрали годных в службу Пугачева множество», — показывал потом один из работных в следственной комиссии. Впрочем, волнения на заводе начались значительно раньше, еще в сентябре, при первых известиях о вспыхнувшем на Яике восстании — еще в те дни на мятежную реку с завода бежала группа крестьян.
Яик! Река, давшая России столько великих бунтарей. Она теперь зовется Уралом. Так после подавления Пугачевского восстания приказала переименовать ее Екатерина И, чтобы ничто больше не напоминало ей о страшном времени.
Так, может, стоит вернуть реке ее истинное, исторически сложившееся имя? Ведь в народе ее так и продолжают звать — Яик!
Восставшие захватили пушку и весь порох. Сто семьдесят человек отправились в главную армию Пугачева под Оренбургом. Тридцать человек из них были выделены в отряд атамана Давыдова, действовавший в районе Бугульмы, а вольнонаемный работник завода Яков Калугин стал секретарем его штаба. Присоединился к восстанию даже горный чиновник «бергешворен» Соколов, замещавший управляющего заводом Гальбрехта. Впрочем «присоединился к восстанию» — не совсем точно, берг-гешворен Соколов фактически руководил восстанием на заводе. Он сжег все конторские книги и уверял, что Пугачев «истинный государь», он агитировал заводских крестьян добровольно записываться в войско «государя», по его инициативе был закован и отправлен в Берду пытавшийся разубедить крестьян начальник охраны завода поручик Савва Орлов, а «тутошний заводской поп» Петр Ильин привел крестьян к присяге. Позже, в Берде, Соколов получил чин есаула, его избрали начальником завода, и он вернулся на него для охраны от правительственных войск.
Вознесенцы активно поддерживали армию Пугачева и в очень тяжелую для него весну 1774 года. Завод был для него, по сути дела, одной из надежных опорных тыловых баз. Но в конце мая этого года завод был сожжен внезапно налетевшим башкирским повстанческим отрядом. Башкиры и раньше смотрели на уральские заводы как на зло, с искоренением которого падет и все другое зло: заводы бесцеремонно строились на исконной башкирской земле, они были опорными пунктами царской администрации, — но Пугачев, который даровал им величайшие свободы, строжайше запретил жечь заводы.
Теперь же, когда Пугачев терпел одно поражение за другим и уходил все дальше от башкирских земель, снова стали проявляться антизаводские тенденции. Тем не менее Вознесенский завод, как и некоторые другие заводы Южного Урала, был сожжен по прямому указу Пугачева, который немногим ранее сам сжег Белорецкий завод. Приказ этот был обусловлен тем, что теперь заводы, попадая в руки карательных войск, становились их опорными базами…
После подавления восстания встал вопрос о судьбе сожженного завода. Рассмотрев этот вопрос, бергколлегия, ведавшая тогда всем заводским делом России, как теперь говорят, вошла с предложением в Правительствующий Сенат о продаже завода частным лицам, так как от восстановления его казна понесет большие убытки. Никто вроде бы не сомневался в исходе дела, но неожиданно оно зашло в тупик,
Почему?
А потому, что «при подписании протокола о продаже частным лицам состоящего в пусте Оренбургской губернии Вознесенского медеплавильного завода действительный тайный советник и кавалер Гавриил Романович Державин объявил, что он на продажу помянутого завода не согласен и о том подаст свое мнение». Такая запись была сделана 2 сентября 1802 года в журнале Правительствующего Сената по первому департаменту.
Так вот это «Мнение», одна только вытяжка из которого составила у меня почти пятнадцать страниц машинописного текста, и есть вышеназванное неизданное произведение Державина.
В чем же суть этого «Мнения»?
Что смутило тайного советника и кавалера Гавриила Романовича Державина в решении бергколлегии о продаже завода?
Его смутил, во-первых, тот факт, что «завод сей лежит в Оренбургской губернии на том же самом кряже Уральских гор, где заведены и действуют с великим прибытком 130 казенных и частных металлических заводов; пространное местоположение оного, заключающее в себе земли и лесов в 2122 квадратных версты, окружается в недалеком расстоянии заводами Авзяно-Петровскими Губина, Воскресенским Пашкова и Преображенским Гусятникова, столь по своему изобилию и богатству в рудах и в других потребностях знаменитыми».
Но еще больше его смутило другое. То, что когда встал вопрос о продаже завода — потому что возобновление его, якобы, вызовет большие убытки, — «первая к торгу явилась ближняя тем рудникам и заводу заводчица Пашкова, возводя — оному цену с 89-ю отысканными рудниками и с ненайденными 448-ю до 16600 рублей, а после о том также через Сенат вошла в торг ближняя Пашковой заводчица Казицкая и наддала сверх первой 3400 рублей. При том поверенный Пашковой и еще объявил желание торговаться». Скоро цена возросла до 35200 рублей, Гавриил Романович Державин был не только первым поэтом своего времени, но и, как мы увидим из его «Мнения», дотошным и принципиальным чиновником. Впрочем, он всегда со свойственной ему прямотой и резкостью боролся со взяточничеством и лихоимством. Это не всегда нравилось его непосредственным начальникам, как не нравилась им и его независимость по отношению к вышестоящим. Как известно, его губернаторство в Тамбове закончилось отставкой и преданием суду, недолго удержался он и в должности секретаря Екатерины И, утверждавшей впоследствии, что Державин «не только грубил при докладах, но и бранился». Павел I подверг его опале «за непристойный ответ», Гавриил Романович Державин усмотрел в представлении бергколлегии хитрость, или, как он осторожно выразился, «обнаруживается одна умозрительность в расчетах бергколлегии». Но для того, чтобы доказать это, он вынужден был вникнуть в мельчайшие подробности дела, или, как оц сам писал, «то за нужное я почел войти во всю подробность сего небезважного дела и изобразить Правительствующему Сенату вкратце на благорассмотрение».
