– Разумеется, нет, милый.

– А скажи: если бы ты с самого начала знала, что нам не суждено никогда быть законными супругами, ты бы полюбила меня?

– Конечно! Разве я могла противиться моей любви? Я ведь и правда знала, что ты женишься не на мне – ну и что с того? – рассмеялась Елена.

– А то, что, как ты знаешь, овдовев, я всё равно не могу жениться на тебе, как бы я тебя не любил, – продолжал Левашёв, запинаясь, – ну, то есть… Если ты страдаешь от этого…

Он умолк на миг. Произнести Елене этот приговор оказывалось не так легко, как он думал. Особенно, когда она смотрела на него вот так: открыто, честно, уверенно. Владимир нервно затеребил рукава собственного сюртука.

– Отчего ты так говоришь? – удивилась она. – Да, я знаю, что мы не можем узаконить наши отношения. Если я и страдала, то это было давно и уже прошло. Нынче для меня главное, чтобы ты и наши дети были счастливы.

– Так вот, Элен, родная… Именно ради наших детей… Пойми, моё положение в свете и при дворе достаточно шаткое: я изо всех сил пытаюсь выкарабкаться из того позора, в который мой отец вверг наше имя и репутацию. Но моих усилий недостаточно, а я хочу обеспечить детям положение, которое теперь кажется мне недостижимой мечтой… И сделать это можно только одним способом.

Левашёв остановился передохнуть. Елена же спокойно ждала.

– Послушай, любимая, только не сердись. – Он пересел поближе и взял её руки в свои. – Я должен жениться второй раз. Коль скоро я не могу сочетаться с тобой законным браком, как бы мне не хотелось… Но я могу использовать своё вдовство на пользу нашим детям, нашему положению в свете.

Елена молчала. Молчала так долго, что Владимир был вынужден окликнуть её.

– Да? – рассеянно отозвалась она. – Прости, милый, я, кажется, не вполне тебя поняла. Задумалась, наверное.

Левашёв уже чувствовал, как струйки пота стекали по его груди и спине. Елена осторожно поставила чашку с чаем на стол, повернулась к нему и посмотрела ему в лицо своими светло-серыми глазами – так, что ему захотелось сползти с дивана и укрыться где угодно, хотя бы под столом.

– Элен, любимая! Я вовсе не хочу причинять тебе боль! Но пойми, я должен на это пойти: ради детей, ради тебя и себя тоже! Мы обеспечим своё положение так, как не смели и мечтать. Мадам Нарышкина обещала похлопотать перед самим государем… Всё, что я должен сделать – это жениться на её дочери, совершенной пустышке и вертихвостке… – Владимир запнулся. Во рту у него пересохло.

Элен продолжала сидеть неподвижно и смотреть куда-то в угол.

– Любовь моя, ты меня слышишь?

Последовала пауза.

– Да… – произнесла Елена почти шёпотом.

– И ты поняла, что я хотел сказать?! – спросил Левашёв чуть ли не с отчаянием.

Она снова помолчала, не глядя на него.

– Да… Поняла. Прости, я плохо слушала, но, кажется, поняла. Да, конечно, милый.

Владимир прерывисто вздохнул. Отчего-то разговор с Еленой казался ему самым лёгким препятствием в этом деле, а выходило…

– Отчего же ты не смотришь на меня? Я сойду с ума, если ты будешь страдать… Элен! Наши отношения останутся прежними, я никогда от тебя не откажусь, даже если женюсь на десяти девицах Нарышкиных!

В эту минуту Левашёву казалось, что он говорит правду, по крайней мере он искренне верил в собственные слова.

– Элен, я люблю тебя больше всего на свете! Ты навсегда останешься со мной, слышишь? Ты меня любишь?!

– Да, – кивнула она каким-то механическим движением. – Да, конечно, милый. Всё будет, как ты решил. Не беспокойся ни о чём.

– Ну вот, видишь… Я, признаться, чувствую себя просто ужасно, – пробормотал Владимир и потёр лоб. – Мне хочется, чтобы ты была рядом сегодня ночью…

Он подхватил Елену на руки и понёс в спальню, по дороге покрывая её лицо и плечи поцелуями. Она не сопротивлялась, не отворачивалась и не сказала ему больше ни одного слова, лишь молча подчинялась его ласкам… Владимир заснул страшно усталый после случившегося за день, и далеко не уверенный, что всё сошло благополучно.

