Срочная двухлетняя служба мне выпала в Могилёвском артиллерийском полку, передислоцированном в столицу солнечной Туркмении в первые годы после Великой Отечественной Войны. Войсковая часть под №02855 располагалась в микрорайоне Киши на окраине города Ашхабада.

Наш дивизион из сорока-пятидесяти человек имел статус прикомандированного к артполку, имел свою казарму в дальнем углу военного городка и отдельные боксы для ракетно-артиллерийских установок, считавшихся в те года секретными. На вооружении девять боевых машин, и восемнадцать отстаивались в боксах на НЗ. Другим однополчанам вход на «нашу территорию» был запрещён. Дедовщины как таковой в полку не было, порядок в те времена был установлен обычный для вооружённых сил. Чем больше солдат отслужил, тем меньше к нему притязаний по поводу обеспечения жизнедеятельности части.

В середине января 1975 года четверо человек нашего дивизиона, а именно я, Виктор Недосекин и Анатолий Родионов под командованием старшего лейтенанта Рената Муртазина были командированы в город Киев за БРДМ-1, находившейся на переоснащении электронных систем и узлов. Учебно-тренировочная машина служила основным тренажёром для обучения солдат применению противотанковых управляемых ракет, и была отправлена на доработку ещё до нашего появления в воинской части. Переоснащалась она на заводе года полтора, так случилось…

И вот, самолётом из Ашхабада приземляемся на аэродроме города Киева. В полной экипировке, с автоматами, на руках пара цинков с патронами. У трапа уже встречает нас представитель киевской комендатуры и на бортовой шишиге отвозит в казарму, где размещали приезжавших за техникой солдат срочной службы. Выделили нам отдельную комнату, Муртазин жил в городе в гостинице.

Следующим днём заявляемся на завод по ремонту военной техники, там сообщают, машину выдадут через три дня. А нам только радость от таких новостей. Муртазин ежедневно выписывал увольнительные, мы гуляли по городу. Знакомились с девчонками, ходили с ними в кино, в кафе, гуляли по Крещатику, спускались смотреть метро, попивали даже винцо. Старлей не запрещал, но с негласным условием – чтобы в меру, и чтобы зрачок не мутился!

Подошёл срок получать машину, Муртазин подзывает: «Якоб, надо сделать так, чтобы мы ещё на неделю задержались!» Надо – значит, надо, товарищ комантир! Я в моторе что-то подкрутил, а старлей Муртазин, головастый в этих делах специалист, электронику из строя вывел – дополнительной недели, в общем, добились.

День на пятый от приезда у нас закончились финансы. Прогуляли-истратили, а на носу два дня рождения. У Толика 20-го января, вскоре и мой – 25-го января. Исполнялось нам по двадцать лет, денег и до этого много не было, надо понимать, а теперь и вовсе нет. И взять неоткуда.

Отрадно, что с Толиком нашим безденежно пропасть не получалось. Толик Родионов был москвичом, притом при всём, мама его – начальник почты, отец – директор какого-то знаменитого ресторана. Служил Толик честно, перед сослуживцами не задавался, не мажорил, но в таких обстоятельствах пришлось отбивать телеграмму. Родители, люди понятливые, не жмутся. Получаем перевод, отмечаем его день рождения, гуляем сладостно.

Достаточно весело отгуляв неделю, настал день окончательной приёмки машины. Получаем технику, сухой паёк выбиваем на неделю вперёд. На обратную дорогу Толику присылают ещё один перевод. К консервам из сухпая закупаемся на рынке хлебушком и разными овощами.

Машину грузим на железнодорожную платформу, сами занимаем соседний товарный вагон. Пульман казался небольшой, но мы делили его ещё пополам. Навешали плащ-палаток, соорудили нехитрую лежанку для командира и два настила для солдат, так как каждый из нас поочерёдно должен был нести охранение машины на платформе.

Первой же ночью перемёрзли. Раскочегарили дровами небольшую буржуйку, но к утру в пульмане было, как и не топили. Вышли из положения, что наворовали на перевалочных станциях антрацита. А его и надо с гулькин клюв, чтобы горел всю ночь и поддерживал теплоту в вагоне. А сыпнёшь не жалея, буржуйка раскаляется аж докрасна.