Проснувшись на следующее утро, Левашёв не обнаружил Элен в своей постели и решил, что она пошла в детскую, как делала всякий раз. Но она не появилась и к завтраку. Владимир скривился: значит, всё же разобиделась и станет теперь дуться. Ну что же, придётся ему терпеть и умасливать её, иначе никак.

– Пойди-ка, передай Елене Алексеевне, что я очень хочу её видеть, – приказал он Марфе.

Та пожала плечами, вышла и тут же появилась снова.

– Так не возвращались они ещё.

– Откуда? – резко спросил Левашёв.

– Ну так, Елена Алексеевна утром, раным-рано, встали тихонько, что-то там положили в ридикюль, да и пошли себе. А куда – не сказались. Передали вам, барин, мол: не извольте беспокоиться.

Левашёв в тревоге прождал весь день. Тщетно: Елена не появилась. Где она и что с ней, никто в доме, считая прислугу и няньку детей, не имел никакого представления.

У дверей магазина под названием «Моды и платья» Анна остановилась, поджидая Клавдию. Она уже купила по просьбе подруги несколько дамских журналов, вроде новенькой «Библиотеки французской моды». Клаша считала, что во время пребывания у Лялиной она сильно утратила свои профессиональные навыки и теперь навёрстывала изо всех сил, заодно изучая последние новинки. И вообще Клаша необыкновенно расцвела: совсем перестала грустить и тосковать по прошлой жизни и беспутному возлюбленному, забыла пьяные загулы и ночёвки в участке. Она много работала, а ещё в её обязанности входило собственноручно развозить заказчицам готовое бельё и платья – за это хозяйка магазина немного доплачивала сверху, и Клавдия никогда не отказывалась.

У Анны же дела шли пока куда скромнее. Благодаря занятиям с хозяйскими детьми, комната обходилась им с Клашей даром. Арина Ивановна от всего сердца радовалась, что её Петруша наконец-то остепенился, грезил поступлением в Академию художеств и готов был упражняться в лепке и живописи целыми днями. Рисовал он чуть хуже, чем лепил – но Анна считала, что у юноши точно есть талант. Теперь, когда Пётр был занят делом, он перестал вздыхать возле Анны и умолял только не препятствовать ему лепить её. Впрочем, этой участи не избежала и Клавдия, и его собственные сёстры, и кошка Алька…

Дабы оправдать бесплатное проживание в доме Арины Ивановны, Анна предложила помогать её дочерям с французским, да и вообще исполнять обязанности их гувернантки. Однако девочки, которые были возрастом двенадцати и пятнадцати лет, в присмотре почти не нуждались. Мать не могла оплачивать им нянь и гувернанток, так что дочери вполне привыкли к самостоятельности.

Анну беспокоило, что она пока не нашла надёжного способа заработать на хлеб. Разумеется, Арина Ивановна от души благодарна своей постоялице за всё, но, когда Петрушу определят в Академию – не может же она и дальше пользоваться гостеприимством хозяйки!

Анна вздохнула. Ей вдруг пришло в голову: а отчего бы ей самой не дать в газету объявление о поиске места учительницы рисования или французского языка? Рекомендацию Арина Ивановна ей обещала самую лучшую. Анна подозвала мальчишку-газетчика и купила у него несколько петербургских номеров, свежих и не очень – для того лишь, чтобы посмотреть, как составляются подобные объявления…

Она развернула одну из газет. Взгляд случайно упал на некрологи – и знакомые фамилии бросилась ей в глаза! Что же это?.. «С прискорбием сообщаем о безвременной кончине… Вдова коммерции советника Алексея Калитина, родственница графа Левашёва… Помним, скорбим»…

Катерина Фёдоровна умерла?! Колени у Анны задрожали, она поискала глазами какую-нибудь опору вокруг себя – прислонилась к могучему тополю и принялась обмахиваться газетой. Не то, чтобы сердце её сжалось от боли: в конце концов, их с мачехой отношения не оставляли места для подобных чувств. Но Анна подумала о Елене – каково-то сестре вот так вдруг остаться сиротой? Катерина Фёдоровна была прекрасной, любящей матерью, этого у неё не отнимешь…