На второй, третий ли день пути наступило 25-я января, мой день рождения. Офицер, добрая душа, подарил бутылочку вина, разрешил немного выпить. Выпили, конечно, накушались харча от пуза, что называется, полегли спать. Недосекин, неспокойная душа, держал охрану платформы и видимо в обиду, что пришлось стоять в карауле, выжег на каком-то фанерном щите все свои переживания «Мерке х@йня, Воронеж что надо!» Злился человек…

Мерке – это небольшой город в Казахской ССР, расположенный на середине дороги между тогдашним Фрунзе и тем самым Джамбулом, где тепло, где жила мама всем известного Василия Алибабаевича. Я был родом из Мерке, а своею писулькой Недосекин так поздравлял меня с двадцатилетием. Естественно, что я не обиделся, но его дружеский выпад захотел парировать. Подумывал бы устроить чат на той фанерке, думал, что в ответ написать, но…

В неком городишке наши платформы ждали перецепа, и тут под предлогом внезапной проверки к нам в вагон заявилась военная комендатура во главе с молодым лейтенантом. Проверил он документы, полазил тут и там, заглянул куда голова пролезла – непорядка не выявил. Особо придраться было не к чему, но хотелось же?

Уже уходя, литёха заметил начало нашего нецензурного чата и встрепенулся: «Что за ерунда у вас тут написана и почему это Мерке х@йня, позвольте спросить?!» Недосекин поведал ему «по-дружески» подноготную про мой день рождения, про свой караул, про свои детские обиды… Якоб, говорит, меркенский парень, я воронежский – таким способом перешёптываемся любезностями.

Литёха расплывался в улыбке: «Я ж тоже меркенский!» Присмотрелись друг к другу, обменялись ориентирами – да мы же встречались в прошлые времена? И даже футбол гоняли вместе! Случаются же встречи на бескрайних просторах Советского Союза?! На радостях встречи земляки побратались, естественно, а перед уходом лейтенант ещё и подкинул мне деньжат в связи с днём рождения.

Добрались до Узбекистана, под Ташкентом на сортировочном полустанке снова встали на перецеп. Утром будит всех Недосекин, зовёт смотреть нашу секретную машину. Смотрите, мол, на последствия ночной атаки неизвестных лиц. Под утро дело было, рассказывает, едва остановился состав, ватага подростков решила меня подразнить. Шугнул их автоматом, а те раззадорились и в ответ закидали платформу камнями. Бочину располосовали, булыжником разбили боковой триплекс. Стрельнуть в воздух надо было, дескать, сетовал командир, а мы прибежали, распугали бы или задержали самых яростных хулиганов…

На стоянках свою машину мы охраняли по двое. Когда становилось совсем холодно, лазили в машину, заводили мотор, включали печку и так грелись. Движок-то новый, работал безотказно. Провиант поиссяк к моменту стоянки под Ташкентом, а добирались мы всего дней восемь, хлеб вообще закончился. Огляделись, купить негде. Командир дошёл до машиниста, сколько, мол, ещё стоять будем, и где бы тут хлебом закупиться? Машинист наобещал два часа стоянки, а за хлебушком, говорит, надо идти в посёлок… Который там… в километре, в двух ли ходьбы…

Добежали до магазина, закупились, идём обратно. Выходим на прямую видимость, метров двести пройти, а поезд показал последний вагон и благополучно набрал ход.

И что теперь делать, как догонять? Подходим к станционному смотрителю, так и так, мол, отстали от эшелона – как теперь поступить? Смотритель, отзывчивая душа, обещает, через полчаса пассажирский пойдёт в том же направлении, остановку здесь сделает, подсажу вас, а часа через два нагоните свой эшелон на перегоне. Всё равно его в отстойник загонят ждать, пока этот не пройдёт…

И так вернулись в Ашхабад. Приехали утром, разгрузились, покушали, конечно, пульман и платформу за собою почистили. Старлей пошёл звонить с докладом о прибытии. Вернулся, ругается, что дивизион вышел на учения, приказано немедленно прибыть в расположение. Мы уговаривать, что и так с дороги, и сразу на учения – может, найдём отмазку? Но… приказ есть приказ, сели, поехали…